Моя Кровь

      Трехглавый ониксовый дракон, выскользнув из тепла её ладони, опасно закачался на длинной, потемневшей от времени золотой цепочке и сверкнул кроваво-красными глазами-рубинами, глядя на неё то ли с гневом, то ли с осуждением. Темная речка журчала под ним, и было совсем не сложно представить, как медальон соскальзывает с её пальцев, срывается вниз и скрывается в серых, грязных волнах, с тяжестью опускаясь в невидимое илистое дно.       До боли стиснув зубы, Дени отдернула руку от воды, вновь обматывая цепочку вокруг своего тонкого запястья.       Непривычное звучание её имени, ломающее язык, нависшая над ней мертвая тень неизвестного брата, да тяжелый медальон из камня — вот и все, что у неё осталось.       И, конечно же, этот свет, его отражение, что мать видела в ней, скользя по её лицу взглядом больного прошлого. Прошлого, с которым Дени не хотела иметь ничего общего.       Ужасный город, с грязной рекой и её мусорными берегами, с пылью, осевшей в воздухе и на домах, сделавшей их фасады одинаково страдающе-серыми, с вечно стелющимся по дорогам и небу туманом, сквозь который не проглядывали солнечные лучи, от чего невозможно было догадаться, утро ли на улице, день, или сумерки. Всепоглощающая серость туманила взгляд, давила на неё, оставляла пустой и плоской, как будто бы миру не было достаточно этой разливающейся по всему её телу душащей правды. «Правда» — теперь она ненавидела это слово. «Ложь» она тоже ненавидела, но не ложь холодным медальоном лежала у нее на груди, душила шею золотой цепью и тянула вниз непосильным грузом.       Черный медальон принадлежал её брату. Настоящему брату, как сказала Нарцисса.       «Герб твоей семьи — трехглавый дракон, красный на черном поле»— рассказывала она.       Цвет герба Таргариенов Дени помнила, как и их девиз: «Пламя и кровь». Она хорошо учила историю, и знала, что их род после принятия магами статута о секретности исчез и нигде более не упоминался. Правда ли, что человек, которого Нарцисса называла ее братом, был Таргариеном?       Рассуждать над этим Дени совершенно не хотелось.       Рейегар был убит, кем именно — неизвестно. Должно быть, он совершил что-то по-своему хорошее и одновременно ужасное, если среди Пожирателей смерти он был объявлен предателем; ужасное настолько, что это могло убить её даже сейчас, если бы его убийцы знали, кто она такая.       Исчезнуть было бы наилучшим решением и единственным выходом. Но теперь, когда Люциус в Азкабане, это невозможно. Нарцисса боится, оглядывается, знает, что за каждым её шагом следят.       — Мисс Малфой!       За шагами Дени тоже наблюдают.       Не желая находиться в обществе опротивевшего ей сопровождения, Дени развернулась и быстро зашагала по разбитому булыжнику пустынной улицы, в противоположную сторону от неприятно-писклявого голоса, преследовавшего её.       — Мисс Малфой, немедленно вернитесь!       Услышав приказ, Дени невольно вспыхнула, распаляясь от злости. Этому крысиному хвосту не давали никакого права ни так с ней разговаривать, ни преследовать. Воскресенье было единственным днём, когда она могла насладиться одиночеством и отдохнуть от вечно недовольного выражения бледно-желтого лица Северуса Снегга и присутствия этого коротконогого прислужника с чрезвычайно отталкивающей наружностью, шпионившего за ней, как ей казалось, и днём, и ночью.       «Тебя спасли, тебе было позволено жить. Ты должна быть благодарной»       Тонкие губы учителя зелий всегда неприятно кривились, когда произносили подобные слова. Равно как и Дени, Снегг не был в восторге от её присутствия в своем доме, и было непонятно, как матери удалось его уговорить, чтобы она провела в Коукворте все лето. Углубленное изучение зельеварения — таковой была их общая легенда. Зелья и вправду были, к несчастью, в ужасающих количествах.       Паучий тупик — она вновь возвращается туда, потому что ей некуда больше пойти. И вовсе не потому, что этот маленький город был ей незнаком и до любых других приличных мест он был недосягаем, а потому что она действительно не знала, где бы для неё могло быть место. Это была ещё одна пугающая правда. Угрюмый кирпичный дом, как и всегда, молча встречал её, глядя сверху вниз замутненными серыми окнами, никак не отвергая неизбежность её возвращения. Хвост, должно быть, давно отстал: она больше не слышала его шлёпающих по лужицам догоняющих шагов. Чего ради он высунул нос наружу в такую сырость? Снегг возвратился раньше, не иначе.       Дени так и не смогла привыкнуть к смешавшимся запахам зельевых испарений, встречавшим её на пороге, что насквозь пропитали старые обои и не одну сотню потрёпанных книг, долгое время стоявших нетронутыми на бесчисленных полках во всех комнатах дома. Она хорошо помнила, как в первый же день Снегг сказал ей приготовить Оборотное зелье. Дени знала, что зелья всегда давались Драко лучше, чем ей, и была уверена, что переведет ценные ингредиенты впустую. Она выразила Снеггу свою неуверенность, сказав, что никогда прежде не сталкивалась с таким трудным составом.       «Жизнь сложная, а потом ты умрешь, — был ей безжалостный ответ. — Поэтому, тебе следует повиноваться. Ведь ты не хочешь подвести свою мать, не правда ли?»       Ей стоило сделать эту фразу своим девизом.       В июле она перестала ждать слёз; во сне она ожидала возвращения кошмаров, но и те не приходили. Тогда она поворачивалась, тянула к нему свои руки и верила, что они найдут Драко, обнимут, но просыпалась от пустоты, с каждым разом теряя все больше смятения и веры. Еда стала безвкусной массой, её назначение было потеряно для неё. Она забывала пить воду и даже забывала дышать. Медленное осознание, казалось, достигло своей финальной стадии.       Как я смогу это принять?       Кошмары ей заменила стопка неотправленных писем, спрятанная под подушкой от чужих глаз и неё самой. Тусклые попытки объясниться, бессмысленные переговоры с самой собой и получателем, которому она не могла сказать ни одного правдивого слова, потому как представление ожидаемого будущего для неё померкло в один миг. Ужасающая неизвестность, в которой она тонула в одиночестве…       В августе Северус Снегг велел ей выпить ею же приготовленное зелье, на вкус столь же отвратительное, сколь и цвет лица ее учителя. А когда субстанция грязи из крыльев златоглазок не дала результата, он с мрачной торжественностью усмехнулся:       «И что же ты будешь делать теперь?»       Дени могла бы подумать, что он радуется ее возможной неудаче, но они оба прекрасно знали, что причина бездействия магического эффекта кроется в другом.       «Что ты будешь делать, когда вернёшься в Хогвартс, а Драконья кровь в твоем теле будет подавлять все, что тебя окружает?»       Холодный взгляд его выражал неподдельный интерес и нездоровое, беспричинное злорадство.       «Полагаю, теперь это не только моя, но и ваша забота, — ответила она, не дрогнув. — Вы поклялись моей матери, что будете защищать меня. И если смотреть правде в глаза, Хогвартс — не самая большая из возможных бед»       «О, ты ошибаешься» — отвечал Снегг без тени сошедшей с тонких губ улыбки, и Дени так и не поняла, что он имел ввиду.       Снегг явно знал больше, но об этом не говорил, предпочитая наблюдать. Его росшей неприязни Дени старалась не удивляться; было действительно странно, как Нарцисса смогла заставить его помогать, и как сама она смогла ему довериться.       — Ну надо же, как быстро.       Следуя за звуком напряжённого клацанья хрусталя, Дени заглянула в крохотную гостиную. Там, сливаясь с тенями грязного потухшего камина, держа в руке полупустой бокал, стоял Снегг. Это он стучал по нему ногтем, явно ее дожидаясь.       — Собирайся, — раздраженно бросил он, отворачиваясь. — Твоя мать желает видеть тебя.       Это был последний день лета.

***

      «Гринготтс» казался Дени странным местом. Она помнила день, когда попала сюда впервые. Масштаб окружающих предметов был абсолютно неправильным, нечеловеческим, длинные деревянные стойки с гоблинами в большом мраморном зале были высокими, такими высокими, что она казалась себе непропорционально маленькой. Кроме неё с братом там не было детей.

Входи, незнакомец, но не забудь, Что у жадности грешная суть, Кто не любит работать, но любит брать, Дорого платит — и это надо знать. Если пришел за чужим ты сюда, Отсюда тебе не уйти никогда.

      Вспомнив эти строки, что встречали посетителей у входа, Дени расплакалась:       «Нет! — крикнула она. — Я не хочу оставаться здесь!»       Мама тогда виновато улыбнулась, извиняясь перед побеспокоенными гостями банка, а брат, крепко сжав её ладошку, назвал её дурочкой.       Сейчас в большом мраморном зале было очень мало людей. Их глаза были быстрыми, торопливыми, напуганными. Она наблюдала за ними. Посмотрела на мужчину, ожидающего свой ключ у стойки, подняла взгляд на уходящего быстрым шагом; все они даже не подозревали, как это было утомительно. Теперь это казалось естественным — смотреть на убегающих людей. То, что люди не смотрели в ответ — было так же естественно.       Взгляд Нарциссы был таким же.       — Проводите нас в сейф Лестрейнджей, — произнесла она, протягивая насупившемуся гоблину ключ.       Старый гоблин перевел подозрительный взгляд с Нарциссы на ключ в её руке.       — Как изволите, — проскрипел он, длинными ногтями подцепляя его за ушко. — Оставь их! — гаркнул он гоблину, что загромыхал кожаным мешком, торопясь к ним через весь зал. — Звякалки сегодня не понадобятся! — и продолжил, вновь обращаясь к Нарциссе: — Мы получили ваши указания на счет сейфа, миссис Малфой. Сегодня же защита будет укреплена.       Нарцисса, ничего не сказав, кивнула.       Гоблины повели их в пещеры, к бесчисленным тоннелям и тележке, уже готовой увезти их вниз. Дени, едва сев, намертво вцепилась пальцами в холодные поручни, опасаясь не удержаться. Они поехали быстро, с невероятной скоростью проносясь мимо скал, незначительных пещер и тонких струек подводных рек, отливающих странным свечением. Дени видела каждую рельефную складку, чувствовала каждый фут безостановочного опускания тележки в глубину. Темнота пещер следила за ними. Тоннель был огромен и широк, но она ощущала тесноту.       Железные пути скоро окончились, тележка спокойно докатилась по ним до огромного зала, превышавшего размерами тот, что был наверху. Здесь не было люстр или факелов, но глаза Дени недолго привыкали к темноте.       Огромная круглая площадка, вырезанная из камня, была обильно забрызгана кровью, прибитые к полу цепи были оборваны. В камне ярко зияли совсем недавно процарапанные когтями полосы.       Дени захотела сбежать, но окаменела от страха с того момента, как увидела залитый чужой смертью зал.       — Как это понимать?!       Гоблина не испугал гнев в голосе Нарциссы.       — Экземпляр был непригоден, — невозмутимо ответил он. — К завтрашнему дню доставят новый, нет нужды беспокоиться.       Подойдя ближе, Дени чуть наклонилась, с нарастающим ужасом всматриваясь в сверкающие багрянцем лужи. Воздух вокруг еще потрескивал от расплывающегося жара; она вдохнула глубже, чувствуя на языке загустевшие отголоски боли и страданий, не оставлявших ни малейшей надежды на жизнь. Ее побледневшие пальцы сами собой коснулись пролитой драконьей крови, что еще не остыла.       — Даниэль, не трогай.       «Не трогай» — обычно так мамы обращаются к маленьким детям, которые под волной разыгравшегося воображения тянутся к грязной палке, чтобы поиграть.       Чувствуя пульсирующую ненависть в своей груди, Дени едва не огрызнулась. Не глядя на мать, она отошла в сторону, сжимая окровавленные пальцы в кулак.       — Сделаем то, за чем пришли, и уйдем, — проговорила Нарцисса, пытаясь поймать ее взгляд.       Дени ничего не сказала: гоблин позвал их к сейфу.       Сверкавшая пещера, что до самого потолка была забита золотом и драгоценностями, никак её не привлекла, если не разозлила еще больше. Нарциссу этот блеск богатства тоже не интересовал.       — Оставьте нас, — холодно бросила она гоблину, едва заметив алчный блеск в его глазах. Гоблин явно был молод, если их возраст вообще можно было определить правильно, и не мог держать себя в руках при виде изделий своих сородичей.       — Как прикажете.       Он удалился, чтобы дождаться их снаружи, но сделал это с явной неохотой. Как только дверь за ним закрылась, плечи Нарциссы поникли, будто бы на них навалилась невиданная тяжесть.       — Лучше бы тебе забыть о том, что мы вообще сюда приходили, — разочарованно произнесла она, извлекая из-под мантии длинный сверток, на котором до сего момента лежали дезиллюминационные чары.       — Чтобы забыть, нам, для начала, нужно уйти. Что это?       Нарцисса развернула ткань, и Дени отшатнулась, едва не зацепив стоявшие на изгибах камня пещеры кубки.       — Что это за дрянь?       Меч в руках матери сверкнул холодной сталью; кровавые рубины на его серебристой рукояти переливались так, будто бы они были живыми. Ощущался знакомый холод смерти.       — Мне было велено доставить меч сюда и усилить охрану сейфа, — ответила она. Руки Нарциссы дрожали под его тяжестью. — Я положу его в самый дальний угол, а потом мы уйдем.       Тот же порыв, что приказал Дени оттолкнуться, заставил ее приблизиться и положить на холодную сталь заляпанную драконьей кровью руку.       — Он проклят?       Дени хотелось спросить себя, что сейчас с ней не так, и почему она, глядя на маму с трясущимся мечом в её руках, пребывает в таком бешенстве. Она ненавидела этот меч, её дрожащие плечи и глаза, наполненные невыразимым мучением.       — Помоги мне...       Убитый дракон, проклятый меч, напуганная мать. Слушайся — и ты будешь в безопасности. Легкость подчинения вводит в заблуждение, отсутствие тяжести принятия решений нашептывает об отсутствии опасности. Казавшиеся неправильными просьбы со временем становятся мягкими к слуху, а душа крепчает, как кристалл. Ты хочешь этого, ты хочешь больше, ты продолжаешь слушать, ты продолжаешь подчиняться, и, пока ты этого не понимаешь, ты тоже становишься твердым. Такими людьми правят иллюзии, их можно легко одурачить тем, что рассвет принесет новую надежду. Но все это ложь. Драконы были созданы бороться и дышать огнем, а люди — подчиняться, своей ли слабости или другим людям — это не было важно.       Когда Дени вернулась в серый дом в Паучьем тупике, все, чего ей хотелось — принять душ и смыть весь прошедший день. Но, когда она открыла кран, из него полилась коричнево-красная вода, совсем как кровь. Она понимала, что это не может быть кровью, это была ржавчина. Она пахла железом, как влажные металлические поручни подземной тележки. Она приняла душ, но не почувствовала себя чистой.       Запах драконьей крови преследовал её до ночи. Потом она обнаружила, что вся покрыта ею. На её руках, ногах и шее болтались толстые железные кольца, раздирающие мягкую кожу, что рождена была быть непробиваемой чешуей.       — Мертвый...       Сотни обгоревших рук держали цепи, растягивали её конечности в стороны, оттягивали шею, перекрывая воздух... Почерневшие руки рассыпались, но за их места тут же цеплялись новые. Она, не выдержав, закричала, и все они в миг обратились пеплом.       — ...дракон...       Призрачные пальцы не мучали его тело, они поддерживали, не давая упасть в забытье. Ни мертвые, ни живые глаза закрыты, руки убаюкивают его, жалея об утрате.       — Последний...       Его распоротая грудь дымится от льющейся наружу кипящей крови, как знакомо её тепло... Твердеет истекающая плоть. Части, кусочки отламываются от него — то больше не треснутые кости, это осколки кровавых камней, сияющих в остатках затухающего света; глаза его приоткрылись — в них она нашла отражение своих собственных глаз.       — Последний дракон.