Реквием

      По городскому рынку последнюю неделю разговоры были только об одном — о сожжении белокурой ведьмы и о том, была ли она на самом деле ведьмой, или это только слухи, распущенные обиженными ею мужчинами. Как будто эти споры могли ее оживить, чтобы она сама рассудила, кто прав, а кто — нет.       Гэвин закатил глаза, когда услышал очередную такую байку, чувствуя легкую досаду. Потом вспомнил реакцию Ричарда и его метания из-за загадочной девушки по имени Хлоя, и что-то как-будто ударило по его грудной клетке изнутри.       На его щеку в такт этим мыслям начали приземляться маленькие капли дождя. Собирался ливень.       Тем временем, версий того, почему ту девушку посчитали ведьмой, среди простого люда становилось все больше и больше.       От какого-то военного краем уха Рид услышал, что она наколдовала проигрыш английских войск в битве при Божé. Именно с ее подачи шотландские наемники оказались в нужном месте в нужное время и смогли отразить необдуманное и неразумное нападение брата Генриха V, Томаса. За ее свершившееся колдовство ее обвинили в ведовстве и прилюдно сожгли на главной площади. «А ведь она была бы полезна,» — по-французски сказал этот военный, тяжело вздохнув.       Пекарь сказал, что она точно ведьма, потому что после визита к ней (с какой целью — он не уточнил), у него начались «проблемы с мужественностью». Жена его была уверена, что он изменял ей с этой самой женщиной и тоже проклинала ее последними словами.       Кто-то сказал, что благодаря своим картам Таро, привезённым ей в подарок из Италии, она узнала что-то очень важное, и ее сожгли, чтобы она никому не выдала выведанную тайну. К тому же, если она действительно умела пользоваться этими странными карточками с рисунками, значит точно была связана с ведовством.       Самой реалистичной Гэвину казалась версия о том, что ведьмой бедная женщина не была — просто разбиралась в лечебных травах и медицине в целом, так как ее отец был достаточно известным в округе лекарем. Судя по слухам, ее много раз видели наедине с фавориткой герцога Бретонского. Как только придворная дама забеременела, то тут же прибежала к своей пассии с просьбой о том, чтобы та избавила ее от ребёнка, пока никто не узнал. Носить дитя она не хотела, а от женатого герцога — тем более. После уговоров та согласилась, но операция прошла неудачно, и несостоявшаяся мать скончалась. После этого девушку поймали, обвинили в ведовстве, чтобы не распускать слухи о прерывании беременности одной из придворных дам, и сожгли. Об этой истории поведал Риду местный аптекарь, у которого он только что купил мазь для более быстрого заживления ран.       Тем временем тучи скопились в темно-серое нечто, поглощающее все яркие краски улицы, и дождь в любой момент мог превратиться из обычного в ошеломляюще сильный. Нужно было торопиться.       Всю дорогу обратно Гэвин думал об этой ведьме (ведьме ли?), думал о том, как расскажет Ричарду обо всем, что сегодня услышал, как они, возможно, поспорят, а в конце, не придя к общему мнению, просто переведут тему либо помолчат — оба варианта были по-своему хороши. Но вступив за порог своего дома и увидев Декарта, он моментально и совершенно забыл обо всем.       Было что-то магическое и невероятно трепетное в том, чтобы видеть Ричарда у себя дома. Как он касался вещей Гэвина, как его запах вплетался в запах Рида, как им приходилось делить все между собой… Гэвин никогда в жизни не чувствовал себя лучше, чем чувствовал себя сейчас. Он был счастлив, что Ричард был здесь.       Он вдруг вспомнил то, как прильнул к нему однажды. Он часто вспоминал, что сказал тогда...       «Боже, не ненавидь меня… И ты, Ричард, тоже не ненавидь.»       … и как тот оттолкнул его.       «Никогда, слышишь? Никогда больше так не делай.»       И тогда Рид мрачнел, грустнел, и был почти готов заплакать. Он хотел касаться Ричарда так сильно, что чуть ли не выл от этого. Все в нем металось от отчаяния и злобы — на себя, на Декарта, на алкоголь, на всё, что встречал его взгляд.       Потом Ричард улыбался, шутил, выдавал какие-то колкости, хитро щурил глаза, и Гэвин был готов простить ему всё.       Любил ли он Декарта? Сказать было сложно.       Но он определенно любил его глаза. Небесно-голубые — под ярким солнечным светом; цвета грозовых туч и моря — когда пасмурно и облачно; тёмно-синие, почти чёрные — в полумраке комнаты, когда в углу в дрожащем пламени догорает одна-единственная свечка; и какого бы цвета они ни были, от взгляда в эти глаза он начинал хотеть, чтобы они смотрели только на него.       Гэвин определенно любил его руки. Его большие ладони. Его тонкие пальцы. Рид был готов смотреть на эти руки вечно и представлять их везде — в своих волосах, на своей шее, на животе, под поясом брюк… Везде. Чтобы больше никаких секретов не оставить. Чтобы поведать обо всем, что хочет его голова, его душа, его тело.       Гэвин любил то, как Ричард щурил нос на солнце, любил, когда задумывался о чем-то, и тогда его глаза останавливались на Риде и смотрели на него бездумно и при этом совершенно осознанно, словно он колебался в чем-то и делал выборы, после которого появлялись ещё выборы, а затем ещё, и ещё, как головы у Лернейской гидры. Гэвин любил его улыбку, хитрый прищур его глаз, смех, его шутки, его замечания, его высказывания, любые его слова. Даже «никогда больше так не делай» — даже эти слова он любил. Он любил это непосредственное «ты каждый день продолжаешь спасать меня, Рид, и я хочу сделать что-нибудь для тебя. Проси, что хочешь. Я перед тобой в долгу. Скажи — я все сделаю.» Любил эту рану, которую они сейчас собирались проверить и перевязать, и благодаря которой так сблизились. Каждая секунда с ним приводила Гэвина в абсолютный восторг и беспросветное отчаяние. Если бы Ричард был сном, то определенно ночным кошмаром, и если всё это действительно не по-настоящему, то этот ночной кошмар Рид был готов пересматривать всё время, не просыпаясь.       Он посмотрел на Декарта, который глядел в окно, на ливень, льющий слёзы по спокойной жизни Рида. Спокойной и пустой.       «Люблю ли я тебя? — внезапно подумал Гэвин, глядя Ричарду в спину. Он вспомнил, как хотел поговорить с ним о ведьме, но это вдруг перестало иметь значение, как будто произошло это не здесь и не с ними. На уме было одно. Возможно, потому что Декарт не смотрел на него, мысли Рида вдруг стали такими смелыми. — Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю, и буду любить, будешь ли ты груб со мной или ласков, мой или чужой. Все равно люблю. Аминь. Смешно было бы об этом говорить, ты и так наверняка это знаешь. Я знаю — ты это чувствуешь.»       Но вместо того, чтобы озвучить это, он лишь встряхнул сырыми волосами, вытащил из кармана маленькую баночку и тихо произнёс: — Я принёс мазь из городской аптеки. Можно взглянуть на рану?       Тот обернулся, усмехнулся, ответил «милости прошу», расшнуровал завязки на рубахе и аккуратно снял ее через голову.       Гэвин оглядел его с ног до головы, шумно выдохнул, приводя мысли в порядок, и потянулся к узлу бинта. Развязывая его и разматывая ранение, Рид то и дело старался касаться светлой кожи Декарта. В этих прикосновениях не было ничего интимного или чувственного, однако при каждом новом касании кровь Гэвина закипала, и ему хотелось ещё и ещё. Всеми силами он старался не замечать то, как Декарт вздрагивал от таких жестов. — Руки холодные, да? Прости. — Да ничего, — чуть дрогнувшим голосом ответил Ричард.       Гэвин хотел посмотреть ему в глаза, но тот старательно прятал взгляд.       Что он почувствовал, когда Гэвин прикоснулся к нему? Только холод? А может… Отвращение? Страх? Равнодушие? Или… стыд? Влечение? Желание? Симпатию?       Гэвин поймал этот момент и постарался запомнить его в мельчайших подробностях. Он невзначай почесал свою шею, чтобы удостовериться в том, что дискомфорт Декарта не связан с температурой рук. Они были тёплыми — как и всегда.       «Ладно, храни свои секреты, Ричард. До твоей головы мне не добраться, а до сердца я даже не рискнул бы.»       Последний слой бинта прилип к ране — пришлось аккуратно отдирать его, чтобы получить доступ к заживающей травме.       Вокруг свежего шрама нарастали куски новой белой кожи. Гноя не было, крови — тоже, но нитки, стягивающие шрам, вытаскивать было рано.       Рид склонился ближе к ранению, пальцем зачерпнул из маленького стеклянного сосуда светло-серую холодную мазь и толстым слоем наложил ее на рану. Ричард вздрогнул, мышцы его живота напряглись. Гэвин поцеловал бы его куда-нибудь рядом со шрамом, не чтобы облегчить неприятные ощущения, но чтобы заставить Декарта хихикнуть или хотя бы улыбнуться, но сильно сомневался, что ему это понравится. Поэтому он просто взял новый чистый бинт и начал заматывать ранение. — Долго заживает, — нарушил тишину Ричард, вероятно, чтобы разрядить обстановку. — Не сказал бы, — пожал плечами Рид. — Рана весьма глубокая. — Даже странно, что настолько, — чуть нахмурился рыцарь. — Сквозь доспех, не напрямую, а случайно… — Просто лезвие моего меча изогнуто назад, поэтому ранение такое сильное. Шотландские клинки часто делают такими, чтобы раны были глубже.       Декарт перестал дышать. Руки Гэвина остановились, но через пару секунд продолжили перевязь. Надеяться на то, что Ричард что-то неверно понял, было бессмысленно — но он все равно наделялся, еле удерживаясь, чтобы вслух не начать корить себя и свой не умеющий заткнуться язык.       «Черт! Идиот! Какой же ты идиот, Рид, это просто немыслимо!» — Мне не послышалось? — вдруг спросил Декарт. Гэвин не ответил, завязывая узел на бинте, и тот продолжил. — Значит, не послышалось…       Закончив, Рид шумно выдохнул и смело встретил тяжелый взгляд Ричарда. Уходить от этого разговора не было смысла. — Это был ты, да? — спросил Декарт, хотя ответ ему уже был известен. — Ты меня ранил.       Гэвин помолчал немного, обдумывая ответ. Любое неверное слово могло бы поставить крест на любых положительных отношениях с Ричардом, и ошибка сейчас для него была сродни фатальной. — Ты ведь понимаешь, что я ранил не тебя, а английского рыцаря, нападавшего на мое войско? Твоё лицо было скрыто шлемом, и я не мог видеть, кто передо мной. — Тебя мучило чувство вины, — Декарт будто пропустил эти слова мимо ушей. — И только поэтому ты меня выходил. — Это не правда. — Гэвин провёл рукой по лицу, шумно выдыхая. Он боялся смотреть на Декарта, хотя и знал, что тот просто таращится в стену, пытаясь осмыслить и принять ситуацию. Прошло около минуты прежде чем Рид решился нарушить тишину. — Давай будем честны, — начал он, подбирая слова, — я не ненавижу англичан, но я бы, не задумываясь, убил бы одного из вас на поле боя, если бы пришлось. И если бы раненный мною человек, снявший свой шлем и готовый встретить смерть, не был бы тобой, я бы даже не вспомнил о нем. Дело в тебе. Я спас тебя не потому, что ранил, а потому, что не вынес бы мысли о том, что ты мёртв. Для меня это было бы все равно что убить себя. — И что я, по-твоему, должен на это ответить? Как я должен реагировать? — Я не знаю. Просто постарайся не злиться. — Я злюсь не потому, что ты меня ранил, а потому, что не сказал, что это был ты, раньше, — Декарт нахмурился и вновь отвернулся к окну, погрузившись в свои мысли, вновь колеблясь в чем-то и делая выборы, после которых появлялись ещё выборы, а затем ещё, и ещё, как головы у Лернейской гидры. Гэвин постоял рядом немного, не зная, что предпринять, а затем сел на пол рядом с ним и положил голову ему на колени, прижимаясь к ним щекой. Ричард не двинулся — только изумлённо посмотрел на него. — Знал бы ты, как я счастлив, что тебя ранил я, а не кто-то ещё, — шепнул Рид и закрыл глаза, обняв колени Декарта. — Ты не представляешь, как я… — его язык запнулся. —… Как сильно я боюсь, что однажды не успею спасти тебя. — Тебе больше не нужно меня спасать, мы в безопасности, — ответил Ричард, все так же совершенно не двигаясь.       Гэвин лишь сильнее прижался к нему. — Рано или поздно ты все равно вернёшься на войну, мы оба это знаем.       Рыцарь ничего не ответил — только опять отвернулся и уставился в окно, на непрекращающийся ливень, размывающий землю во дворе дома. — Я тебе не враг, — Рид на мгновение нарушил тишину, не ожидая ответа.       Он продолжал прижиматься своей щекой к его коленям и думать о том, как им придётся расстаться, как Ричард однажды уедет, навсегда уедет, и вероятность того, что жизнь сведёт их ещё раз, будет практически нулевой. И тратить время, которое им оставлено, он был не намерен.       Ричард мог относиться к Гэвину, как ему вздумается, мог быть с ним грубым, мог быть равнодушным, мог не воспринимать его всерьез, и все это Рид готов был ему простить. Самой тяжёлой правдой для него стало осознание того, что, при отсутствии взаимности, он все равно в любой момент смог бы приползти к Декарту и стоять перед ним на коленях, пытаясь удержать в дрожащих руках куцые ошмётки своей гордости и мимолетных знаков внимания в свою сторону.