Консонанс

В свою квартирку в Задаре Иван прибыл уже под вечер. Узенькие улочки тонули во тьме, одна за другой закрывались витрины магазинчиков и кофеен. Вновь пошел снег, кружась в жёлтом свете фонарей, а ветер совсем стих, оставляя место покою и умиротворению. Иван жил один — ещё в детстве наслушавшись рассказов родителей, он влюбился в Хорватию, а после нескольких поездок принял решение обучаться музыке в Загребской Музыкальной академии и с тех пор был предоставлен сам себе. Во время обучения он снимал дешёвую комнату на окраине столицы — благо, с деньгами помогали родители, да и подработка официантом в кафе помогала, — но после выпуска решил перебраться в приморский городок. Брать такие большие деньги у родителей было неловко, но выбора не было — по самым скромным подсчётам было выгоднее покупать жилье, чем снимать, — и вскоре он уже освоился в своем маленьком, но уютном уголке. И в первую же неделю пребывания здесь он познакомился с Домагоем — судьба столкнула их в самом буквальном смысле: на перекрестке, испортив стаканом кофе одному рубашку, а другому — пальто. Не самое приятное утро тогда положило начало долгой дружбе. Проводить вечер в одиночестве Ивану не хотелось. Немного подумав, он позвонил Домо, и через полчаса тот уже сидел у него на кухне, уплетая за обе щеки печенье Луки и выслушивая рассказ о репетиции. Домагой не то чтобы сильно разбирался в теории музыки, зато был отличным слушателем. — То есть не такая уж он и сучка, — довольно подытожил он в конце концов, чем поставил Ивана в тупик на несколько долгих секунд. — Ну… вроде того, — кивнул Ракитич наконец. — Странный вывод. — Можем поговорить о его сатанистских наклонностях, — как ни в чем не бывало пожал плечами Домагой. — Честно, я б на твоем месте не восторгался так сильно человеком, который в свободное время облюбовывает себе могилы под местечки для курения. — Ну тебя, — махнув рукой, Иван потянулся налить себе еще чаю. Легкий терпкий аромат лаванды приятно щекотал нос, навевая ощущение уюта. Временами туповатые шутки Домагоя давно стали частью их общения, не перебивая настроя, поэтому разговор и дальше тек легко и непринужденно. — …я, кстати, на Рождество тут остаюсь. У тебя какие планы? — едва расслышав вопрос Домагоя, Иван встрепенулся, высвобождаясь из объятий сонной слабости. — Не знаю, думаю, к родителям съезжу, — промямлил он. — В прошлом году они сами приезжали, ну, ты помнишь, а я давно дома не был уже… — А Модрич твой? — Домагой сгреб с тарелки последнюю оставшуюся печеньку и разочарованно потыкал пальцем в крошки. — Понятия не имею. Нашел, что спросить… мы только о музыке говорили. — А ты спроси, и попроси заодно еще печенек, — мигом отозвался Домо, плотоядно облизываясь. Иван скептически фыркнул и взглянул на часы. — У меня останешься? Время позднее уже. — Ага, лень домой ехать. Только чур в этот раз с кровати меня не спихивай. — Кто бы говорил, — справедливо возмутился Иван. — И чур, я первый в душ, мне завтра рано выезжать. — А я тогда еще телек посмотрю. К моменту, когда Домагой, уничтожив полпачки колбасы под кадры какого-то старого фильма, наконец довольный завалился на вторую половину единственной во всей квартире кровати, Иван видел уже десятый сон — что-то про хлопающий крышкой рояль, ехидную ухмылку серебряной лисы и глубокие пустые глаза на бумажно-бледном лице.

***

На следующее утро Иван едва успел принять душ и выпить кофе. На предложение присоединиться Домагой отозвался недовольным мычанием в подушку и только сильнее укутался в одеяло. Отрывать его от утреннего безделья Иван не стал и через полчаса уже сидел в машине. Небо сегодня было безоблачным, солнце мягко освещало холодными лучами блестящие сугробы. Спустя два с небольшим часа езды впереди вновь показались знакомые ворота. Привычное запустение при жизнерадостном освещении уже не казалось угрожающим. Оставив машину на прежнем месте, Иван тихо вздохнул и взошел на крыльцо по примятому подошвами снегу. Дверь в особняк оказалась не заперта, и он неуверенно вошел внутрь. До его слуха мгновенно донеслись звуки скрипки со второго этажа, а дверь гостиной неожиданно приоткрылась. В коридор тихо выскользнула невысокая, сухонькая старушка в старомодном глухом платье и с убранными в пучок седыми волосами. Она приветливо улыбнулась, и по лицу разбежалась паутинка веселых морщинок. — Лука предупреждал, что вы придете. Я Марияна, его экономка. — Иван. Приятно познакомиться, — он вежливо улыбнулся женщине и неуверенно сделал пару шагов по коридору. — Ступайте скорее, Лука вас уже заждался, — Марияна кивнула и добавила, — А я пойду приготовлю обед. Представляете, мальчишку не заставить поесть! Кожа да кости, — качая головой, она удалилась в сторону кухни, а Иван двинулся к лестнице. Лука стоял у застекленной стены, весь окутанный солнечным светом, и самозабвенно орудовал смычком, выводя тоскливую мелодию сонаты. Глаза его были прикрыты, ресницы чуть подрагивали в такт музыке. Прерывать его не хотелось, но чуткий слух давно уловил шаги на лестнице — доиграв Адажио до конца, Лука замер на мгновение, словно ловя остатки дрожащих нот, и опустил скрипку. — Доброе утро, — произнес он, поворачиваясь. — Надеюсь, выспались? Вам удобно так приезжать? — Да, все в порядке, — Иван дружелюбно улыбнулся, незаметно скользя взглядом по уже знакомой ему серой пижаме. — А вам? Я не слишком рано? — Нет-нет, мой мальчик, я просто ленивый по утрам, — Лука вдруг усмехнулся. — Пойдемте. Дайте мне минуту переодеться, и приступим к репетиции. Пялиться Иван не собирался. Но Лука, очевидно, не испытывал ни капли стеснения и, едва переступив порог комнаты, стянул пижамный джемпер. Иван невольно уставился на его торс — сквозь бледную кожу, покрытую родинками, проступали синеватые венки и остро очерченные ребра. «И правда, кожа да кости», — невольно припомнил Иван слова экономки. В одежде это было почти незаметно, но без нее Лука выглядел болезненно-худым, со впалым животом и острыми ключицами. Пижамные штаны держались на тазовых косточках, и из-под их пояса выглядывала брендированная резинка трусов-боксеров. Ниже взгляд Иван опустить не решился и уткнулся глазами в собственную нотную папку. — Я вас смущаю? — неожиданно хрипло вопросил Лука, и Иван поймал на себе его любопытный взгляд. — Н-нет, все в порядке, — он мигом стушевался и почувствовал, как предательская краска заливает щеки. «Черт, соберись, что ты, голых мужиков не видел?» — обругал он сам себя. Но с Модричем все равно было неловко. Непонятно отчего — может, от того, что все ещё слишком сильный диссонанс вызывал он, такой простой и домашний, с собой же вдохновленным, увлечённым игрой, каким он представал на сцене все те годы, что Иван им… восхищался. Дальнейший поток мыслей он жёстко пресек и, убедившись, что Лука уже облачился в прежние джинсы со свитером, поставил ноты на пюпитр. Сегодня Лука был будто бы строже: останавливал через каждые два такта, заставлял пропевать одни и те же места а капелла и с аккомпанементом по несколько раз. — Не так. Послушайте, тут нужно петь жёстче. Ещё раз, — говорил он отрывисто, не поворачивая головы в сторону Ивана… — Да, уже лучше, но было грязно. Ещё раз. Ещё раз и ещё раз, снова и снова… К концу репетиции текст арии набил оскомину. Иван готов был плеваться итальянскими словечками, да посильнее, и жалел, что собственный запас нецензурной лексики не включал итальянские маты. Однако Лука неожиданно подытожил: — Много лучше. С вами приятно работать, мальчик мой, — и неожиданно ярко улыбнулся. Желание убивать мигом пропало; Иван неловко откашлялся и внезапно, набравшись смелости, спросил: — Может, что-нибудь сыграете?.. Если вы не устали, конечно, — тут же добавил он. — Конечно, если хотите, — Лука снова улыбнулся и на несколько секунд замер, подняв руки над клавиатурой. Затем, решившись, опустил, и с дрожащих струн сорвались тихие, но патетические аккорды, сменившиеся нежной печальной трелью. Затаив дыхание, Иван наблюдал. Под высокими сводами комнаты разносились звенящие переливы, пальцы Луки легко порхали над белоснежными клавишами. Он закрыл глаза и, кажется, почти перестал дышать. Чутко приоткрытые губы, дрожащие ресницы, упавшие на лоб небрежные прядки — он был невероятно красив, внимательный сейчас лишь к трепету струн. Величественная грусть под его пальцами сменилась проблеском надежды в светлых, беспечных аккордах, чтобы вновь вернуться тревожными плачущими пассажами… Когда последняя нота вспорхнула ввысь, Лука тихо вздохнул и опустил руки на колени. — Шопен великолепен, — словно ставшим мягче голосом произнес он. Не подумав, Иван вдруг ляпнул: — Вы великолепны… Великолепно сыграли, — тут же поправился он и смущённо отвернулся, не видя, как прикусил губу Лука, сдерживая улыбку. Неловкость момента была прервана внезапным стуком в дверь. Не дожидаясь ответа, Марияна распахнула ее и, окинув их обоих отчего-то суровым взглядом, проговорила: — Наигрались? Давайте-ка вниз теперь, обед уже готов. — Марияна… — уже было попробовал возразить что-то Лука, но экономка строго взмахнула полотенцем: — А ну-ка марш за стол! Ишь, раскапризничался! Я восьмерых внуков вырастила, и те посговорчивее были, — Иван тихо офигевал, не ожидая от пожилой милой леди такой строгости. — И Иван твой пусть идёт, может, хоть он тебя поесть заставит… Возражений Ивана, естественно, никто не слушал. Через пять минут он, ошалевший, ковырялся ложкой в томатном супе напротив отчего-то веселого Луки. — Она всегда так? — шепнул Иван озадаченно, едва Марияна вышла. — Я не поужинал вчера, — коротко пояснил Лука. — Вот она и бесится… Вы ешьте, мой мальчик, готовит она — пальчики оближешь. Суп оказался на вкус и правда восхитительным — пряный, ароматный, с нотками сладкого перца. Скрепя сердце отказавшись от добавки, Иван горячо поблагодарил экономку за обед, но время уже близилось к трем. — Приезжайте завтра в то же время, — напоследок велел Лука. — И осторожнее на дороге, обещают снова метель. — До завтра, — улыбнулся Иван, накидывая пальто. Через пару часов он вновь был дома. Домагой, услышав про томатный суп и не дождавшийся новой порции печенья, почти обиделся на него, но взял в качестве моральной компенсации купленный в пекарне возле дома кусок вишнёвого пирога и унесся на какое-то собеседование, оставив Ивана наедине со своими мыслями и заевшей в голове чуткой мелодией ноктюрна.