Моя Кровь

      Едва ли не сморщившись, Дени постаралась аккуратно поставить фарфоровую чашку обратно в блюдце. Вторая попытка выпить розоватый кофе не увенчалась особым успехом, и слишком сладкий глоток снова свел челюсть и зубы. И приторным в этом заведении был не только кофе.       — Вкусно?       Дени подавила нестерпимое желание расхохотаться.       Седрик уже почти покончил со своей половиной шоколадного бисквита, и допивал горячий напиток. Изящная чашечка в его руке смотрелась ужасно нелепо.       Не желая его расстраивать, Дени улыбнулась:       — Да.       Она не понимала, откуда у Седрика находилось столько времени для нее. Каникулы уже закончились, но он снова, как по расписанию, вел ее в Хогсмид, забросив все свои дела куда подальше. А дел было немало, и Дени в этом не сомневалась, но ничего не говорила. Слишком рада она была тому, что они, наконец, помирились.       Заметив ее взгляд, он улыбнулся.       Ей было непривычно, когда он держал ее за руку. Ей было непривычно, когда он чмокал ее в губы при встрече и прощании. Но Дени казалось, что она счастлива. Она должна быть такой. Почему бы ей не быть счастливой?       За встречами время летело незаметно, и чем чаще они случались, тем быстрее оно уходило.       Она бы и не замечала хода времени и не бросала взгляд на календарь над дверью спальни, если бы не приближающееся Второе задание. И если бы ее глаза день ото дня не становились все темнее. До испытания оставалось всего ничего, когда Гермиона поинтересовалась ее самочувствием.       Дени и вправду ощущала себя обессиленной. Она не знала причины. Это начинало угнетать, особенно когда она не чувствовала в себе разницы перед сном и после пробуждения. Усталость накапливалась, и сил не оставалось.       И глаза.       Ей казалось, что это они во всем виноваты. Их светлая голубизна все дальше отступала к краю, словно отлив, открывая местами темную, местами яркую сирень.       — Ничего серьезного. У меня, конечно, такого никогда не было, но я знаю, что у людей со светлыми глазами такое случается. Но это ненадолго. Если волнуешься, сходи к мадам Помфри.       Дени поверила ей на слово и никуда не пошла.       Гермиона тоже была немало озабочена Турниром. Она переживала за Гарри, подозревала, что Поттер так и не разгадал загадку яйца. Дени заметила, что Виктору Краму явно не помешала бы такая же моральная поддержка, но Грейнджер отмахнулась:       — Виктор уже взрослый, он знал, на что идет.       Седрик же, на этот раз, Дени в свои планы не посвящал. У него было “Все под контролем”. И как бы она не пыталась выведать у него хоть что-нибудь, Седрик снова и снова говорил, что с этим заданием он должен справиться сам.       Она не хотела ссориться, и не настаивала.       Эта зима была ужасной. Снег множество раз пытался украсить черную и грязную землю вокруг замка, но ни разу не держался дольше одного вечера, размазываясь жидкой кашей под ногами сотен учеников, и разносясь промозглостью по всем уголкам школы.       Утром двадцать четвертого февраля Седрик исчез рано. Не иначе, как ушел готовиться к заданию. Дени расстроилась — она хотела увидеть его прежде, чем он отправится на испытание. Но долго страдать над омлетом ей не дали — в Большой зал принеслась Гермиона. Она быстро похватала несколько сэндвичей, завернув их в салфетки, и с мечущимся взглядом обратилась к Дени:       — Можешь себе представить, Гарри до сих пор не разгадал загадку! До задания два часа!       Занятая пережевыванием завтрака, Дени лишь удивленно посмотрела на нее.       — Отнесу ему. Нельзя сейчас отвлекаться. И ты тоже должна пойти! Профессор МакГонагалл вызвала нас к себе.       Быстро проглотив омлет, она икнула:       — Зачем?       — Не знаю. Пожалуйста, поторопись!       К себе в кабинет профессор МакГонагалл вызвала не только их двоих, но и младшего Уизли. И ждала их не она, а директор. Как всегда спокойный, Дамблдор сейчас был полной противоположностью декана Гриффиндора. Профессор очень нервничала, и Дени видела ее такой не часто.       — Без этого никак нельзя обойтись?       Дамблдор предостерегающе посмотрел на нее и заверил:       — Не беспокойтесь, все они вернутся в целости и сохранности.       Сначала все это показалось Дени полной чушью. На улицу и без перчаток выйти было просто невозможно — мокрый холод, подпитываемый влагой озера, нещадно колол неспрятанную слоями одежды кожу, а тут испытание — залезть в воду в такой мороз. Но Дамблдор вполне серьезно глядел на них из-под своих очков, ожидая ответа. Грейнджер и Уизли согласились мгновенно. И теперь, под тяжелыми взглядами преподавателей, она осталась одна. На нее одновременно никто не давил, и одновременно...       Гермиона согласилась пойти на это ради Виктора. Уизли согласился пойти на это ради Гарри. Неужели она бросит Седрика?       — Да. Я тоже... Согласна.

***

      Зеленая мгла была повсюду. Холод словно сталь кромсал ее тело на части. Вода наполняла глаза и уши.       Не успела она пошевелиться, как ее лоб, щеки и затылок сдавило непереносимой болью. Казалось, голова вот-вот схлопнется, и от черепа не останется ничего, кроме ошметков мозга. В ушах хрустнуло, треснуло, и боль лишь нарастала...       Во лбу что-то оглушительно пискнуло и лопнуло, и Дени решила, что умерла.       Но мучения на этом не кончились.       Легкие сжимались, и воздух в них становился тяжелым и ненужным. Он рвался наружу, удушая горло. Голова совсем пустая, и тянет ввысь.       Но ее что-то удерживало.       Дени уже отпустила эту тяжелую массу, разрывающую грудь, и ей нужно было вдохнуть снова. Сейчас.       Наверху лишь зеленая тьма, и как бы она к ней не тянулась, ничего не получалось. Она оставалась на месте, когда ей нужно было сделать вдох. Если сейчас она не поднимется, она не успеет.       Ноги будто отнялись. Что-то их сжимает, сдерживает, не отпускает.       Она ничего не видит. Только пустая зеленая толща холода вокруг.       Грудь слипалась и склеивалась, ее сдавливало все сильнее. Она барахталась, крутясь, страдая от удушья, билась в этой зеленой грязи. Рот раскрылся в безмолвном крике, и вода, отдающая тухлотой и тиной, хлынула внутрь.       Прямо над сердцем, невиданная сила проломила кости, и Дени закричала. Грудь рассыпалась на сотни острых осколков, вонзившихся в ее тело изнутри.       Она не понимала, зачем ее мучают.       Она больше не хочет. Она хочет умереть.       Почему ей не дадут умереть?       Глаза приоткрылись, и она чуть снова не задохнулась, втянув носом теплую воду.       Ее трогали и касались. Ребра, от которых уже ничего не осталось, мяли и месили, как будто они были тестом. Она снова закричала, она хотела, чтобы они прекратили. Она чувствовала, что ее горло сейчас разорвет от крика, но она не слышала его. Должно быть, его никто не слышал.       А потом все прекратилось. Снова.       Во второй раз глаза получилось открыть не сразу — яркий свет не позволил. Все вокруг было ослепляюще белым, и Дени попыталась спрятаться.       Она не могла дышать. Воздух со свистом, словно через маленькую щель просачивался вовнутрь, и легким не удавалось раскрыться. Они были связаны.       Дени запаниковала.       Ногтями она попыталась расцарапать связывающие грудь путы, как вдруг ее руки кто-то схватил, и она забилась еще сильнее. Она не сразу поняла, что ее пытаются не остановить, а лишь успокоить.       Женщина смотрела на нее и что-то говорила, и ее белый колпак светился.       Поморгав, Дени узнала мадам Помфри. Она продолжала говорить, но Дени не могла понять ее слов.       Целительница, убедившись, что Дени больше не пытается вырваться, осторожно опустила ее руки. Дени лежала, пока ее лицо не исчезло.       Что случилось? Почему она не может вдохнуть? Почему поворачивать глаза так больно?       Чуть наклонив голову, Дени вздрогнула от уколовшей боли. По шее потекло что-то теплое. Грубой сухой тканью это поторопились вытереть.       Мадам Помфри, нахмурившись, зачем-то хлопала губами. Дени не понимала, зачем она это делает.       Дени сказала ей, что она не понимает ее, но не была уверена, что ее расслышали верно. Что-то сделалось с ее горлом, она чувствовала привычные вибрации гортани, но не слышала звука своего голоса.       Мадам Помфри нахмурилась еще сильнее и покачала головой. Наверное, ей не понравилось то, что она услышала. Наклонившись, она аккуратно повернула голову Дени набок. Дени, должно быть, взвизгнула от неожиданно уколовшей боли. Но голоса снова не было слышно. В ухо полилось что-то прохладное, и она, зажмурившись, зашипела. Голову ее оставили в покое.       Дени не знала, сколько пролежала так, и узнавать не собиралась. Лежать и не двигаться, это все, что она могла, и чего хотела.       Люди в темных мантиях разбавили белый свет комнаты, и Дени захотелось, чтобы они ушли. Она так и лежала, с повернутой набок головой, и прожигала взглядом белую железную тумбочку и стоявшую за ней зеленую ширму. От зеленого цвета помутилось перед глазами, и она прикрыла веки, искоса посмотрев на людей.       Первым она узнала директора. Его высокую фигуру в остроконечной шляпе было трудно не опознать. А вот остальные силуэты она видела плохо, но чувствовала, что они пребывают в волнении, или даже, напуганы. Разумеется, они что-то говорили, но Дени не могла разобрать, что. И начинала от этого злиться.       Пусть уходят. Что им здесь делать? Почему они не могут оставить ее в покое?       Одна из фигур отделилась и приблизилась.       Что им от нее нужно? Она не может дышать, не может двигаться, не может говорить!       Фигура склонилась над ней, и Дени с ужасом узнала его волшебный голубой глаз. Он наклонился ниже, и она могла видеть оба его глаза, смотревших на нее чуть ли не с пыточной внимательностью, как будто видели что-то невероятно редкое и интересное. Дени вздрогнула, и почувствовала, что ее начинает потряхивать. Паника снова начинала топить ее своими волнами, и воздух, и без того едва просачивавшийся в ее тело, исчез. Она попыталась задышать снова, но легкие сжимались все сильнее, отказываясь работать.       Прежде чем мадам Помфри успела выгнать всех из комнаты, Дени успела увидеть, как в настоящем глазу Грюма мелькнуло что-то очень похожее на страх.