Латте с кокосом и мятой.

POV.Jimin                   5..6..7..8..             Чимин считает. Считает про себя такт, шаги. Он не может сбиться. Он в зале уже пятый час, колени разбиты в кровь, на ладонях ссадины. Всё потому, что на студию с лакированным паркетом, пока нет денег, и приходится сдирать пластырь с прежних ран по старому деревянному полу, что уже давно требует замены. Чимин вытирает пот со лба уже насквозь мокрым рукавом толстовки и, стискивая зубы, продолжает считать.                   3..4..1..2..             Он уже неделю не включает свет в зале. Чтобы не видеть убитого помещения, чтобы кровь не отвлекала внимания от танца. Чтобы никто, мимо проходящий, не заглядывал в окна и не видел его позор.       Да, он всё ещё считает, что недостаточно хорошо танцует. На полке в его спальне не хватает места, так что кубки с выигранных соревнований стоят уже на полу, столе, в коробке под кроватью. А на теле практически нет живого места. Синяки, ссадины, порезы. Порезы там, где не видно. Там, где можно скрыть широкими штанами. Там, где кожа нежнее всего и ярче отзывается на острые укусы холодного лезвия. Всё, лишь бы не болела душа, которую искалечили еще шесть лет назад.       Чимину двенадцать. У него первое сольное выступление. Он выходит на сцену, щурится от света, пытается разглядеть в небольшом зале родные, ореховые глаза. Но ничего не видно. И он танцует, волнуется, ошибается. Только в конце, когда гаснет свет, замечая, что глаза вновь смотрят с презрением. Они снова им недовольны. И он плачет, утыкаясь мокрым лбом в гладкое дерево школьной сцены. Эмоции, как думают многие. Разочарование в самом себе, как думает сам мальчик.       Чимину четырнадцать. И это его первый танцевальный конкурс в Сеуле. Снимая бинты с колен и пухленьких пальчиков, он шипит от боли, но сжимает зубы и продолжает. В его маленьком тельце столько сильного духа, что позавидует любой взрослый. Он знает, что нельзя облажаться. Он знает, что нельзя показывать слабости, а потому, убирая чуть грязный и потертый бинт в сумку, он глубоко вдыхает и выходит из импровизированной гримерки в свет. Поднимаясь на сцену, он пока еще снова ищет ореховые глаза. Находит безошибочно, в первом ряду. И запинается так глупо, на первых секундах. А глаза исчезают, оставляя его одного. Гореть под ярким светом ламп и взглядами сотен чужих людей. И ему бы сдаться, но его не так воспитали. Третье место саднит в груди больнее, чем разбитые в хлам колени. Он снова ЕЁ подвёл.       Чимину шестнадцать. Он вернулся в Сеул, он всё в той же гримерке, только синяков, которые он замазывает уже почти час, стало больше, а потрёпанные бинты сменились на эластичные, бежевые. Такие можно не снимать и прятать под одеждой. Сольются с кремовой кожей. Медицина заботится о нём больше, чем кто-либо. Больше, чем он сам. Лучи света на сцене уже не врезаются в кофейные глаза, потому, что он больше не ищет. Он знает, что она не придёт. А потому, он просто зажмуривается, глубоко вдыхает и тянет исхудавшее тело к свету, вслед за тонкими руками. Буквально летая по сцене, он думает лишь о том, что его могут снимать, а потом показать ей. И он делает всё, чтобы уже через полтора часа, сжимать пухлыми пальчиками то, что, казалось, никогда не будет его. Первая награда. Первая, среди, теперь, множества подобных.       Чимину восемнадцать. Он занимает первые места, как многие считают, даже не напрягаясь. Ведь он: "ангел на сцене", "прирождённый танцор", "поцелованный Богом", "витой золотой нитью". И никто не знает, что с двенадцати лет, он едва ли ел куриную грудку в день, чтобы ненавистные сантиметры уходили с тела. Чтобы летать-таки по сцене, как чертов ангел и не приземляться, как она говорила: "со слоновьим грохотом". Сколько крови его, за шесть прошедших лет, впиталось в эти старые деревянные доски. Сколько слёз просочились в небольшие щели в полу. Сколько обессиленных ударов его стёсанных ладоней стерпело несчастное зеркало. Сколько боли оно отражало и видело.       Чимину восемнадцать и у него первый сольный концерт. Целый час, посвященный ему одному, как признанно-лучшему. Как талантливому гению танца. Упорному и превосходному. Но он, выходя на сцену, лишь снова ищет ореховые глаза, чтобы хоть раз в жизни увидеть в них - гордость. Чтобы хоть раз понять, каково это, не чувствовать, что ты полнейшее разочарование всех прожитых лет. Чтобы понять, что он захлебывался кровью, потом и слезами, все шесть лет не зря - ради одного её взгляда.       Но её нет. Ведь он для неё всё ещё: "недостаточно хорош", "не тот уровень", "так могут все", "это всего лишь Сеул", "ты видел мировых?". В то время, как она для него - весь мир сошедшийся в ореховых глазах, который растоптали в нём всю любовь. К себе. К жизни. Даже к его любимым, некогда, танцам. Он танцует лишь ради одного взгляда, полного гордости, которого ему, кажется, никогда не заслужить.       Но он будет стараться. Он будет становиться лучше. Худеть больше. Танцевать ночами и днями напролёт. Меньше спать. И, однажды, он обязательно увидит их - ореховые глаза, что будут неотрывно смотреть на сцену в немом восхищении....