***
1 марта 1416 г.
— Рич, неужто не выпьешь перед таким-то событием? — Вильма, невеста и без пяти минут жена Джеймса Уальда откинула свои светло-русые косы назад и усмехнулась. — Если откажешься, я решу, что ты против нашего союза. Ричард по просьбе друга заявился к ней в таверну с утра пораньше, чтобы проследить за тем, что с ней все в порядке, она не переживает и не собирается сбежать — это было бы на неё похоже. Само заведение было сомнительным: независимо от времени суток в нем всегда было темно, потолок был слишком низким, один из углов был перманентно оккупирован каким-нибудь чудовищно пахнущим стариком, у которого нет денег, чтобы расплатиться, а все поверхности были липкими и грязными. И все же Ричард, наверное, любил это местечко какой-то иррациональной, извращённой любовью — возможно потому, что он всегда был здесь своим. — Вам нужно мое благословение? — Декарт принял из рук Вильмы стакан эля и дружелюбно улыбнулся. — Вы и без меня отлично справились, — он выразительно посмотрел на её живот. Он пока практически совсем не выпирал, к тому же, девушка носила мешковатую, иногда почти мужскую одежду, но Джеймс был жутким болтуном, и потому удержать в секрете факт её беременности не удалось. Она со злобой выхватила стакан с нетронутым элем из рук Ричарда и сверкнула на него взглядом ярких зелёных глаз. — Кому-нибудь расскажешь — прибью, — пообещала она, а затем начала озираться. — Чертов Уальд, где его носит? Зачем он попросил дождаться его, если мы все равно должны будем идти в монастырь раздельно? И если попросил подождать, почему опаздывает? Ричард взял ее за руку и улыбнулся. — Не переживай, Вильма. Уверен, он задерживается, потому что готовит тебе какой-нибудь сюрприз. — Ты знаешь, что это? — она с сомнением поглядела на него. Декарт кивнул. — Не скажешь? Ричард покачал головой и улыбнулся. — Конечно, — поморщилась она. — Ты ведь не такой балабол, как он. И почему я выхожу не за тебя? — Потому что, к моему глубочайшему сожалению, полюбила другого, — он иронично улыбнулся. Её лицо озарила еле сдерживаемая ухмылка. — Надеюсь, ты будешь в состоянии ужиться с этим горем. — Конечно-конечно, — заверил он, а она рассмеялась. — А если серьезно, ты позвал кого-нибудь? — спросила она, вновь отдавая стакан с элем Ричарду. — Я слышала, у вас с той черноволосой дылдой… как её… — Тереза, — подсказал Декарт. — Точно, Тереза… я слышала, между вами что-то проскочило. — Проскочило и ускакало, — поморщился он. — Давай не будем о ней? — Согласна. Я слышала, она редкостная стерва. — Спорить не буду, — согласился Ричард, умалчивая о том факте, что они разбежались потому, что он не смог возбудиться при виде её голого тела, и её это оскорбило до глубины души. Вот в окне показался Джеймс Уальд, нёсший в руках кое-что не слишком увесистое, но явно большое. Завидев невесту в окне, он с хитрой улыбкой спрятал это «кое-что» за спиной, аккуратно открыл дверь в таверну и, галантно поцеловав ей руку, явил её взгляду то, из-за чего он так безбожно опоздал. — Платье? — Вильма с сомнением поглядела на суженого и нерешительно коснулась тонкими огрубевшими пальцами красного атласа. — И зачем оно мне? — Как зачем? — удивился Уальд, вручив ей платье, освобождая свои руки. — Чтобы пойти в нем на церемонию, конечно. — Я не уверена… — начала она, но Джеймс прервал её. — Тут нечего и думать, — заверил он. — Надевай. Ты будешь самой прекрасной невестой во всем мире. Не благодари. — Оно ведь мне даже не нравится, — нерешительно произнесла она, подняв взгляд от платья на его лицо. Уальд фыркнул. — Ты посмотри на него, оно прекрасно! Оно так тебя приукрасит, что никто и не узнаёт! — Этого я как раз и не хочу. Я хочу быть собой на своей свадьбе. — Подумай, что скажут люди, — Джеймс сложил руки на груди, склонил голову и приподнял бровь. — Все всегда хотят видеть невесту красивой. — По-твоему, я не красива? — произнесла она и отдала подарок Уальда Ричарду, показавшись будущему мужу в простеньком сером платье. — Красива, но… Ты выходишь за рыцаря. А его прекрасная дама должна быть действительно прекрасной. — Но… — Никаких «но», — категорично заявил Джеймс, забирая платье у Ричарда и вновь передавая его будущей жене. — Надевай. Не ожидая такого настроя, она приняла подарок, растерянно глядя на Уальда и не произнося ни слова. Его взгляд тут же подобрел, а голос смягчился, вернув себе свои мягкие интонации: — Ты — моя невеста, и сегодня ты — самая-самая, — он нежно поцеловал её в мягкую щеку и, бросив на прощание «Встретимся в церкви!», схватил Декарта за руку и потащил прочь из таверны. Воздух сегодня был прохладным и свежим, тонкая рябь серых облаков закрывала высокое голубое небо и ясное солнце, и даже улицы были более чистыми, чем обычно — словом, Лондон казался лучше, чем он был на самом деле. Уальд все ещё тянул Ричарда за рукав, когда они вышли из закоулка и оказались на одной из центральных улиц, на которой было привычно много народу, даже несмотря на ранний час. — Зачем ты так с ней? — Декарт вырвал свою руку из крепкого захвата и поравнялся с Джеймсом, быстрой походкой следующим к своему дому. — С кем? — непонимающе переспросил Уальд, оглядывая улицы так, будто тоже приметил перемены, произошедшие с городом с наступлением весны. Ричард приподнял бровь. — С Вильмой. Она явно не обрадовалась твоему жесту. Зачем ты настоял? — Это она притворяется, — поморщился друг. — Ты что, не знаешь женщин? Притворяются, что строптивые, противятся, показывают характер, а потом делают всё, что им скажешь, потому что сами того на самом деле хотят. Вильма точно такая же. — Не уверен, — с сомнением проговорил Декарт, взглянув на Джеймса краем глаза. — Не похоже было, чтобы она мечтала об этих всех церемониях. — А что делать? — Уальд пожал плечами, словно бы ему было совсем безразлично то, что с этим можно сделать. — Церемонии для рыцаря — как пиры для короля. Только за счёт них мы и имеем авторитет в нашем жестоком необразованном обществе. Ричард не был согласен с ним, но предпочёл промолчать. К тому же, они уже подходили к дому друга, через улицу был его собственный дом, и они договорились встретиться на перекрёстке верхом на лошадях, чтобы добраться вместе до церемонии проведения свадьбы. Декарт был его шафером.***
Музыка, разноцветные и новые одежды, веселые лица, говор, смех, Лондонская панорама, освещаемая редкими, кое-как пробивающимися сквозь тонкую паутину облаков лучами — вот так начался этот день для Джеймса Уальда, Вильмы, Ричарда и гостей, следующих за ними с двух разных концов города двумя группами: одна — за невестой, которая добиралась в экипаже, запряженном четверкой, с Саутворка, другая — за женихом, направлявшихся до собора верхом с самого центра города. Когда процессия приближалась к церкви, она как бы приветствовала ее колокольным звоном. С колокольни вниз на процессию во все глаза глядел совсем молодой пономарь. Гостеприимно раскрылся главный вход собора. Колоссальная роза над дверьми, вся составленная из разноцветных стекол, приковывала к себе взгляд. Луч солнца, упав на неё, на секунду сделал её синей, и Ричарда будто резануло по сердцу — он вспомнил глаза Хлои, и вдруг какой-то дикий, суеверный страх объял его: ему показалось, что проводить свадьбу на том же месте, где ещё несколько месяцев назад лежало её тело, было самой неподдельной низостью. Однако изображения святых, окруженные каменными кружевами и цветами, как будто оживали при блеске солнца и милостиво смотрели на проходящих под ними людей. Декарт слегка успокоился. Отстав от Джеймса, он, стоя у самого выхода, за кучей людей увидел, как Уальд и Вильма в том самом дорогущем и наверняка жутко неудобном платье из красного атласа направляются к главному алтарю. Её лицо выражало счастье, но счастье это будто чем-то было обременено. Ричард сомневался, что дело в платье — быть может, её напрягли диктаторские замашки её жениха. Но раз уж она была здесь, она наверняка убедила себя, что все хорошо, что это ей только показалось и что это в целом не так уж и сложно — надеть чёртово платье. «А зря, » — подумал Декарт, но тут же выгнал эту мысль из головы, посчитав её чем-то вроде предательства друга. Звуки органа прогремели над присутствующими, наполняя собой весь собор. Началось священнодействие, оба молодожена стояли рядом, облитые разноцветным светом витражей, и скоро пронеслись над присутствующими слова священника: «Я соединяю вас в супружество во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.» Вновь запел орган. Вдруг Ричарду почудилось, что с каждого витража, с каждой иконы смотрело на неё мертвенно-бледное лицо Хлои, и каждый присутствующий гость обернулся на него, сверкая ярко-голубыми глазами. Голова его закружилась, её будто пронзило тысячей молний, он сжал руки у висков, пригнулся и зажмурился, плотно сжимая зубы, чтобы не закричать от боли. Он не слышал ничего вокруг, но её голос был у него в голове. Ричард не мог различить слов, и это пугало его ещё больше. Во рту появился металлический привкус — прикусил губу. Все тело его содрогнулось, словно его сейчас одолеет приступ рвоты. Руки затряслись, и ему показалось, что прямо сейчас он впадет в беспамятство или, того хуже, умрет. В груди было тяжело, словно кто-то очень долго бил его по рёбрам ногой, а после пытался задушить большими потными руками. Воздух рвался из него наружу рваными клочками, а сердце работало так, словно сейчас прожжёт дыру в его теле. Все вокруг него крутилось, и ему казалось, что он находится в эпицентре этого урагана. Кто-то тронул его за плечо, но это прикосновение обожгло его, словно вылетевший из печки уголь, и он отшатнулся, упав на каменный пол церкви. На секунду Ричарду показалось, что он пошёл трещинами и прямо сейчас проломится, чтобы явить миру врата в Ад. Все, что он слышал — эхо голосов, и все, что видел — тени от людей, столпившихся вокруг него, загораживая свет. Он попытался открыть рот, но не смог произнести ни звука. Только ошалело оглядывался вокруг, стараясь выхватить из мешанины цветов, теней, голосов и образов что-нибудь, что могло бы помочь ему вернуться к нормальному состоянию, что успокоило бы его и протянуло руку помощи, за которую Декарт мог бы ухватиться. Но ничего из этого найти он не мог. Ужас сковал его тело, и как только он подумал, что сейчас упадёт в обморок, как кто-то облил его ледяной водой с ног до головы. Это подействовало: тело переключилось с жутких незнакомых ощущений на более простые и обыденные — на холод и сырость. Ричард поглядел наверх и увидел, как все вокруг столпились вокруг него, смотря с любопытством, граничащим с подозрительностью и даже осуждением. — Рич, ты как? — Джеймс Уальд отбросил ведро, уже пустое от воды, и приземлился на колени перед Декартом, схватив его лицо в свои руки. — Что с тобой случилось? — Я… я не знаю, — Ричард сглотнул и с толпы людей перевёл взгляд на друга. — Голова закружилась, наверное. — Ты выглядел так, будто тебя лихорадит. — Все в порядке, — постарался заверить его, а заодно и всех присутствующих, в этом. — Я просто очень плохо спал сегодня, а утром ещё и выпил. Наверняка это не пошло мне на пользу. — Неужели ты становишься слишком старым для выпивки? — усмехнулся Уальд, а затем встал сам и подал руку Ричарду, помогая ему подняться. — Ладно. Между прочим, твой друг только что женился. Джеймс перевёл взгляд на взволнованную супругу, не решавшуюся подойти к Ричарду ближе. В побелевших кулаках она сжимала своё красное платье. — Все хорошо, любовь моя? — нежно спросил Уальд, подошёл к ней и мягко погладил её щеку. Она нервно сглотнула и перевела взволнованный взгляд на Декарта, который пристально смотрел на неё в ответ. Вильма не ответила, но Джеймс не придал этому большого значения. Молодые вышли из собора под звуки ещё более радостной, чем была, когда они сюда заходили, музыки, и Ричард почувствовал, что чем дальше он отходит от церкви, тем груз на его плечах становится меньше. Но одновременно с этим он отчётливо ощутил, что что-то из его сердца украли или наоборот — что-то странное поселилось в нем, чужеродное и мрачное, что-то, благодаря чему и возродились в нем воспоминания о всех его былых прегрешениях. Они все разом набросились на его разум, словно черти на чей-нибудь праведный дух, и пожирали всего его изнутри. На выходе из ворот, когда Декарт обернулся, он увидел Хлою, стоящую рядом со своим надгробным камнем. Она взглянула на него пусто и безучастно, как будто бы она была лишь из могилы восставшим мертвым телом, которое на самом деле просто бесцельно и абсолютно безобидно ходит кругами. Её голос в его голове произнёс: «Я знаю, твоя фамилия теперь моя лишь для того, чтобы мне никогда нельзя было забыть, и чтобы на века во мне было начертано то, что ты со мной сделал.» Декарт понял, что никогда ему это не простится. Он отвернулся от неё, посмотрел на процессию, уходящую прочь от церкви и понял, что вся жизнь, которую он ведёт здесь, в Лондоне — праздная, бесцельная, как призрак Хлои, пошлая, полная неискреннего веселья и пьянства, эта жизнь — не его. Он срочно должен был куда-нибудь скрыться, но в этом мире не было больше для него места, где он бы не вспомнил о том, насколько он ничтожен и насколько бесполезен для себя, окружающих и тех, кого осмеливается называть своими близкими людьми. Он знал, что рано или поздно ему придётся вернуться туда, где он принадлежит, и чему он обязался посвятить всю свою жизнь, но решиться вновь лицом к лицу встретиться с войной у него не хватало духу.