Фея моих снов

Как же она… почти ничего не помнит. Словно прошло много-много лет, и… Или да? Зрение не покинуло ее навсегда, как же жаль. Флора зажмурилась и потерла глаза, стараясь сфокусировать взгляд. Зачем, если это снова… то, во что из-за нее превратился весь Магикс — ее проклятие и наказание, или просто единственное, что ей осталось. Что она заслужила, и больше не будет пытаться спрятаться или убежать. Если бы не сжимающая горло, мешая дышать, глотать и произнести хотя бы слово колючая петля… или рана, она бы вскрикнула, или застонала в голос. Знакомый, и любимый, но такой мучительно неуместный и неправильный здесь розовый свет ночника-колокольчика резал отвыкшие видеть глаза. Лучше бы и его не стало тоже, как сгоревших вместе с родительским домом и Алфеей собратьев. Дарси… или похожая на нее красивая ведьма с окутывающими фигуру колдовским плащом густыми волосами, показывала ей это, непонятно как и когда. В сковавшей тело, душу и мысли плотной ледяной сфере — пронизавшие легкие, глаза и даже сердце мелкие колючие кристаллы не убили ее, а подарили странную нежизнь, остудив боль и заморозив покидающую тело кровь. У той Дарси, что она знала в прошлой жизни, не было бездонной тьмы в глазах, погружающей в сны без конца и надежды. И кошмары наяву обо всем самом страшном и разбивающем сердце. Она была всего лишь любящей зло разыгрывать и троллить фей ученицей Облачной башни, и самые жестокие проделки сестер не шли ни в какое сравнение с совершенным проникшим в их тела Древним Ужасом. Зачем они погубили себя вместе с Магиксом… или просто не знали, чем придётся заплатить за беспредельное могущество? И где… Флора прижала руки к животу, боясь и желая почувствовать, как шевелится внутри ее дитя. Недолгое, и так быстро ускользнувшее счастье — она бы любила его несмотря ни на что, каким бы он ни был. Гриффин говорила ей… всякую ерунду, которую не хотелось слушать — что ее сын отродье Древнего Зла, как и Прародительницы, чуждого и враждебного свету и любви. Ей все равно, и это… просто неправда. Она чувствовала и знала это всегда, с самого начала. Он сразу реагировал на прикосновения и тоже… любил ее. Чуть заметные, как трепет крыльев бабочки сначала, и болезненно сильные, когда он подрос, толчки неизменно радовали и утешали ее, возвращая радость жизни. Мягкие поглаживания ладони могли успокоить ее сына, убедить вести себя потише и не делать ей больно… иногда. А даже если и нет, она все равно была счастлива, чувствовать его в себе, и знать, что с ним ничего не случилось. Он вырос, здоров и уже хочет… увидеть мир. Даже когда… Флора поморщилась от пронзившей виски ударом тока боли — стоит ли пытаться вспомнить и осознать милосердно ускользнувшее от сознания? Что случилось с родителями и сестрой, когда сотворенное Древними Ведьмами пламя пожирало леса и сады ее родины? Она не смогла позаботиться и даже подумать о них, потому что ее сын захотел родиться именно тогда. И это было… слишком больно и тяжело, в больнице Магикс-Сити все прошло бы совсем не так. Но достижения медицины Волшебного Измерения остались в полуразрушенной столице. А собственные силы катастрофически покинули ее, как свет природной магии и жизнь ее бедную родину. Вместе с ними. Светлая магия создана дарить жизнь и счастье, поэтому феи всегда рожали легко и без страха. Кроме нее. Ей осталась только разрывающая изнутри боль и бьющиеся в меркнущем сознании страх и протест, что ее мальчик умрет вместе с ней. Такое не может… не должно произойти. И не произошло — она знает, и хочет верить, что это не сон, и не черный морок. Почувствовать согревающие сердце прикосновения уже нельзя… конечно, нет — ее живот снова стал совсем плоским, как будто ничего не было. Все правильно… она помнит, что родила его, и даже увидела, прежде чем все окончательно померкло и утекло в кружащую голову холодную пустоту. Вместе с пропитавшей все липким, неспособным согреть теплом неумолимо вытекающей кровью. Дышать становилось все труднее и больнее, в глазах темнело и протянутые к спящему на руках Текны сыну руки дрожали от нарастающего озноба. Она уже не могла… еще раз взять его и прижать к себе, и повторить, как хотела бы назвать. Это же не показалось ей в кошмарном посмертном бреду — единственное, что было светлым и хорошим. Ее сын… что с ним случилось? Он же не попал в руки не знающих света и сострадания… вырвавшихся из тьмы Обсидиана кошмарных древних созданий? И не… они не убили ее малыша, как многих других? Единственное, что имеет значение, глупо и незачем бояться за свою жизнь. И мучений и боли… Она их заслужила, украв чужие сокровища, он… правильно ненавидит ее. Пусть только… Он не дал своим… ведьмам принести в жертву собственного сына, не дал бы? Флора с трудом придвинулась к краю кровати, и чуть не упала, в последний момент успев опереться на стену — ноги подогнулись, как у неудачно склеенной из тонкой бумаги модели. Собственное тело обидно и раздражающе плохо слушалось ее, норовя совсем выйти из-под контроля. Тогда она упадет, может быть, даже разобьется или потеряет сознание, и так и не… Не поговорит с… со своим хозяином? — Называть его возлюбленным было мучительным самообманом даже тогда, Текна права. Это не только необходимо, но и неизбежно. Пытаться спрятаться и закрыться руками от способного уничтожить в гневе целый мир бессмысленно, и ни к чему. Он хочет ее наказать и заставить заплатить за все, потому и забрал от ведьм? Дарси… Лилис пугала ее этим в сменяющих счастливо-бездумные воспоминания детства кошмарах. Показывала подземелье, полностью и безнадежно лишенное любого света. Способное лишь выпивать его из тебя, жадно и хищно, до полного изнеможения и небытия. Похожих на жалкие изломанные тени пленников в зарешеченных клетках — уже непонятно, людей или эльфов. Страшно-отвратительные приспособления с цепями, крюками и колючками — ей не хотелось знать, думать и представлять, для чего, но ведьма заставила, больно и грубо запихав в память. И неумолимо окружающих ее со всех сторон, прижимая к стене, кривоногих созданий с горящими животной злобой и чем-то еще — хочется забыть и не думать, чем — глазами. Лучше бы они убили ее или съели заживо, но только не это. Сил оттолкнуть тянущиеся к груди и бедрам руки, или лапы, грязные, с обломанными кривыми ногтями и густой, как у животных, шерстью на запястьях, не было. Она оглядывалась в отчаянии и панике, еле переводя дыхание, и видела возникшую за спинами слуг — или она всегда была там? — темную фигуру бывшего… отца своего сына. С не оставляющим никакой надежды на спасение и пощаду злорадно-глумливым огнем в когда-то почти ласково — ей, увы, показалось — смотревших на нее темно-серых глазах. Но почему сейчас он просто ушёл, оставив ее одну, в долгожданный миг своего торжества? Она даже может… могла бы улететь, как когда-то, но не будет пробовать. Если все же можно поговорить с ним, и… Он опять разозлился на нее, едва сознание вернулось — за что-то еще, не за прошлое. За что же? Что она испугалась, или не начала просить прощения? Или испугалась недостаточно сильно? Раньше у нее не получалось чувствовать его настроение так хорошо — осязаемо жгучая вспышка обиды, злости и… огорчения обдала жаром почти по-настоящему. Нет, только злости — так по-человечески обидеться и огорчиться он не мог, — но не черной звериной ненависти, как во снах. Наверное, он просто не… не питает к ней столь сильных чувств, просто хочет наказать. И убьет, или отдаст оркам без этого всепоглощающего темного удовольствия, Лилис ошиблась. Она должна была умолять его, просить прощения на коленях, или выпрыгнуть из окна? Она правда виновата… только просить прощения глупо и ничему не поможет. Ему не может быть достаточно слез и извинений, как Фарагонде и родителям в детстве, хотя ей правда очень-очень жаль. Если даже ее смерти от рук ведьм оказалось мало, и он решил заняться этим сам. Флора с невольно пробежавшим внутри холодком испуга взглянула на висящую на одной петле дверь. Чтобы ее так выбило и безнадежно перекосило без использования магии, просто с одного удара, нужно много сил и злости. Он хотел ударить ее, вместо ни в чем не повинной двери… и все еще хочет? А она хотела, и решила не бояться больше… но вцепившиеся в ручку пальцы предательски и малодушно дрожали. Это просто… реакции тела, несмотря ни на что страшащегося боли и смерти. Желание жить не покинет его до конца, но ей правда уже все равно, и даже… — Отстаньте! Только она поверила, что нарисованные ведьмой страшные картинки не станут реальностью… непонятно почему и очень зря. Просто слишком привыкла, что бедным гадким тварям запрещено к ней приближаться — она сама изо всех сил старалась случайно не подойти близко и не коснуться какого-нибудь несчастного орка. Потому что не хотела их смерти, быстрой и тошнотворно кровавой. Такое все же случилось несколько раз, и было самым страшным и отвратительным воспоминанием… пока на смену не пришли несравнимо более кошмарные. Что все может измениться, казалось невозможным, но… Она никогда еще не ступала на ведущую в подземелье лестницу, хотя ходить куда угодно ей никто не мешал — орки лишь неуклюже шарахались в сторону, втягивая головы в плечи и разбегались, чтобы не дай Эру не коснуться любовницы хозяина. До сих пор. Значит, ему уже не жалко, как и обещали ведьмы. — Вот вам! Цветочный водоворот, обидно и опасно слабый — ей не хватит сил защитить себя — сорвался с дрожащих пальцев, слегка оцарапав морду самого наглого орка. Чудовище лишь осклабилось и плотоядно облизало губы, разглядывая вкусную и привлекательную добычу. Голодный взгляд горящих в полумраке глаз ощупал ее лицо и грудь и скользнул ниже… так гадко! Руки… или лапы твари держали за спиной и останавливались, не подходя вплотную — но зачем еще их так много, в уединенной темноте перехода, рядом с ней? Они словно… выросли из-под земли, пропитанного тьмой и злом камня, или материализовались из воздуха. Флора попятилась назад, совсем забыв о ступеньках, и, больно подвернув ногу, полетела вниз. Мысль о необратимо (здесь нет светлой магии) калечащих тело переломах и спасительных взмахах крыльев погасла, не успев оформиться — падение закончилось в знакомых объятиях. На миг показавшихся тёплыми и надежными, словно там не ждало более злое и неумолимое, чем орочьи когти. — Пожалуйста, убей меня сам! Не отдавай им! Лишь бы мерзкие темные твари не касались ее больше, а только… когда-то ласкавшие руки. Пока она все не испортила… вообще все. Копившиеся много лет слезы — во власти кошмаров в груди лишь росла удушливая горечь — защекотали глаза, готовясь наконец пролиться. Флора глубоко вздохнула, невольно расслабляясь — вопреки логике и здравому смыслу. Бездумно-животное счастье прошло волной по всему телу в момент спасения от удара — мнимого, кажущегося, ну и что? — и робко свернулось в уголке души, не желая уходить. Хотелось потянуться, разминая измученные напряжением мышцы и откинуться назад, чтобы вобрать немного тепла и иллюзорного счастья близости. И запрокинуть голову, чтобы, может быть, все-таки… Пока он не сделал с ней что-то страшное и жестокое — не столкнул вниз, в скрытую за бесконечными ступеньками давящую темноту, не схватил за горло или не швырнул назад, в лапы пугливо жмущихся к стене орков. Только не это, боже, пожалуйста! — Ладно! — неестественно спокойно, словно усилие воли, или магия, лишили голос всякого выражения (настолько все равно ему быть не может) произнес Мелькор, еще плотнее сжимая руки на ее талии. — Но они хотели не убить. Ты разве не видела, о чем они думали? — Нет… — дрожащим голосом соврала Флора и приподнялась на цыпочки, стараясь положить голову ему на плечо. Ей это… просто надо, и он совсем не против… кажется. Если тут же встал на ступеньку ниже, чтобы разница в росте не мешала устроиться поудобнее. Или все-таки столкнет ее вниз от такой наглости, и она сразу сломает шею, не успев ничего понять. — Они забыли, что не должны к тебе приближаться… глупым тварям слишком давно не напоминали об этом. Флора задрожала всем телом, не пытаясь различить интонацию — знакомо обжигающее ухо тепло дыхания совсем не было… чем-то злым и страшным. Словно все могло стать как раньше… почти. — Я… мне… прости меня! — И, всхлипывая от лишивших дара речи слез, неловко присела, коснувшись коленями камня. Ноги бессильно подогнулись сами собой, хотя… ей правда стыдно и она охотно встанет на колени, если это хоть немного поможет, и ему будет не так обидно. Ей станет лучше, и легче на душе… уже почти стало. — Ну перестань, сколько можно… Не надо так делать. — Знакомый, много лет пугавший ее безжалостно-злыми интонациями голос (в ледяных кошмарах, а все хорошее почти забылось) прозвучал странно растерянно, почти как папин, когда они с Миели ревели в три ручья, разбив подаренный королем Андроса хрустальный кубок. С ее щек неловко и со слишком сильным нажимом вытерли слезы, чем-то жестким и неподходящим. — И стоять на коленях не надо… для этого. — А для чего надо? — спросила Флора прежде, чем успела подумать, первое пришедшее на ум. Сказанное ранее, если оно было, не дошло до сознания — от слез забился не только нос, но почему-то и уши, и все доносилось смутно, как сквозь вату. Осталось лишь облегчение и блаженное тепло защищенности, до слез (она плакала уже от всего сразу) приятных прикосновений. Ее легко, одним рывком, подняли с пола, не дав раскаяться в содеянном, и крепко сжали в объятиях. И она опять измочила слезами его одежду, кажется, вообще всю. Такое уже было… когда-то. «Поцелуй меня, пожалуйста!» — Она подумала это до, после захлестнувшего голову и сердце волной жара соприкосновения губ, или вообще не думала? Все еще дрожащие пальцы зарылись в густые тяжелые пряди на затылке, черные, как вечное проклятие… и любовь, а сердце сладко и мучительно часто забилось. Так же, как… словно он тоже может любить ее, или просто очень хочет того, чем ему всегда нравилось с ней заниматься.