Чумной город

1. Кафедральный собор Сент-Мари-Мажор, Марсель, январь, 1348 год. Сам не ведая причины, высокий худой доктор в припоясанном одеянии до пят шел по разоренным не войной, но мором улицам, направляясь прямиком к Старому собору в центре города. Голову его, защищенную кожаным капюшоном с отстежным горжетом, венчала небольшая шляпа. Круглые вставные линзы соединял небольшой мостик над основанием клюва, создавая иллюзию надетых очков, что, в сочетании с круглой формой стекол, придавало маске выражение внимательное и слегка наивное. При нём был небольшой саквояж с медицинскими принадлежностями, у пояса висела связка сухого чеснока, а у середины груди болтался узкий деревянный крест, простой и без распятия. Врач шел в ту сторону интуитивно, без особой цели. Может быть — в поисках надежды, а может потому лишь, что хотелось отвлечься. Построенный двести лет назад в стиле романской архитектуры, собор почти не изменился во дни чумы. Разве что больше некому было звенеть в колокол в нужные часы. Были дни, когда похоронный звон колоколов звучал здесь день и ночь, почти не смолкая. Ежедневных похорон стало столько, что власти запретили устраивать похоронные процессии, чтобы прекратить это траурное наводнение. Сюда люди в последней надежде приходили просить помощи у Всевышнего. И гибли у стен собора... Высокие дубовые двери церкви стояли незапертыми, и доктор вошел туда, не снимая маску. Под сапогом гулко хрустел мусор — здесь давно уже некому стало подметать. В покинутом святилище царило запустение: уже не было ни священника в длинных одеждах, ни диаконов. Они все тоже умерли от чумы, до последнего дня проводя службы. Замолчавшая церковь. Словно застывшая в камне скорбь. Немало было тех, кто пришел сюда по доброй воле. Сюда стекались одинокие, лишенные семей крестьяне и рыбаки, и многие из них были больны, но преклоняли колени и шепотом, бормоча себе под нос и кашляя, молились. Из мозаичных окон струился бледный дневной свет, отчего в храме было светло и еще более пустынно. Доктор в клювоносой маске посмотрел на разбитую лампаду под ногами и перешагнул ее. Он знал, как неуместно и нелепо смотрится здесь его наряд, но снять шляпу или маску не решился бы — слишком много зараженных было в этих стенах, но он не мог их за это винить. Пускай проведут последние часы в покое, наедине с Господом. Он встал напротив креста, смотря на него невидящим взглядом двух круглых линз, машинально нащупал висящий на груди крест, и в тяжкой задумчивости слабо сжал его пальцами. Если бы он только знал, что делать. Но нет, он, уважаемый врач, окончивший Авиньонский университет, знающий латынь, философию и науки, борец со смертью, пришел сюда также, как и все эти люди. Что дала ему философия, математика, астрономия? Ничего. Перед лицом смерти нет католиков и евреев, нет ученых мужей и деревенских невежд — все превратятся в почерневшие трупы, в равной степени подлежащие сожжению. Если он заболеет и умрет через три дня — мало кто вспомнит о нем, как и о сотнях других умирающих. В конце концов, если решения не найдется — вспоминать тоже будет некому. Но не своя жизнь и судьба беспокоила доктора. — Не думал что всё-таки найду тебя здесь, Лоуренс. Собор уже месяц как прекратил службы, а ты все равно каждое воскресенье приходишь сюда. Монфор обернулся. К нему шел другой в птицеподобной маске из телячьей кожи, в плаще с высоким воротником и вдобавок ко всему в широкополой черной шляпе, сильно напоминающей головной убор инквизитора. Он узнал его безошибочно. — Каллисто... — голос Монфора звучал также приглушенно, едва узнаваемый им самим. — Здесь больше нечего делать. Монфор не выразил ни согласия, ни протеста. Спорить с таким собеседником было бесполезно. Вместо этого он спросил: — Зачем ты пришел? Ты уже вернулся из Монпелье? Там нашли лекарство? — Нет, — мрачно изрек тот сквозь маску, — Я послушал их лекции. Эти ученые светила рекомендуют те же прижигания, ксенотрансфузию и порошки из оленьего рога, что и так повсеместно практикуют доктора. Ни они, ни доктора из нашего Авиньонского университета не нашли настоящего лекарства от чумы. И никто не найдет. Лекарства нет, Лоуренс. Мы все это уже давно поняли. — Я в это не верю. От любого недуга рано или поздно находят лекарство. — Это не типичный недуг, если только ты не веришь в сказки греков про панацею, — нетерпеливо перебил его Корвус, (а это был именно он) — Это мор с юга, и мы не знаем против него средства. Отправляйся на юг, за море, поищи там чудодейственных трав и привези сюда. Но я говорю тебе — ты найдешь там одни трупы. И скоро...так будет везде. — Мы не можем этого допустить. Я готов отдать за это жизнь. — Одна твоя жизнь не насытит Черную смерть. В ее власти скоро окажутся весь христианский мир. — В таком случае нам лучше покончить с собой, чем ждать своего часа, — надтреснуто произнес Монфор. — Ты медик, к тому же набожен, и все равно этого не сделаешь. — Но что нам остается? — Есть одно средство. — Какое? — допытывался врачеватель. — Делать с чумой то же, что и с ересью, друг мой. Врачеватель в ужасе отшатнулся от Корвуса. Маска ничего не выражала, но грудь последнего сейчас переполняли эмоции. — Я никогда не одобрял сожжение живых душ, Каллисто! Это идет вразрез с заповедями! — Сейчас не время для богословских дискуссий, Монфор, взгляни правде в глаза, — Корвус по-прежнему сохранял приглушенный тон своему хрипловатому голосу, чтобы не вызывать паники среди полуживых прихожан своими речами, — Только так мы можем остановить это. — Так вот зачем ты посылал за мной. Ты хотел сделать меня соучастником своих расправ. — Нет. Я хотел чтобы ты помог выжить остаткам людей. Ради них придется заплатить эту цену. Больные все равно умрут, Лоуренс, но так их муки будут значительно короче, а само их число сократится, если мы не будем медлить. Монфор ответил ему не сразу. Он не мог смириться со сказанным. — Может ты и прав. Но ты выбрал не того врача, — тихо, с серьезностью произнес Монфор. И Корвус не стал больше настаивать. Покачав головой с досады, он решительно направился к выходу. — Марселю нужны не гуманные садовники, Лоуренс, — произнес он перед уходом так, чтобы тот слышал, — Ему нужны те, кто способен выкорчевать заразу из его сердца под самый корень. Произнеся это, Корвус ушел своим быстрым широким шагом, оставив в душе после себя смятение и муки совести. Монфор повернулся к кресту, сжав кулаки в перчатках, и вперил ищущий взор на древнеримское орудие позорной казни, ставшее символом спасения, в отчаянии ища ответов на терзающие его вопросы. Может он действительно слишком много о себе возомнил, раз счел себя в силах победить Черную смерть? Но тогда имеет ли смысл продолжать это бессмысленное сражение с пагубой, которая никому не по зубам? Если даже в медицинском университете Монпелье за все это время так и не нашли достойного лекарства — найдет ли он, обычный доктор? Не проще ли уехать подальше и отсрочить собственную смерть отшельничеством где-нибудь в Броселиандских лесах? — ...Исцели, прошу Тебя, исцели мою девочку... — проникновенно шептал в тишине чей-то голос, проникнув в разум Монфора и прервав его размышления. — Помилуй Луизу, милостивый Боже, забери мою душу...пусть только она вылечится... Сердце мужчины невольно сжалось чужой болью. Чумной доктор повернул голову. Привлекший его внимание голос доносился из правого угла храма, где, стоя на коленях, не открывая глаз, усиленно молился какой-то старик лет пятидесяти, судя по стертым штанам — плотник. Монфор уже не помнил о чем думал с минуту назад. Это было не так важно. Он медленно подошел ближе к старику и опустил руку в перчатке на его плечо. Плотник вздрогнул, прерывая поток слов, обернулся через плечо и побледнел, увидев вороноподобного человека с ничего не выражающими круглыми стеклянными линзами вместо одушевленного человеческого взгляда. — Не бойтесь, — мягко сказал врачеватель, — Где находится ваша дочь? — Вы доктор? — Да. Я готов предложить вам свою помощь. — Но мне нечем будет заплатить вам. Мы и до чумы были бедны... — Мне не нужна плата, — прервал его Монфор. — Вы спасете мою дочь? — со слабой надеждой спросил плотник, поднимая на него глаза. Монфор не желал зря обнадеживать старика пустыми обещаниями. Значительно спасало то, что маска не показывала его эмоций в такие моменты, ведь в свой успех он сам мало верил. Но людям нужна была эта вера, нужен был невозмутимый врач, что не теряется в сомнениях и не дает несбыточных надежд, а действует со знанием дела. — Я не могу этого обещать, — честно и с серьезностью сказал Монфор. — Но я сделаю для этого все. 2. — Когда начались первые признаки болезни? — направляясь к жилищу плотника, осведомился доктор Монфор. — Вчера, — семенил за ним старик, назвавшийся Жаком, — Ее много рвало, и она стала слаба. — Кто за ней присматривает? — Моя жена. Дом плотника был сработан прочно, явно умелыми руками. Краем ума своего Чумной доктор оценил его по достоинству. Внутри, в одной из боковых комнат положили больную. Разумная мера: поблизости нет жилых комнат, так будет проще ограничить распространение недуга. Или отсрочить его. Жертва чумы лежала в ночной сорочке на смятых простынях, со спутанными каштановыми волосами, и при виде доктора тусклые карие глаза ее будто бы обрели живость. Но ее била лихорадка, и вскорости этот проблеск сознания потонул в бреду. — Разденьте ее, — хладнокровно распорядился Монфор. — К-конечно...слушаюсь, месье. Мужчина тщательно осмотрел кожу девицы, потрогал мокрый горячий лоб. — Как она? — У нас есть три дня, — Монфор раскрыл саквояж и порылся в поисках свертка бумаги, обвязанного шнурком. — Вы пустите ей кровь? — задал наконец плотник давно мучавший его вопрос. Монфор помедлил с ответом. Посмотрел на девушку, держа в руке сложенный ланцет. Наблюдавший за ним старый плотник не понимал его колебаний. — Нет, — наконец изрек врач. — Но я слышал что... — Нет. Есть другие способы. Но без прижиганий, боюсь, не обойдется. — Мы надеемся на вас, доктор, — вставила свое слово жена плотника. Монфор повесил над очагом котелок с водой из колодца и присыпал своими травами из свертка — к своему любопытству плотник заметил среди них желтые цветки. Лекарь действовал на сей раз аккуратно, почти вслепую. Отказ от давно заученных, неэффективных методик лечения требовал от него поиска собственных. В другое время он бы вряд ли пошел на такой рискованный шаг, но смертоносная болезнь не давала ему права останавливаться. Следующие трое суток были самыми длинными в его жизни. Монфор остался в доме плотника и в одиночку лечил его взрослую дочь, не подпуская к ней никого, омывал горячим отваром календулы и зверобоя прижженные бубоны и язвы на ее обнаженном, исхудавшем теле, поил ее настоем ивовой коры, за которой посылал к реке домашних. Девушка страдала, он это видел. Эти бубоны причиняли ей много боли, а ожоги — и того не меньше. Он снова и снова требовал нагреть ей воду, чтобы затем вскрыть заново показавшиеся узлы воспаления, выдавив из них темно-красную жижу, и промыть их пахучим отваром. Он надеялся, что такое щадящее, но вместе с тем беспрерывное лечение облегчит муки больной. Она едва ли могла что-то пить, ее внутренности постоянно выворачивало, опорожняя желудок, но он сам вливал в ее уста то чистую колодезную воду, то горьковатый настой, зная, что корень болезни кроется где-то внутри нее, а бубоны являются лишь проявлениями ее силы и процветания. — Я умру, да, месье? — однажды тихо спросила Луиза, обратив на доктора большие карие глаза. Этот вопрос застал его врасплох. Монфор посмотрел на нее. — Нет, пока борется твое тело и не остывает жар крови. — Мне все время плохо... Я не могу жить с этой болезнью, доктор. Мне так больно... Я безобразна...— голос ее был наполнен горечью, — Лучше бы мне поскорей умереть. — Вы должны бороться, — сумрачно изрек Монфор, беря ее за руку, — Я вас вылечу. — Все умирают... Я только жду своего часа. Представьте, если в Королевстве не останется ни одного человека... Останутся только бескрайние цветущие поля. — Выпейте лучше сок этих цветов, — Он поднес к ее губам плошку с плавающими в ней желтыми цветками календулы. — Если я выживу, месье, я буду выращивать именно эти цветы, — взглянув на питье, промолвила дочь старого плотника. — Идёт. *** — Доктор... месье доктор, вам самому нужно отдохнуть, — Жак подергал врача за рукав. Тот очнулся от размышлений. Прошло две ночи, и к полудню очередного дня Монфор, не спавший и практически не снимавший маску с самого прибытия, уже был без сил. В висках пульсировала тяжесть. Он уже перепробовал все возможные лекарственные средства, которые оставались на памяти, но подручных средств было, по его убеждению, недостаточно. Больная часто кашляла, дышала поверхностно. Но она жила. — Мы ценим ваши усилия, но боюсь, вы уже сделали для нее все, что смогли. — Я... — Скажите, что мы можем сделать из процедур, мы справимся. — Вы заразитесь. — Вы не отходили от нее столько времени, сами можете заболеть. Но вы нужны городу. Где-то в глубине своего разума Монфор понял, что плотник прав. Все ресурсы были исчерпаны, все пути применены. Оставалось только ждать и поддерживать в ней жизнь — тогда либо ее тело одолеет болезнь, либо наступит смерть. Тяжело поднявшись со стула у кровати больной, Монфор начал собираться. — Позаботьтесь о себе, — промолвил он перед тем как покинуть их гостеприимный дом. — Сам Господь да благословит ваш труд, доктор. Монфор улыбнулся уголком губ под маской и ушел, скрепя сердце. Над городом медленно восходило солнце, таяла холодная ночь, и в душе доктора проснулась слабая надежда, что хоть одна из его пациентов будет жить.