I'm praying on you.

Легкий поцелуй коснулся подбородка, а следом — совсем горячей кожи шеи, прижимаясь к ней носом, вдыхая сладкий, чуть сонный запах любимого тела. Бэкхён растерянно простонал еще сквозь сон, будто не понимая, что происходит, на деле и вовсе пытаясь сбежать, вытягивая руки над головой и перекатываясь на спину, но побег был заведомо провальным. Чанёль мог лишь проронить смешок, наблюдая за младшим, его ленивым потягиванием в постели, подкрадываясь все ближе, теперь уже оставляя поцелуй на открытой груди, с которой так непредусмотрительно сползло одеяло. — Сегодня ты тоже не идешь на работу? — Бэкхён урчит, все еще слегка потерянный ото сна, опуская руки теперь уже на спину Чанёля, что так удобно склонился над ним, носом прижимаясь к груди, явно не собираясь возвращаться на свою подушку. — Хочу немного побыть с тобой, — мужчина и сам едва ли не урчит, прокладывая дорожку легких поцелуев вдоль груди, опускаясь все ближе к животу, что, предчувствуя прикосновение, инстинктивно втянулся. Бэкхён знает, что он лукавит, недоговаривает, не желая волновать еще больше, но дело совсем не в том, что Чанёль внезапно соскучился, — он беспокоится. После их совместной вылазки в парк прошло три дня, которые мужчина провел дома, на работе сославшись на болезнь, а самому Бэкхёну объяснив это решение желанием побыть дома. Юноша прекрасно понимал чужое беспокойство, он и сам боялся, что после случившегося что-то может измениться, и, если уж быть откровенным, был совсем не против ненавязчивого присмотра, и сам предпочитая провести какое-то время дома, уведомив лишь обеспокоенного Ханя о простуде. Губы коснулись втянутого живота, побуждая тихий смешок и глупую попытку оттолкнуть мужчину от себя, которая, разумеется, провалилась: ладони уперлись в широкие плечи, но стоило губам вновь коснуться кожи — тут же обмякли. Одеяло поднялось, образуя собой теплый карман, а мужчина навис над еще сонным, разнеженным телом, заключая в плен, из которого никто не хотел спасаться. Из-под полуприкрытых век Бэкхён наблюдал за происходящим, словно не имел к нему никакого отношения; еще сонный, ленивый, он получал ласку, ничего не давая взамен, решив для себя, что отработает эту леность позже, а Чанёлю и отрабатывать было не нужно. Он сходил с ума от тихих сонливых вздохов и теплых пальцев, скользящих по его спине все ближе к шее, стоило ему самому опуститься еще чуть ниже, поцелуем обжигая самый низ живота. Такой ласковый, разморенный сном и поцелуями, Бэкхён утопал в подушке, и сам не заметив, как его веки сомкнулись, едва ли отдавая себе отчет в происходящем, даже когда бедра разомкнулись, а пяточки скользнули по гладкой ткани простыни, позволяя мужчине расположиться между ними. Очередной поцелуй обжег нежную кожу бедра на внутренней его стороне, так интимно и так желанно каждым из них. Чанёль все еще держал себя в руках, едва ли не героически, хоть в его тяжелом дыхании и можно было различить рычащие нотки. Он был почти на грани, но все еще не позволял своему внутреннему зверю выйти наружу, именно сейчас желая доставить как можно больше удовольствия, такого редкого для них. Губы коснулись налитой желанием плоти, очертили чуть влажную, нежную головку, заключая в горячий плен, мягко вбирая в рот. Тонкие пальцы юноши зарылись в белоснежные пряди, точно от избытка чувств, а вместе с ним и отсутствия опоры — чего-то, что не даст ему потерять связь с реальностью. Но реальность уходила от него сама мягкими движениями чужого языка вдоль возбуждения. Такая редкая и оттого такая ценная ласка, сводящая с ума. Тихие вздохи в подушку быстро сменил такой же тихий, возбужденный скулеж, а пальцы, что едва заметно поглаживали чужой затылок, коснулись нежной кожи острыми когтями. Так ожидаемо, но глубоко внутри слегка обидно — Чанёль держит себя в руках ради него, а он вот так легко поддается своей дикой сущности, забито скулит, прикусывая ребро свободной ладони, надеясь, что немного боли отрезвит его, но удовольствие куда сильнее. Движения становятся чуть резче, глубже. Чанёль прикрывает глаза, испытывая странное удовлетворение только оттого, что доставляет его своему любимому мальчику. Будто окончательно забыв о себе, он чуть сильнее разводит ноги младшего, сжимает мягкие бедра, от нетерпения впиваясь в кожу пальцами и опускаясь ладонью все ниже. Бэкхён этого, кажется, даже не замечает, опасно балансируя на грани, боясь окончательно потерять связь с реальностью, которая и без того давно проигрывает, и только прикосновение влажных пальцев к ложбинке заставляет вздрогнуть. Приподнять бедра навстречу, не иначе как напрашиваясь, а стоит первым фалангам двух пальцев скользнуть в податливое тело — тут же вжимается в постель, словно и не он это был. Бедра сами разъезжаются шире, раскрываются все сильнее, и даже руки перестают путать и без того взъерошенные волосы старшего, раскинувшись на постели. Ладони находят уголки давно сползшего одеяла, впиваясь когтями в мякоть, чтобы не ранить мужчину, и здравый смысл растекается по телу сладкой негой, прощаясь окончательно со своим хозяином, а Чанёль будто только этого и добивался. Каждым движением языка вдоль чужой плоти усугубляя положение младшего, заставляя сердце все сильнее биться в груди, все глубже толкаясь пальцами в горячее тело. Такое раскрытое, жадное, жаждущее прикосновений. Бэкхён едва заметно подмахивал бедрами навстречу, мечась между двух огней, толкаясь в горячий рот и тут же подаваясь навстречу пальцам. Все более отчаянно, надрывно с каждым разом, более резко, что не осталось незамеченным старшим, заставляя в одно мгновение прекратить все, ведь он тоже не железный и ему очень хотелось бы куда большего, чем скромной ласки пальцами. Он хотел своего мальчика. Бэкхён подобным фокусом был недоволен даже более чем, и скулеж сорвался на тихий, крайне возмущенный рык, который больше позабавил, чем и в самом деле выглядел угрожающим. Чанёль лишь улыбался, глядя на юношу, распаленного, возбужденного, так сильно жаждущего лишь его, и больше не видел необходимости сдерживать себя и свой в самом деле волчий аппетит. Склоняясь к младшему, прижимаясь к его покрытому испариной телу, он тянется к искусанным губам поцелуем, не обращая и капли внимания на острые клыки, уже давно научившись мириться с ними и не причинять боли собственными, столь ожидаемо напомнившими о себе. Не мирился только Бэкхён, пытаясь ухватить чужие губы зубами, прикусить едва ли не до крови, что больше напоминало борьбу, нежели поцелуй, и все больше забавляло старшего. — Маленький вампиреныш, — он говорит в тысячный раз, даже больше. Дразнит чужое терпение слабой улыбкой и позволяет поймать себя, не щурясь от острых клыков, впившихся в нижнюю губу. И не такое бывало. Бэкхён не отвечает, слизывая капли крови, глядя на старшего широко раскрытыми, поглощенными жаждой глазами, что в полумраке комнаты казались слишком яркими, точно солнце, залитые первыми его лучами. Переставая цепляться за одеяло, находя дрожащими руками чужие плечи, цепляясь за них, совершенно не боясь причинить боль острыми когтями, он тянет старшего к себе, выгибается в спине, желая ощутить чужое тело собственным, и урчит, прижавшись грудью к чужой, такой крепкой. Сейчас он больше походит на дикое животное, чем человека. Волчонок, живущий в нем, поглощает разум, оставляя лишь инстинкты и желание, такое же животное. Первое медленное движение отдает урчащим стоном и сбившимся дыханием. Он так этого жаждал, и, поглощенный чужими губами — поцелуем со вкусом крови, — даже не заметил влажного прикосновения чужой плоти к собственному телу. Сочащаяся смазкой головка скользнула вдоль такой же влажной ложбинки, мягко толкаясь в податливое тело, жаждущее принять его в себя, и, поддаваясь ощущениям, Бэкхён вновь откинулся на подушку. Переставая мучить клыками чужие губы, давая слабую надежду, что на сегодня его маленький звереныш наигрался, и тут же отбирая ее с ощущением впившихся в кожу ногтей. Такой жестокий на первый взгляд, на деле же просто игривый. Царапины и даже укусы не оставят после себя и шрама уже к вечеру: волчья регенерация просто не позволит щеголять столь явными метками слишком долго, давая лишний повод припасть очередным поцелуем к шее, прикусить плечо или пройтись когтями вдоль спины, как он делает это сейчас, щедро исполосовывая лопатки. Собственник до мозга костей, как и сам Чанёль, что едва ли переносит чужое присутствие рядом со своим мальчиком, но все еще теплящееся на чужой шее пятнышко метки не дает потерять над собой контроль. Бэкхён его, был и будет всегда. Толчки становятся чуть жестче, отображая собой все до единой мысли мужчины — его собственнические замашки, которые наверняка не исчезнут даже на пятом году совместной жизни, и это забавляет. Заставляет младшего улыбаться, так глупо, и, прикрыв глаза, полностью отдаваться на волю мужчине, отчего-то чувствуя себя совершенно неотразимым, если уж его хотят настолько сильно, и речь не только о постели. Хотят раз и на всю жизнь — навсегда. Даже таким помятым с ночи, ленивым, сонным и кусачим, точно злой щеночек, но стоит вспомнить, что его волчонок появился совсем недавно, еще юный, — не остается и капли сомнений. Оргазм подкрадывается совсем внезапно, слишком быстро, когда хотелось бы еще немного, совсем чуть-чуть, но глубокие толчки внутри не дают и шанса, каждым своим движением задевая слишком чувствительные места, заставляя тело дрожать от нетерпения, накаляясь оголенным нервом, чтобы в конце концов, на самом пике, выгнуться дугой, прижимаясь плотнее к такому же напряженному телу мужчины, пачкая торс белесыми каплями и обмякая на постели. Еще пары грубых толчков в напряженном, сжимающемся в удовольствии теле хватает старшему, чтобы излиться глубоко внутрь, с глухим рыком выдыхая в чужую шею. В одно мгновение комната погружается в напряженную тишину, отдающую в висках каждого в такт с биением сердца, и требуется не меньше минуты просто для того, чтобы начать дышать полной грудью, наполняя спазмированные легкие кислородом. Тела неприятно липли друг к другу, а одеяло, на удивление так и оставшееся болтаться в ногах, делало только хуже, прилипая к влажным бедрам старшего, правда недолго, тут же оказываясь на полу. Опускаясь на свою половину кровати, прикрывая на секунду глаза, Чанёль был уверен, что о раннем завтраке можно забыть, да и в целом после такого пробуждения раньше обеда с постели никто не встанет, с чем был совершенно согласен и Бэкхён. Это уже давно привычная практика, которой было самое время в незапланированный выходной. Лениво поворачиваясь на бок, едва ли не с усилием взбираясь на чужое плечо, Бэкхён тянулся к мужчине, прижимался к его влажному телу собственным, даже несмотря на колкие мурашки, касающиеся кожи. Ему хотелось объятий, в чем Чанёль никогда не мог отказать, аккуратно проскальзывая под чужим телом и прижимая к себе, едва ли не укладывая на грудь и даже не удивляясь, когда небольшие зубки юноши коснулись кожи, игриво прихватывая ключицу, а с небольшим усилием подтянувшись выше — и кожу шеи. Его маленькие клыки уже успели пропасть, не идя ни в какое сравнение с человеческими зубами, но даже этих легких касаний — имитации укусов — было более чем достаточно. Бэкхён просил ласки так, как умел лишь он, так, как понимал Чанёль, лениво поворачиваясь на бок, чтобы быть ближе, и находя любимые губы ленивым, разнеженным поцелуем. Пробуждение и в самом деле приходится на район обеда, наступая крайне неожиданно и в то же время приятно. Чанёль даже не помнил, как уснул, нежась в теплых объятиях юноши, а теперь был вынужден щуриться от теплого воздуха, щекочущего ухо, пытаясь прижаться к подушке — спрятаться, хоть и смысла не было. Потеряв цель, Бэкхён быстро нашел другую, легко кусая за кончик носа. — Начало второго, давно пора бы встать, — тихо шепчет он, будто не желая травмировать еще чувствительный ото сна слух, забираясь на постель коленями, чтобы было проще тянуться к мужчине. — Малыш, и откуда в тебе столько энергии? — звучит слишком хрипло, а из-за подушки, в которую был спрятан и нос, приглушенно, что заставляет Бэкхёна смеяться. Он прекрасно понимает, что в отлаженном графике лишняя пара часов сна совсем не пошла на пользу, даже ему было тяжело встать, стоит ли говорить о Чанёле, который и без этого обычно вставал с большим трудом. Мышцы тянуло, и даже спина слабо болела, будто от неудобной позы для сна, заставляя искать удобное положение на боку, чтобы хоть как-то дать позвонкам расслабиться и вместе с тем спрятать все жизненно важное от игривого волчонка, который будет рад использовать любые, даже самые грязные, приемы, лишь бы он встал с постели. — Это называется молодость, и я не удивлен, что ты не знаешь, что это такое, — Бэкхён решает не церемониться и от игривых укусов и щекотки переходит сразу к тяжелой артиллерии, задевая по больному, и не то чтобы он в самом деле был так стар, но разница в семь лет была поводом для рождения множества шуток. — Ах ты… — мужчина подрывается, забыв обо всем и даже о ленивой сонливости и боли в мышцах, без труда цепляя только дернувшегося в сторону двери юношу за торс, опрокидывая на кровать и без малейшей заминки кусая тонкую кожу плеча, совсем легко, даже игриво. Это чем-то походило на игры маленьких волчат, что норовили прикусить друг другу уши, хватали за носы и хвосты, тягали за холку. За этим всегда было забавно наблюдать и еще более забавно участвовать, правда, для взрослых это была больше ностальгия, чем выполнимое желание. Для Чанёля ностальгия нашла новую жизнь в игривом мальчонке, которого совсем не смущали столь детские забавы, даже наоборот. Происходящее, кажется, приходится по душе даже его своенравному волчонку, оттого возмущенный рык получается на удивление угрожающим, настоящим, но результата абсолютно не приносит — теперь Чанёль разыгрался не на шутку, прихватывая зубами кожу шеи, отчего чужой рык заканчивается тихим писком. — Ты пахнешь гелем для душа, почему не разбудил меня раньше? — мягко проходя языком вдоль только что укушенной кожи, мужчина немного успокаивается, считая, что больше нет смыла дразнить друг друга, если он и так проснулся. — Потому что хотел принять душ, а не заняться там сексом, — высовывая кончик языка, младший тихо смеется, считая это забавным, а Чанёль лишь фырчит, легко кусая подбородок. — Ты жесток, — он знает, что Бэкхён прав, так происходит всегда — совместный душ превращается в новое сексуальное приключение, и здесь нечего обижаться, и тем не менее — он был бы совсем не против такого приключения. — Я сварил тебе кофе, — такое игривое поведение старшего заставляет лишь улыбаться, обнимая чужие щеки ладонями, заставляя поднять голову и взглянуть в глаза. Все еще сонные, но наполненные бесконечной любовью и нежностью, от которой сердце каждый раз сжималось. — Иди умываться, пока не остыл, а я буду ждать на кухне, — легкий поцелуй касается кончика носа, и Чанёль наконец затихает, не желая больше кусаться, и послушно выпускает младшего из своих объятий, позволяя сбежать на кухню. Жизнь походила на маленький островок рая, и даже недавний шторм, заставший их в парке, не смог этого изменить, чего так боялся мужчина. Три дня, в течение которых он находился рядом со своим мальчиком, боясь и переживая о нем, — он ожидал чего угодно, вспоминая их первый год после знакомства, он был в самом деле готов ко всему, но… ничего не произошло. Он был все тем же. И хоть сомнения все еще остались, даже слабый страх, что стоит ему оставить Бэкхёна одного — что-то произойдет; с каждым днем страх становится все меньше. Его мальчик слишком сильно изменился с их знакомства. А на кухне и в самом деле стоял терпкий аромат кофе, щекочущий рецепторы в желании как можно скорее припасть к горячей чашке. Бэкхён топчется у столешницы, словно не заметив чужого появления, хоть Чанёль и понимает, что это почти невозможно — волчонок всегда его чувствует. И даже так он все равно старается подкрасться как можно тише, чувствуя себя почти как на охоте, хоть и в человеческом обличье, все ради внезапного объятия и следом — легкого поцелуя в плечо, которое никого не удивляет. И лишь подобравшись столь близко к младшему, Чанёль замечает небольшой судочек в его руках. — Проголодался? — отчего-то севший до шепота голос касается слуха, а теплые губы прижимаются к волосам чуть выше уха. Объятия становятся крепче, а Чанёль замирает, пытаясь понять, все ли в порядке. — Немного, — таким же шепотом звучит в ответ, скорее по инерции, а крышечка легко поддается напору тонких пальцев, опускаясь рядом на стол, являя свое содержимое, о котором и без того знал каждый. Именно этот судок они не столь давно привезли со своей совместной вылазки в парк. Тонко нарезанные ломтики, бережно сложенные Чанёлем, сейчас они больше походили на ювелирную нарезку говядины прямиком из супермаркета. Он всегда делал это так — красиво и аккуратно, настолько, что можно было легко забыть, что это и откуда, но сейчас, побывав на охоте, глядя на аккуратно уложенные ломтики, Бэкхён не мог забыть, не мог спутать. Сжимая непрозрачный пластик в руках, он настойчиво пытался понять, что именно испытывает сейчас, и даже Чанёль замер за его спиной, невольно сжимая объятия крепче, опасаясь, что переломный момент, которого он боится больше всего, случится именно сейчас. Реальность же оказывается куда более прозаичной и простой. Бэкхён испытывал голод. В нем давно не осталось страха и душевных метаний, сожалений, которые могли быть в самом начале. И, поддевая тонкий ломтик сырого мяса, он без сомнений отправляет его в рот, с аппетитом пережевывая. — Будешь? — так легко, совершенно обыденно он задает вопрос, чуть поворачиваясь к старшему, желая взглянуть, чтобы Чанёль убедился, что все в самом деле в порядке, но это лишнее. Он это прекрасно чувствует, оставляя очередной поцелуй теперь уже в висок. Вместо ответа раздается тихое мычание, а сам мужчина подается вперед, плотнее прижимаясь к чужой спине, а стоит кусочку мяса оказаться у носа — с аппетитом съедает его, касаясь любимых, чуть испачканных в крови пальцев кончиком языка. Каждый раз он безумно ценит подобные моменты — моменты, когда Бэкхён кормит его с рук, словно это и в самом деле что-то особенно значимое, и он верит в это, ведь именно с такого жеста начались их отношения — первые попытки понять друг друга, поговорить. Это было первым шагом, который Бэкхён сделал ему навстречу, и он безумно ценит все это. — Я не еда, — раздается тихий смешок младшего, стоит понять, что мужчина слишком увлекся, прихватывая подушечки пальцев губами. — Ты самая вкусная еда, которую я только пробовал, — происходящее уже больше походит на прелюдию, и даже остывающий кофе — недостаточный повод, чтобы прекратить и вернуться к завтраку, будто утра им было недостаточно. Бэкхён смеется от абсурдности, где-то даже глупости такого смелого заявления, а Чанёль почти решается подхватить того под бедра и усадить на столешницу, чтобы продолжить утро их выходного дня в наилучших традициях, вот только не успевает. По квартире эхом разносится звук дверного звонка, что заставляет каждого вздрогнуть — слишком уж редкий звук для этих стен. В их доме почти не бывает гостей, кроме разве что Ханя и нескольких коллег Чанёля, что почти приблизились к статусу друзей, и каждое их появление в этом доме санкционированно, да и гости зачастую приведены самими хозяевами. Сейчас же они не ждали никого, и даже призрачная мысль, что кто-то из друзей мог навестить болеющую пару, была маловероятна. — Я открою, — мягкий поцелуй касается виска, что приводит юношу в чувства, заставляя послушно кивнуть, а исчезнувшие вслед за этим объятия и вовсе оставляют после себя едва заметное волнение. Он прячет контейнер в холодильник, отчего-то не желая оставаться на кухне в одиночку, и незаметным хвостиком вьется за старшим, желая остаться сокрытым дверным проемом, чтобы не мелькать перед чужими глазами голыми ногами, торчащими из-под футболки; он не сразу замечает, что что-то не так. Чанёль не открывал дверь, приблизившись к ней вплотную, занеся руку, чтобы коснуться дверной ручки, он замер, словно прислушиваясь к происходящему, и уже только это всколыхнуло тревогу. Он еще не понимал, что волнение, коснувшееся его на кухне, — реакция его волчонка, как и тревога, бурлящая внутри. Еще не понимая умом, одним только инстинктом он знал, что за дверью стоит тот, кого ему стоило бы бояться, вот только волчонок внутри всем своим существом отрицал этот страх. Как можно тише подходя к мужчине, останавливаясь за его спиной, Бэкхён мнется с несколько секунд, прежде чем коснуться ладонью обнаженной спины, даже не удивляясь длинным когтям. Отрицать собственный страх не получается слишком долго, даже если сам ты не знаешь, чего боишься, но стойкое ощущение тревоги и напряженный вид мужчины лишь сильнее распаляли это чувство. — Стой за мной, — в конце концов касается слуха едва ли шепотом, Бэкхён не был до конца уверен, что в самом деле услышал это, но предпочел прислушаться, прижимаясь к спине мужчины второй ладонью и замирая, когда слуха коснулся щелчок двери. Ощущение опасности захлестнуло с головой, на короткое мгновение лишая кислорода, и только сейчас юноша понял его причину, хоть и не верил до конца. А Чанёль не сомневался ни секунды, стоило ему подойти чуть ближе к двери: он знал — за ней стоит волк. Точно такой же перевертыш, как и сам он. Для Бэкхёна же это было чем-то за гранью. Он плохо помнил тех людей, что звали себя семьей Чанёля, — прошло слишком много времени, да и тогда он едва ли мог совладать со своими ощущениями, чтобы что-то запоминать, и сейчас, по сути, он впервые чувствовал другого волка столь близко. Чувствовал его запах, отдающий чем-то враждебным, угрожающим. Чужак — другого слова здесь было просто не подобрать. Тело пронзила дрожь от одной только трусливой мысли, что это их прошлое решило напомнить о себе: родители, так и не смирившиеся с уходом сына, наконец нашли их, и все, что он так старательно пытался забыть, повторится, но Чанёль был слишком спокоен, хоть и напряжен, от него не исходило страха или злобы, как это могло бы быть, явись сюда кто-то из «его стаи». Вглядывался в чужака, вторгнувшегося в их личное пространство, глубоко вдыхая незнакомый ему запах, и пытался понять, чего ему стоит ждать. Незнакомец же стоял совершенно спокойно, буквально в шаге от порога, словно и вовсе отстраненно, незаинтересованно в том, чтобы войти, по крайней мере именно такой вывод сделал для себя Чанёль. Обтянутый официальным костюмом, с аккуратной укладкой, мужчина со всех сторон походил на работника офиса, и если бы не его запах, он сам едва ли представлял бы какую-нибудь угрозу, но уже только одно его появление было первым звоночком для них. Звоночком для Чанёля, которого он уже давно ждал. — Вы уже поняли, кто я… — скорее констатация факта, чем вопрос: незнакомец не сомневается, что о природе его сущности пара догадалась еще на полпути к двери, оттого не считает нужным тратить время на лишние расшаркивания, желая перейти к делу. — Что вам нужно? — Чанёль был с ним полностью солидарен, не желая ходить вокруг да около, задавая самый волнующий его вопрос. Он прекрасно понимал — куда бы они ни сбежали от его семьи, везде найдется своя стая, которая рано или поздно обратит внимание на чужаков, лишь надеялся, что в столь большом городе они не так быстро попадутся на глаза. Судьба дала им почти два года, чтобы привыкнуть друг к другу и справиться с прошлым, и мужчина расслабился по своей же глупости. Зря. — Не переживайте, пожалуйста, я пришел не для того, чтобы угрожать вам или ставить условия, — мужчина говорит излишне вежливо, почтительно, спокойно, настолько, что Бэкхён порывается выглянуть из-за чужой спины, чтобы увидеть их незваного гостя, но Чанёль не позволяет, рукой преграждая любые попытки двинуться с места. — Тогда зачем вы здесь, еще и в одиночку. Не боитесь? — доверия в нем нет ни на грамм, даже несмотря на чужое спокойствие и лояльность, о чем более чем ярко говорит чужой запах. Как бы мужчина себя ни вел, он все еще оставался чужаком. — Если бы я пришел не один, это могло бы выглядеть как нападение. Нам это не нужно, — его губ касается едва заметная улыбка, мягкая, даже понимающая. Это ведь так естественно — встречать незнакомого тебе волка с опасением, особенно когда тебе есть что терять и есть что защищать. — И что вам нужно? — мужчина медленно теряет терпение. Затянувшийся диалог ни о чем больше напоминает отвлекающий маневр, отчего сам он невольно заводит руку за спину, прижимая Бэкхёна ближе к себе. — Наш глава, Ли Цзяньпин, приглашает Вас на ужин, — последнее, что ожидал бы услышать Чанёль, оттого даже теряет свой запал на одно мгновение. — Ужин? — он уточняет, боясь, что ослышался или понял неверно, ведь… ужин? — Ужин, — все с той же мягкой улыбкой отвечает мужчина, аккуратно выуживая из внутреннего кармана небольшой конверт, не иначе как с пригласительным, протягивая его хозяину дома. Одного этого движения хватает, чтобы Чанёль вновь напрягся, возвращая себе сосредоточенность, и, взвесив собственные сомнения, принял конверт, невольно позволяя Бэкхёну все же выглянуть из-за его спины, окидывая пристальным взглядом желтых глаз незнакомца, натыкаясь лишь на мягкую улыбку, что едва ли могла быть угрожающей. — Это один из лучших ресторанов, достаточно людное место, чтобы вы не переживали о себе или… — короткий взгляд за спину, точно намек на стоящего позади Бэкхёна, которого хватает, чтобы юноша вновь спрятался за крепкой спиной своей пары, жалея, что поддался любопытству, хоть никакой угрозы, как ему кажется сейчас, и нет. — Никто не тронет Вас. — Слишком радушное отношение к чужакам, о которых вы ничего не знаете, — Чанёль, кажется, тоже понимает это — что открытой угрозы нет и как минимум сейчас им нечего опасаться. Окидывая взглядом конверт с не иначе как фамильными вензелями, он возвращает пристальный взгляд на гостя — уж ему никак нельзя дать понять, что они доверяют его речам. — За два с лишним года вашей жизни в Шанхае мы знаем достаточно, — более чем прозрачный намек на то, что их пребывание здесь не было для кого-либо секретом и надежда затеряться в большом городе была слишком призрачной. Чем больше город, тем больше в нем волков. — Надеюсь на скорую встречу. Почтенный поклон и мягкая улыбка на губах. Мужчина уходит, стремительно исчезая за створками лифта, и медленно развеивающийся запах чужака лишь подчеркивает это, оставляя после себя едва заметный флер и стойкое ощущение незащищенности, которое Чанёль очень не хотел бы передать юноше. Но смысла не было — Бэкхён и так прекрасно понимал, что у них не так уж много вариантов для выбора.