I'm praying on you.

Ступни утопают в опавших листьях, точно в снежных сугробах. Воздушные, нетронутые никем, пахнущие солнцем и осенью, — это казалось таким волшебным и в то же время таким настоящим, хоть и совсем не похожим на осень за окном. Здесь деревья все еще были покрыты огненной листвой, и хотелось спросить, откуда же ее столько на земле, но смысла не было. Очередной короткий шаг, едва ли не на ощупь, — и шорох листвы приятно ласкает слух, эхом отдаваясь за спиной, но Бэкхён прекрасно понимает: это вовсе не эхо. Волчонок осторожно отмеряет каждый шаг, топит лапы в осенних сугробах, опуская морду все ниже, словно готовясь к атаке. Бэкхён вдыхает глубже, поворачиваясь на звук, источником которого был не он. Ему не страшно, совсем нет, скорее даже наоборот. Ему интересно. Чертовски хочется открыть глаза, окинуть взглядом свой собственный внутренний мир, который он, казалось бы, знает как свои пять пяльцев, но так и не смог увидеть. Хочется взглянуть в глаза своему волку, увидеть его, прикоснуться, перестать наконец бегать друг от друга и бояться. Но стоит открыть глаза — все рассыплется на части, словно зрение — его наибольший враг, не дающий сосредоточиться. Стоя лицом к лицу с самим собой, он может только видеть очертания. Скорее даже чувствовать их, понимать. На уровне интуиции знать, какого цвета листва на деревьях, где нужно ступить левее, чтобы не столкнуться с очередным широким стволом, и где именно находится его волк. Это все необязательно видеть, потому что это все — он сам, особенно когда твое внутреннеe Я недовольно фырчит, склоняя морду ближе к земле, с опаской. Они похожи, если не сказать одинаковы, и ведь это нормально, так и должно быть: они — одно целое. И эта глупая манера ходить кругами вокруг друг друга — прислушиваться, настороженно прятаться за деревьями, делая вид, что здесь его не найдут… Такая глупость. Шелест листвы тянется правее, не иначе как норовя ненавязчиво улизнуть, спрятаться за очередным старым деревом, показательно игнорируя чужое присутствие. Это уже давно пройденное для них — едва ли не норма отношений. И ведь так забавно: расскажи кому, что твое внутреннее Я отказывается идти на контакт, прячась в кустах в прямом смысле этого слова, даже психологи наверняка покрутили бы пальцем у виска и принялись отчаянно лечить, вероятно направив к специалистам куда более серьезным. И может, это даже не лишнее в их-то ситуации. Но идти к врачам самостоятельно и пытаться всерьез объяснить, что с ним произошло и происходит, и, уж более того, надеяться на помощь — последнее, что он сделает в этой жизни. Волчонок тихо фырчит, отворачивая морду в сторону, и это чем-то напоминает усмешку, отчего даже Бэкхён невольно улыбается. — Тоже считаешь это глупым? — он задает вопрос сам себе, хотя это и необязательно. Волк прекрасно понимает его без слов: слышит мысли, чувствует настроение, которое зачастую и вовсе одно на двоих. Но уловив сейчас слабый отклик, Бэкхён невольно следует ему, задавая вопрос: — Я бы тоже не хотел провести остаток жизни в палате, накачанный лекарствами, — продолжая монолог с самим собой, чувствуя чужую заинтересованность, Бэкхён медленно опускается на землю. Они почти не разговаривали вот так. Слышали мысли друг друга, чувствовать настроение, желания — да, но говорить… Разве же в этом была необходимость, если они и так прекрасно все знают? Волк небрежно ведет мордой в сторону. Отворачивается, будто глаза закатывая, — так отчего-то кажется Бэкхёну, и эта ассоциация наиболее точна — так он думает. Мысль о том, что волк куда больше знает о жизни взаперти, в отличие от самого юноши, приходит в голову слишком спонтанно, и нет и капли сомнений, кому эта мысль принадлежит на самом деле. Как бы стыдно это ни было признавать, но сам Бэкхён никогда не смотрел на происходящее с этой точки зрения, считая лишь себя жертвой обстоятельств. Это ведь его укусили, похитили и сделали таким. О том, что не только он один здесь жертва, думать и не приходилось, ведь зверь внутри него был столь диким и агрессивным, совершенно не подходящим к понятию пострадавшей стороны, но сейчас эта спонтанная мысль и пристальный, выжидающий взгляд, пронизывающий все тело, заставляли взглянуть на все происходящее иначе. Волк, которого боялись настолько, что предпочитали игнорировать, пряча глубоко внутри. Как бы Бэкхён ни храбрился, больше всего он боялся потерять над собой контроль, как сделал это когда-то. И даже все происходящее сейчас: его попытки научиться контролировать себя и свое тело — очередные попытки закрыть зверя внутри себя еще глубже. Но так ли это правильно? Словно чувствуя направление чужих мыслей, волк медленно опускается на лапы, садится напротив своего человека, хоть и не рискуя подходить слишком близко, будто это что-то может изменить. — Ты… тебе здесь мало места, да? — Бэкхён продолжает говорить, уверенный, что так общение заладится больше, чем в бесконечном молчании. — И поэтому ты нервничаешь? Ответа, как и ожидалось, не следует, но даже так юноша чувствует чужую заинтересованность. Любопытство, если и вовсе не желание узнать, как далеко человек способен зайти, как много он сможет сейчас понять. — Ты хочешь прогуляться? — он задает вопрос, ответа на который боится сам, хоть и прекрасно его знает. Волк чуть склоняет морду набок, словно так и говоря, что это был очень глупый вопрос. Глупый и ужасно очевидный, как кажется ему, но до которого столько времени не мог додуматься сам юноша. Да и с чего бы ему — он лишь недавно осознал, что внутри него такое же живое существо, как и он сам, у которого есть свои желания и предпочтения. На одно мгновение все вокруг затихает, и, окинув взглядом едва колышущиеся ветки деревьев, волк мягко опускается на живот, послушно складывая морду на лапы, и Бэкхён понимает почему — они больше не одни. — Я знаю, что ты здесь, — наконец в голос выдыхает Бэкхён, но вовсе не сам себе, даже не волку, который предпочитает прикрыть глаза, прижимая уши к макушке, точно домашний щенок. — Прости, я помешал? — в голосе мужчины чувствуется неловкая улыбка. Он прекрасно знает, как именно Бэкхён чувствует его, как его чувствует его маленький волчонок, он даже не стал проходить в комнату, остановившись в дверном проеме, надеясь, что это будет не так заметно. — Нет, просто он рад, что ты вернулся, — уже и не пытаясь удерживать рассыпающиеся крупицы сосредоточенности, Бэкхён открывает глаза, встречаясь взглядом с мужчиной и мягко улыбаясь. — Я сегодня задержался: много работы, — больше не видя необходимости стоять у входа в комнату, его ведь и так заметили, Чанёль подходит ближе, склоняясь перед сидящим на полу юношей, чтобы получить короткий поцелуй. — Ты давно не делал этого вечером, все в порядке? — Да, не стоит волноваться, просто… — задумываясь едва ли на секунду, Бэкхён и сам не замечает, как хмурится, пытаясь подобрать самое подходящее описание того, что происходит с ним. Того, о чем Чанёль догадывается без всяких слов. — Он ведет себя слишком беспокойно? — помогая определиться с тем, что именно происходит внутри. Внутри происходит именно это, и не только у Бэкхёна. Чанёль тоже чувствует это — как зверь внутри него напряжен, возбужден, если не сказать иначе, но это вовсе не то желание, которое можно утолить поцелуями и сексом. Неловко опускаясь на край коврика для йоги, мужчина накрывает чужую щеку ладонью, словно пытаясь утешить не только юношу, но и возбужденного зверя внутри, хоть и прекрасно понимает, что это сейчас не поможет. И это в самом деле не помогает. Волк, хоть и все еще ведет себя послушно, внутри испытывает тревогу, и Бэкхён ластится, прижимаясь к теплой руке ближе, прикрывая глаза, словно надеясь, что чужое прикосновение поможет не только ему. — Завтра должно стать легче, — губами касаясь неприкрытого прядками волос лба, совсем по-отечески, мужчина мягко улыбается, оглаживая щеку подушечками пальцев и, не удержавшись, следом целуя. Легко, едва ли ощутимо, но до безумного приятно. Бэкхён льнул навстречу, касался ладонями чужой груди, словно ища опоры; и в самом деле, становилось легче, просто потому, что рядом был тот, на кого всегда можно было положиться, и даже непослушный зверь внутри становился в одно мгновение мягче, едва ли не урча. — Я съезжу сегодня в пригород, уже пора, — шепча в самые губы, разделяя слова поцелуями, мужчина крепче обхватывает чужие щеки ладонями, словно увлекшись, роняя поцелуи на чуть припухшие губы, касаясь маленькой родинки у уголка, а после и вовсе прижимаясь к кончику носа. — Хорошо, — Бэкхён послушно выдыхает, уже давно не испытывая сомнений от подобного, забавно морща нос, словно ему что-то не нравится. И только волчонок внутри теряет спокойствие, в одно мгновение беспокойно пряча нос в листве. Для юноши это все уже давно стало рутиной. Поездки старшего в пригород, иначе называемые «вылазками на охоту», потому что их рацион — особенный, который нельзя заменить говядиной. «Голодный волк — злой волк», — именно так однажды объяснил все это Чанёль. Это их еда, и если лишить их ее — им это не понравится, как не понравилось бы каждому живому. Поначалу все это пугало, заставляло нервничать, а необходимость питаться этим вызывала тревогу. Хуже всего было именно то, что он не мог отказаться от подобного, даже если хотел, а хотел и в самом деле сильно. Со временем тревогу сменила привычка и, может быть, немного принятие самого себя таким, какой он есть. С каждым месяцем делать это становилось все проще, а волчонок внутри становился более покладистым и даже довольным. Создавалось иллюзорное ощущение правильности происходящего. Разве же плохо есть то, что помогает тебе чувствовать себя лучше и держать себя в руках? Вспоминая о том, как было «до», Бэкхён как никогда ярко чувствует, насколько сильно он изменился, чувствует, как человеческого в нем становится все меньше и меньше с каждым прожитым годом. Вот только это почему-то совсем его не пугает. — Я сменю одежду, — в последний раз коротко прикасаясь к чужим губам, мужчина поднимается с мягкого коврика, направляясь в спальню. Бэкхёну остается только наблюдать. Видеть через неплотно прикрытую дверь, как рубашка, а следом и строгие брюки покидают крепкое тело, и, чуть помаявшись у шкафа, рабочий дресс-код сменяют джинсы и футболка. Коврик так и остается лежать в комнате, в то время как сам юноша ненавязчиво следует за старшим. Мнется у прихожей, пока Чанёль исчезает за дверью кухни, чтобы сделать глоток воды. Сегодня он и сам ведет себя слишком волнительно, точно как волчонок. А может, это именно его волнение передалось Бэкхёну, словно своего мало. И с чего бы, казалось, волноваться, но ведь причина была — этот короткий разговор из двух нелепых реплик и тихого фырчанья. Это было по-своему уникально, потому что случилось впервые. К собственному стыду и немного сожалению, Бэкхён никогда не пробовал говорить с ним на равных, считая диким зверем, совсем забыв, что этот зверь — его часть, и как бы смешно это ни было, волк относился к нему с таким же пренебрежением, ведь… как иначе? Они — отражения одного целого, похожи куда больше, чем хоть один из них может себе представить. Прошло около полугода с их «первой встречи» — дня, когда медитация дала свои плоды; и все это бесконечно долгое время они предпочитали ходить вокруг друг друга, изучая, привыкая, пытаясь понять, а может, просто опасаясь, ведь никто из них не знал, чего стоит ожидать от дикого животного и человека, наполненного страхом и сожалением. Происходящее сейчас — очередной шаг в их долгой дороге к пониманию друг друга и жизни в согласии, — так думает Бэкхён сейчас. Именно в это он верит, оттого хочет сделать этот шаг навстречу самому себе. Чанёль проходит мимо, возвращаясь из кухни в прихожую, потому что пора ехать. Целует в висок, словно невзначай, совсем игриво, чем приводит погруженного в собственные мысли юношу к реальности. Он все прекрасно понимает: Бэкхёну тяжело, потому что зверь внутри него мечется в беспокойстве, он тоже чувствует это волнение и чувствует волнение Бэкхёна и его волчонка, не знающего, куда себя приткнуть. Ему все это так же сложно, как и юноше, потому что и сам он никогда не сталкивался с обращенными людьми, и, возможно, об этом стоило бы думать до того, как кусать, но сожалеть об этом глупо — Бэкхён наилучшее, что случилось с ним в этой жизни. Когда ты рожден перевертышем, все происходит иначе — одно неразделимое целое с волком внутри тебя, и ты просто не знаешь, как может быть по-другому. Ему не приходилось искать с собой гармонию и согласие, не было проблем недопонимания, не было страха, ведь — смысл бояться самого себя? У Бэкхёна этот смысл был, потому что он родился человеком, его воспитывали как человека, и в какой момент все его мировоззрение и представление о жизни рассыпались в песок. Все стало по-другому, и он стал врагом самому себе. — Малыш? — накинув легкую куртку и обувшись, мужчина мягко окликнул младшего, касаясь ладонью его щечки. — Все хорошо? Пристальный взгляд и тепло руки приводят в чувство окончательно, и даже взгляд в одно мгновение становится осознанным, немного неловким. Смущенным. Он молчит несколько секунд, не решаясь говорить «да», потому что это ложь, он не в порядке, и Чанёль прекрасно это знает и спрашивает уже в который раз за день, потому что хочет помочь, как минимум напомнить, что Бэкхён не один. — Я… могу я пойти с тобой? — получается с таким трудом и в то же время с безумной просьбой, которой и сам младший не ожидал от себя, но именно эти слова позволили ему наконец выдохнуть с облегчением, потому что зверь внутри замер, и сам не веря, что это происходит. — Бэкхён… — не верил и Чанёль. Для него подобная ситуация была чем-то из разряда мистики и фантастики. Потому что это Бэкхён. Его Бэкхён, который пытался отгородить себя от этой жизни, боясь потерять контроль и сделать что-то ужасное, как сделал это когда-то. — Я не думаю, что тебе стоит это делать или даже быть там. Ты все же больше человек… — Чанёль тоже боялся этого, но совсем не потому, что его мальчик может причинить кому-то боль, скорее даже наоборот — боясь, что он причинит ее себе, а после не сможет от нее оправиться. Еще раз. Поправляя взъерошенные прядки, мягко касаясь кончиками пальцев чужой кожи, Чанёль больше всего надеется, что младший одумается. Струсит и заберет свои слова назад, оставшись дома и дожидаясь его. Так всем им, и в первую очередь ему, будет спокойнее, но… — Да, но он… — на мгновение опуская взгляд вниз, словно глядя на самого себя, Бэкхён теряется еще больше. Касаясь чужой руки, он не задумываясь тянет ее к себе, прижимая крепкую ладонь к своей груди, словно именно там живет «он», и это на самом деле объясняет куда больше, чем многие слова. — Я должен сделать что-то, да и… пока ты рядом, все будет хорошо… Он не манипулирует, совсем нет, хоть так и может показаться на первый взгляд. Чанёль знает, что это искренне, как и знает, что юноша прав. Пока он рядом, его маленький дикий волчонок не станет сходить с ума, потому что рядом более сильный и опытный волк. Они все это знают, и даже та ошибка двухлетней давности, когда волчонок сорвался, не показатель. Тогда ни один из них не понимал до конца происходящего и всей его важности, и зверь, только зародившийся в чужом теле, был зол и напуган, так же, как был зол и напуган Бэкхён. Сейчас в принципе все по-другому: и юноша, научившийся жить с тем, кто он есть, и волчонок, признавший в более взрослом мужчине вожака их маленькой стаи. — Хорошо, — именно поэтому, должно быть, Чанёль соглашается. Потому что Бэкхён просит его и в нем нет сомнений, только искреннее желание сделать хоть что-то, и даже его маленький непослушный волчонок затих, прячась в листве, не веря, что все это в самом деле происходит. — Я буду рядом. Дорога в пригород проносится мимо словно в ускоренной съемке. Бэкхён едва ли успевает замечать смену пейзажа, хоть и взгляд его устремлен в окно. Он нервничает, как нервничает и волк внутри него, потому что происходящее впервые для каждого из них, а взгляд невольно притягивает к себе кажущийся огромным сейчас лунный диск. Словно обладающий каким-то гипнотическим влиянием: стоит взглянуть на него широко раскрытыми глазами — и от него становится неспокойно. Слишком яркая сегодня, слишком полная, она невольно заставляет задуматься: а так ли хорошо все пройдет, ведь даже если рядом Чанёль, точно ли его зверь не потеряет контроль над собой, сводя с ума и юношу. Мысли рассеиваются вместе с заглохшим двигателем автомобиля, и приходит понимание, что череда многоэтажек за окном сменилась высокими стволами деревьев. Один из множества национальных парков. Нетронутый никем, хоть и искусственно воссозданный лесной массив, в глубине которого маленькое озеро и развернувшийся вокруг него кемпинг, — лучшее из того, что только можно найти в мегаполисе. Но Чанёль привык довольствоваться тем, что есть, ведь даже в таких местах, сплошь подвластных цивилизации и контролю, обязательно найдется человек, уверенный, что с ним ничего не случится. Человек, с которым обязательно случается что-то плохое. На какое-то мгновение в машине повисает тишина, мужчина пристально смотрит на младшего. Словно желая услышать что-то наподобие: «Я не могу», чтобы тут же развернуться и отвезти его домой, уберечь от новых переживаний и стресса, которые только может испытать Бэкхён, оказавшись здесь, но ничего не происходит. Юноша молчит, глубоко, размеренно дыша, собираясь с силами, он ведь уже приехал сюда, преодолел такой путь, дал обещание волку, пусть и не вслух, но оба они восприняли происходящее именно так. — Бэкхён? — голос мужчины заставляет повернуться к нему лицом, а обеспокоенный взгляд — натянуть едва заметную улыбку на лицо. — Все хорошо, правда, я справлюсь, — он тянется вперед, опираясь ладонями о колено старшего и мягко прижимаясь к чужим губам слабым поцелуем, словно пытаясь утешить. Чанёль не верит ни на минуту, но не желает спорить, боясь сделать хуже, отвечая на поцелуй, ладонью накрывая едва теплую от волнения щеку, — дурацкая привычка, от которой, кажется, уже не избавиться. Бэкхён выходит из машины первый, храбрится, словно ничего особенного и не происходит, но стоит только вдохнуть холодный осенний воздух, отдающий сыростью и мхом, — тело пробирают мурашки, но вовсе не от холода. Он чувствует, что с волком происходит то же самое, и шерсть становится дыбом от происходящего. Взгляд утопает в чаще леса, и неважно, что это просто парк, сейчас он кажется именно таким — диким и чертовски манящим. Чанёль куда дольше мнется у машины, решительно снимает куртку, а следом и футболку, будто близкая к минусовой температура воздуха ему нипочём, и это ведь в самом деле так. Тело горит, и чем ближе он к своей «естественной среде обитания», тем больше волк внутри сходит с ума, разгоняя по венам лаву. И только когда чужое тело покидает последний клочок ткани, белье, Бэкхён невольно смущается. Он уже давно привык видеть чужое обнаженное тело, но когда это происходит в пределах их квартиры, все воспринимается иначе, будто он забыл, что одежда не может стать частью волка. — Если кто-то тебя увидит, решит, что ты эксгибиционист, — Бэкхён улыбается, хоть и знает, что шутка дурацкая, но видеть своего мужчину в таком виде посреди улицы все же очень неловко, и щеки обжигает румянец. — Не решит: у меня же нет плаща, — тихий смешок раздается в ответ, и на мгновение становится как-то спокойнее — Бэкхён шутит, а значит, все еще не настолько плохо, как он сам он себе представляет. Без капли стеснения подходя ближе к юноше, опуская ладонь на его поясницу и прижимая ближе к себе, Чанёль целует любимые губы куда решительнее и глубже, чем это было в машине, увлекая в глубокий, неторопливый поцелуй, которому следует младший. — Подожди меня здесь, хорошо? — тихо шепча между поцелуями, словно зная, что так Бэкхён становится куда покладистее, он мягко ласкает чужие губы, лишая юношу последней капли концентрации и силы воли. — И если что-то пойдет не так — зови меня, я услышу тебя, как бы далеко ни был. Бэкхён чувствует себя совсем обессиленным — подтаявшим на солнце мороженым, и даже волчонок внутри недалеко ушел от него. Спорить с мужчиной не хочется, как не хочется и заставлять его волноваться. Он и не собирался идти вглубь и уж тем более следовать за Чанёлем до конца. Особенно в первый раз. — Хорошо. Я буду осторожен, — прижимаясь лбом к чужому, глядя в глаза, Бэкхён не сомневается ни капли. Он в самом деле будет осторожен, и Чанёль верит, целуя в последний раз, будто на прощание, и исчезая между стволов деревьев едва заметным белым бликом, точно отблеском лунного света. Безумно красивым. Тишина режет слух, а шелест листвы заставляет нервно сглотнуть. Это все напоминает о прошлом, том дне, когда горло пекло от гадкого бурбона, а парк, казавшийся самым обыкновенным, проглотил его, будто он ничего и не весил. Такой же голодный, урчащий листвой в ответ на слабые порывы ветра. Бескрайний живой массив, который сейчас точно так же проглатывает какого-нибудь «счастливчика», вот только ему вряд ли повезет так же, как повезло Бэкхёну. Сейчас он почти не боится, даже несмотря на воспоминания, что всплыли в памяти. Есть ли смысл в страхе, если ты сам тот, кого вполне себе стоит бояться. И только волчонок внутри заставляет сердце дрожать в груди, слишком встревоженный, нетерпеливый. Несколько робких шагов чуть ближе в парк — и дыхание спирает у обоих, словно именно в этот день все живое пронизывает странное волшебство. Волшебство под названием инстинкт. Чуть дрожащая ладонь касается ствола дерева, будто в поисках опоры, и, спускаясь еще чуть ниже в кювет, Бэкхён наконец глубоко вдыхает, на секунду прикрывая глаза, словно пересек свою собственную черту невозврата, а стоит распахнуть их — и парк больше не кажется таким голодным, жаждущим поглотить любого, кто окажется в нем. Он прекрасно знал, что волчье зрение куда лучше, чем у людей, порой даже замечал эти перемены, хоть они и случались исключительно в пределах постели, когда разум в принципе не был способен на то, чтобы мыслить. Сейчас, глядя вглубь парка другим, совершенно не человеческим взглядом, у него была исключительная, как кажется ему самому, возможность. Острые когти едва заметно впились в кору дерева, а очередной глубокий вдох пронзил тело колкими мурашками. Десятки новых, едва ли знакомых человеку ароматов коснулись обоняния. Лес, который, казалось бы, пах сыростью и мхом, носил в себе десятки слабых запахов: опавшая наземь листва, еще не пожелтевшая после лета трава, многолетние деревья и даже бельчонок, спящий в соседнем стволе. Это было так странно — чувствовать вещи, о которых ранее и не подозревал. А стоило прикрыть глаза — что-то совершенно новое открывал ему мир звуков. Слышать во время секса чужое сердцебиение как собственное уже стало привычным, на большее в эти моменты он был совершенно не способен, но сейчас он сам для себя раскрывал собственное удивительное тело, и только волчонок внутри довольно фырчал. Лес в одно мгновение оказался всецело живым, дышащим в унисон с каждым маленьким жителем, которых внезапно оказалось так много: едва ли не под каждым кустарником кто-нибудь ютился в маленьких норах, и даже не нужно было прислушиваться, чтобы слышать десятки маленьких лап, топчущихся в округе. Волк знакомил его со своим миром — миром запахов и звуков, и Бэкхён послушно поддавался этому, касаясь ладонями влажных стволов деревьев, царапая кору когтями, словно из интереса, желания ощутить новый, более яркий, аромат древесины. Это было интересно, даже захватывающе, пока в умиротворенную идиллию жизни не просочилась тревога. Совершенно неуместная, казалось, и вовсе искусственная, но игнорировать которую было почти невозможно. Тревогу разбавило сердцебиение. Взволнованное, быстрое, едва ли не отбивающее каждым своим ударом страх. Бэкхён напрягся, вытягиваясь в спине, глядя в непроглядную гущу леса, будто уверенный, что все это исходит именно оттуда. Так же напрягся и волчонок, сосредоточенно замирая, напрягая и без того навостренный слух, и тишину разбавляет нарастающий шелест. Сердце колотится в груди все громче, ноги цепляются за коренья, утопают в мелких ямках, прикрытых листвой, и страх отдает пульсацией в виске — это все было так знакомо, пройдено пару лет назад, почти реально, отчего и собственное сердце в груди билось все сильней и сильней. Дыхание учащалось, застревало неприятными комками в горле, и Бэкхён вжимался спиной в ствол дерева, точно как тогда, еще не понимая, что именно происходит. Не понимая. Пока из-за очередных зарослей и треском сломленных веток не вынырнул напуганный мальчишка. В его глазах плескалась паника, а звук сердцебиения заглушал все вокруг. Он замер, обескураженный встречей с другим человеком, но думать о чем-либо было поздно — позади раздался шелест веток, и следом за юношей из тех же зарослей вынырнул белоснежный волк. Все происходило точно в замедленной съемке, на деле же, Бэкхён уверен, прошла едва ли секунда. Понимая, что зверь не отстал и времени на беседы и просьбы о помощи просто нет, человек вновь подался вперед, в сторону проезжей части, и вот тогда среагировал Бэкхён, хотя, скорее, волчонок внутри него. Он знал, что вмешиваться смысла нет: Чанёль догонит, как бы быстро ты ни бежал — юноша сам прошел через это когда-то. Но что-то внутри, что-то известное каждому из них, дикое и жаждущее капельку свободы, подалось вперед, преграждая дорогу и без того дезориентированному человеку. Одного неумелого движения, едва ли не подножки, хватило, чтобы повалить того на землю, а дальше… Бэкхён трусливо закрыл глаза, даже волчонок, сколь бы ни храбрился, предпочел отвернуться, но слуха все равно коснулся последний хрипящий выдох, будто душа покидала тело. Собственное сердце клокотало где-то в глотке, отдавало эхом в висках, и, на ощупь прижавшись спиной к дереву, Бэкхён глубоко дышал, все еще боясь открывать глаза. Для него все это было слишком, даже для его волчонка это было излишним для первой «прогулки». И тем не менее… это уже было сделано. Звук шагов коснулся слуха, отчего сердце глупо дрогнуло, но стоило почувствовать прикосновение горячей ладони к щеке — успокоилось, и даже появилась смелость открыть глаза, встречаясь с такими же яркими, волчьими. — Малыш… — Чанёль сожалел, хотя его вина в этом едва ли была. Напуганный человек сам определил себе маршрут, которому инстинктивно следовал в желании спастись. — Я в порядке, правда… — он почти не врет, даже несмотря на осознание того, что случилось. Возможно, произойди подобное с год назад, да даже полгода, это было бы очередным потрясением — переломным моментом, оправиться от которого Бэкхён смог бы не сразу. Но сейчас, прокручивая в голове то, что случилось, он не испытывает сожаления. — Ты испачкался, — руки чуть дрожали, скорее от накала эмоций, обрушившихся на него в одно мгновение, а подушечки пальцев касаются щеки мужчины, стирая небольшую каплю крови. Чанёль пристально наблюдает за каждым его движением, вслушивается в дрожащий голос, пытаясь понять, правда ли все в порядке, или это просто шок. В крови кипел адреналин, а сердце все еще отдавало эхом в ушах, но Бэкхён совсем не походил на того, кто совершенно не понимает, что происходит, скорее даже наоборот — осознания в нем было многим больше, чем во многих юных перевертышах, пришедших в первый раз на охоту. — Подожди меня в машине, ладно? — все еще слабо веря, что все в самом деле в порядке, Чанёль едва ли не умоляет, больше всего не желая, чтобы Бэкхён оставался здесь и видел что-либо еще. — На сегодня хватит прогулок. — Хорошо, — яркие зрачки юноши медленно меркнут — даже волчонок не желает спорить с мужчиной, потому что чувствует слабую ответственность за то, что произошло, боясь, что его человек окажется не готовым к подобному и они вернутся к своей точке отсчета, где вновь окажется диким зверем, при виде которого испытывают только страх. Получая короткий поцелуй в прохладные от волнения губы, юноша послушно возвращается к их машине, оставляя все самое страшное на мужчину, впрочем, как делал это всегда, и этот вариант в самом деле наилучший как минимум для самого Чанёля. Провожая младшего взглядом, он мысленно очерчивает им два дня — два дня, чтобы убедиться, что Бэкхён справится.