I hate you

После категорического запрета почти всех наркотиков — барбитураты Людвигу оставили, правда, самые слабые — ему стало плохо. Даже не так, Плохо. Именно с большой буквы. К головной боли можно привыкнуть, к периодическим сильнейшим судорогам и лютейшей депривации сна — нет. Как и к некоторым другим вещам. К постоянной боли везде, к тошноте, уже на токсикоз или отравление больше походящей, к нескольким обморокам, от которых больше пугался Иван, чем сам Германия. Но депривация сна была самой ужасной наравне с судорогами. На четвёртую неделю этого всего Людвиг не выдерживает. Иван всегда ровно в четыре уходил в магазин и пропадал там ровно на сорок пять минут, Германия считал. У него давно был план, непроработанный, почти невозможный, но план. Поэтому, когда Брагинский в очередной раз исчезает, Людвиг бежит к аптечке за барбитуратами и маленькой — Иван о ней точно не знал — нычке с четырьмя ампулами героина. На затягивание жгута у него уходит меньше минуты, на то, чтобы достать одноразовые шприцы почти две минуты. На введение наркотиков уходит и того меньше. При нажатии на поршень Германия издаёт стон облегчения. Героин льётся по венам, убирая боль и принося несказанную радость. Барбитураты, которые Людвиг вливает позже, расслабляют застывшие мышцы. Дышать, правда, становиться сложнее, но так намного проще. Кажется, он даже сознание теряет на некоторое время и просыпается только от крика. — Как ты, блядь, мог?! — лицо Ивана искажено от злобы и он кулаки сжимает, чтобы не ударить немца. — Было же всё хорошо! Целый месяц! Какого хуя?! Людвиг глаза открывает, зрачки заполнили радужку почти полностью, и улыбается расслаблено. — Мне было больно. Брагинский хочет что-то сказать, может даже наорать на него, но он только дёргается и уходит из комнаты. Хлопок входной двери говорит о его уходе из квартиры. Германия засыпает и просыпается прикованный наручниками к кровати. — Was..? — немец руками слабо дёргает, понимая, что это никакая не галлюцинация. — Какого..? — Проснулся? — недружелюбно спрашивает Иван. В его руках несколько шприцев с непонятным содержимым. — Узнаёшь? — Nein... — Людвиг дёргается, пытается уползти, потому что узнаёт. — Nicht nötig! Фенобарбитал и пентобарбитал. Отрава, которую ему вводили. — Умница... — шипяще выдаёт Россия, медленно подходя ближе. — Я устал от тебя. Этих доз должно хватить, чтобы избавиться от тебя. — Nicht nötig! — Германию не слушают, лишь крепко хватают, удерживая на месте, и прокалывают бешено бьющуюся артерию на шее. — Vanya! Bitte! Людвиг хрипит ощущая смертельные инъекции на пути к сердцу. То резко сбивается с ритма, вместе с лёгкими замирая в конвульсиях. — Людвиг! Твою мать! — его, кажется, трясут. — Чего стоите, блядь?! В грудь резко ударяет боль, заставив сердце судорожно сделать удар. А затем ещё и ещё, пока сердце не начинает биться само. Лёгкие резко раскрываются со свистом. — Господи... Германия взгляд приводит в норму, старясь не смотреть на шатающиеся контуры предметов и переводит взгляд на побелевшего Ивана и группу санитаров. — Ч-что... произошло..? — звучит хрипло, после и вовсе кашлем перекрывается. — Я... — Чуть не умер, да, — говорит один из врачей. — Нам позвонил этот молодой человек. Он нашёл вас без сознания с едва ощутимым пульсом и поверхностным дыханием. Вам повезло. Но нам всё равно придётся увезти вас в больницу. Людвиг кивает и пытается подняться, опираясь на руки, но те не выдерживают и он падает обратно на кровать. Рядом валяются несколько шприцев. На одной из лежащих рядом ампул написано «пентобарбитал».