Однажды в жизни

Однажды мистера Голда посадили в тюрьму. Это случилось в тот раз, когда Белль выгнала его клинком за черту города. Урсула его погнала, не проникшись его новой темой хэппи-энда, который им нацарапает Автор. Он пошёл к другой ведьме, Круэлле. Давай ей лапшу на уши вешать. А вот Круэлла на него заяву и накатала. Убивать она не могла, а вот в тюрьму-матросскую тишину посадить — милое дело. Ну на Голда и накопали его старых тёмных делишек, ещё со времён Сторибрука. А там мама не горюй! И кражи, и вымогательства, и особо тяжкие, и даже убийство какое-то нашлось особенно зверское. Ну и впаяли оптом за всё пару десятков за то, что смогли доказать в суде. И вот идёт такой Голд по тюремному коридорчику. Маленький, седой, толстенький… Постельное бельишко казённое к груди прижимает. Все ему улюлюкают, обещают «райское наслаждение», а он всё идёт такой, маленький… хромает. И все, все — и зеки, и надзиратели, и сам Голд понимают, что ему пиздец. Но Голд всё идёт по коридорчику, маленький, толстенький, в яркой тюремной робе, всё крепче бельишко казённое прижимает к сердцу. И хромает. И вот подводят его к камере. Открывается тяжёлая дверь со скрежетом. Заходит Голд внутрь. Дверь за спиной гулко захлопывается, замок зловеще запирается. Стоит Голд на пороге, осторожненько так камеру осматривает. На одной койке сидит огромный бритоголовый зек с ног до головы в шрамах и татуировках, на лице все пороки общества, три судимости и двойка по математике, и тоже смотрит на Голда. Такого маленького, седого, с животиком выпирающим из-под прижатого к груди постельного белья. И тоже понимает, что Голду пиздец. Голд стоит, мнётся какое-то время. Потом подходит к свободной койке, аккуратненько так бельишко постельное расстилает. Достаёт оттуда ещё один свёрток. Так же аккуратненько расставляет на свободной полочке зубную щёточку с пастой в стаканчике, заводную бритву на пружинке, рулончик туалетной бумаги. На гвоздик полотенце маленькое вешает. Любуется маленько. Потом достаёт из нагрудного карманчика мятую, обросшую кристаллами соли от слёз фотографию, и тоже аккуратненько ставит её на полочку рядом с рулончиком туалетной бумаги. На фотографии распечатанная из интернета вывеска его ломбарда. Непроизвольно Голд снова пускает слезу. Огромный зэк угрожающе поднимается со своей койки. Не менее аккуратно отодвигает Голда в сторону, ведь он такой маленький, и совсем не аккуратно сметает с полки всё, что там с такой любовью было расставлено. И даже маленькое полотенце сдёргивает с гвоздика и рвёт на пополам. И сморкается в него. Ублюдок. И снова заваливается на свою койку. Голд вздыхает тяжко. Кое-как опускается на пол, ведь у него больное колено, и подбирает с пола всё, что сбросил нехороший сосед. И стаканчик, и зубную щёточку с зубной пастой (с мятным вкусом), и заводную бритву, и рулончик туалетной бумаги, и фотографию ломбарда. За ней приходится особенно далеко под кровать лезть. Только испорченное полотенце оставляет. Брезгует. Снова поднимается на ноги и аккуратно расставляет всё богатство на полочке. Любуется какое-то время. Потом подходит к кровати, на которой лежит нехороший сосед, смотрит на него скромненько сверху вниз и говорит: — Не делайте так больше, молодой человек. Это невежливо. По-хорошему вас прошу. Зэк лежит, смеётся. Со времён первой отсидки он не встречал таких фриков. — Да что ты мне сделаешь, сопля? Мелкий, хромой. Я же тебя с одного удара на тот свет отправлю. — Если вы будете хорошо себя вести, ничего не сделаю, — пообещал Голд. Отошёл к своей кроватке и тоже лёг на бельё казённое. Срок мотать приготовился. Страшный и, по-видимому, тупой, татуированный зек опять поднимается, опять смахивает, что с такой любовью было расставлено на полочке и как ни в чём не бывало ложится на свою койку. Голд обречённо вздыхает и с ностальгией вспоминает свою сырую холодную камеру в тюрьме Белоснежки. Почему здешние тюрьмы не отвечают стандартам камер Зачарованного леса? Голд садится на койку. Такой маленький, седой, оранжевый комбинезончик торчащее пузцо обтянул. Смотрит он своим грустным взглядом на нехорошего зека. Нехороший зек тоже смотрит и ждёт, что Голд сейчас опять будет свои пожитки с пола подбирать. Сука сволочная. И Голд не обманывает его ожиданий. Собирает своё барахлишко с пола, только сваливает на кровать и подходит к нехорошему зеку. — Я ведь просил вас не делать так больше. — Устало напоминает Голд. Он и впрямь подустал ползать по полу. Возраст, зараза, берёт своё. Зек снова ржёт, вообще Голда ни во что не ставит, и не видит, как Голд с его полочки тоже всё на пол смахивает. А когда понимает, что произошло, жутко сердится, думает, что Голду теперь точно пиздец, подрывается с койки, чтобы этого маленького толстенького гадёныша превратить в кровавое месиво и с размаху налетает на Голда, который всё ещё у койки его стоит. Стоит так и в руке заточенную колом зубную щёточку поглубже под грудину пропихивает, чтобы до сердца добраться. Ведь он ещё заблаговременно щёточку о бетонный пол заточил. Старался. И пригодилась же. Жаль всё-таки, что сосед несговорчивый такой оказался. Могли бы подружиться. И тихо так всё. Страшный татуированный зэк наконец-то падает на колени, как подкошенный и заваливается на кровать. Голд вытирает о его робу свою щёточку и теперь уже не торопясь, старательно всё расставляет на полочке. Любуется. Затем думает, что вместо этого зэка его снова к кому-нибудь посадят. А в этой тюрьме судя по всему все, как назло невоспитанные огры. Лишь бы придти и всё поломать. Поэтому, порылся он в вещах нехорошего зека, нашёл там заточку железную, не в пример лучше его зубной щётки, вскрыл тому грудную клетку, вынул сердце, хорошенько обмыл под краном и тоже на полочку положил. Сидит на кровати, любуется. В обед приходит надзиратель, проверить, что осталось от Голда. А тот сидит себе, маленький, седой, с животиком под оранжевой робой. А рядом на соседней койке окровавленный труп здорового зэка. И сердце на полочке лежит между стаканчиком и фотографией ломбарда притулилось. Голду после этого срок увеличили, но зато больше никого не подсаживали. А через пару месяцев он и так сбежал при загадочных обстоятельствах.