***
— Я запутался. Я даже не знаю зачем я это сделал, — парень сидел на кресле у психолога уставившись на тикающие часы. — Мадам, Гросс, может, мне… — запнулся он. За полгода после того случая, после котрого парень загремел в больницу отношения между Феликсом и родителями накалились, мать стала реже говорить ему о том, что он важен и любим, а вместо ласки и поддержки посыпались насмешки и упрёки. «Ты ничего не добьёшься» — отпечаталось в голове у парня, слова задевающие за больное. — Мне просто…хотелось бы быть любимым… — продолжил он, смотря, как его психиатр, Розетта Гросс, внешне похожая на типичную австрийку или немку, неспеша перелистывала журнал, попивая кофе. — После той попытки суицида, да? За эти недолгие 8 недель у австрийца полностью поменялась жизнь. Друзья резко обернулись неприятелями, поголовно травя его за ориентацию и богемный образ жизни, а родители и вовсе отказывались слушать и верить в это. Те блаженные дни когда он был счастлив обернулись в пелену презрения и просто сущий ад. «А что мне оставалось делать?» — подумал про себя он, — «После долгого принятия себя и попытки открыться, мои бывшие друзья из тех же сливок общества решили принять мой выбор за содомию, а родители сказать, что я идиот, ища мне невесту для продолжения рода Штайнеров. Двупалое отродье инцеста, голубой крови, которые всячески пытаются показаться человечнее, но те ещё свиньи-инцестники. Что, мамочка и папочка, боитесь что не получу процент от денежек мадемуазель, которая явно не будет меня любить, а только бухать без продыха, зато на светских мероприятиях будет самая красивая, с возможностью переспать с богатыми шишками, пока я нерадивый пытаюсь обсудить партнёрские дела со своими недо-коллегами. А что мне оставалось делать, кроме как наложить на себя руки, зная, что после таких новостей они точно не дадут мне нормальной жизни, да и тут я промахнулся, что же вы смотрите, а? Мамочка и папочка, выбрал приговор? Да, смерть явно лучше, чем давиться при игре на фортепиано. Что же вы плачете, мамочка и папочка, рады, что ваш сынок жив? Или же оттого, что не откинул копыта? " — И дело ни в семье, ни в обществе, а в тебе, — продолжала монолог женщина, — Ты решил, что для тебя есть ты. Неправда? Так вот, — вновь перелистывая страницу сказала она. — Ты творец собственной судьбы, а не чьи-то возгласы и упрёки.***
Это был канун Рождества. За окном, в которое уставился парень, падал хлопьями снег. Штайнер наблюдал за ярмаркой, что открылась рядом с их домом: куча радостных детей кувыркались в снегу, влюбленные парочки покупали горячий глинтвейн и сидели за столиком в какой-то кофейни. — Как же скучно, — отвернулся он, смотря на прислугу, украшающую ёлку. Настроение на Рождество улетучилось в миг, когда родители зашли в комнату. — Все новогодние каникулы ты проведёшь за учёбой игры на фортепиано, — как-то агрессивно сказала мама парня, вертя ёлочную игрушку в руке. Штайнер давно пришёл к осознанию того, что каждый Новый год он либо учится, либо закрывается лицом в подушку и тихо плачет, но это казалось не так тоскливо и ужасно как сейчас. Будто из парня высосали последние силы и мечты и вот… — Mein kleiner Stern, — продолжала с издевкой говорить женщина, рассматривая гостиную дома. — Это ради тебя. «Ради меня можно было и не дать мне потухнуть» — промелькнуло у Феликса в голове. — Хорошо, — всё так же с невозмутимым лицом выдал он, когда внутри все кричало о том, что он больше не может так жить. — Возможно мне бы пригодилось поучиться на фортепиано, матушка, но сейчас я очень устал и хочу прилечь, не разрешите? — Конечно мой, — поправляя прядь запнулась она. — Мой дорогой. Иди в комнату и высыпайся. Пожалуй, комната Штайнера было единственное место, где он чувствовал себя комфортно и в безопасности. Где каждую минуту на него не давили, а если хотели зайти, то стучались. Он упал на кровать, тихо вздыхая оглядел свою комнату: такую чистую и аккуратную, но такую необжитую и пустую. Словно человек умер, но так и не зашёл в эту комнату и не оставил свой след. Её драят каждые три дня, смахивая воображаемую пыль, по сути которой от такой частой уборки быть не может. Единственное, что нравилось Феликсу в комнате — это дорогой виниловый проигрыватель 1990 года. Они были сделаны как раз таки, для коллекционеров и любителей звука винила. Родители выкупила за бешеные деньги несчастный проигрыватель и пару пластинок Фрэнка Синатры и Пресли, которые постоянно играли у него в комнате. В открытое окно надул снег, который таял на подоконнике, в то время как песня «Let it Snow» тихо играла, приводя Феликса в чувства, от наплыва мыслей и идей. «Я так не могу» — подумал про себя Феликс, резко подрываясь с кровати резко сметая все, что попадётся под руку в рюкзак. — «Entschuldigung Mama, ich will nicht mehr dein kleiner Star sein»****
По прошествию сорока минут Феликс успешно выскользнул через окно в гостиной и направлялся в непонятном направлении. Перелезши через забор, ограждавший поместье Штайнеров он поймал первое попутное такси. Залезая на заднее сиденье, он дрожащим голосом приказал водителю ехать в другой конец города в любой отель. — Главное, подальше отсюда, — шмыгая носом проронил он, пихая двадцать евро ему в руку. Штайнер не ушёл с пустыми руками, до этого он успел забрать свои сбережения, а так же предварительно взял где-то пятьсот евро у родителей из сейфа, но ни на купюру больше. Он не хотел их грабить, а просто… Феликс заплакал, укутавшись в свою куртку и смотря в окно услышал, как по радио начала играть песня «Radiohead — karma police», заставляя плакать его ещё сильнее. Солёные слезы стекали по его щекам, падая на отворот куртки, оставляя мокрые следы на ней. Как бы он не любил своих родителей, он просто хотел быть нужным, а главное свободным. Все что он просил, все было проигнорировано, истоптано, разбито. Всю дорогу парня терзали тревожные мысли, которые доводили его еще больше. Таксист остановился около ярмарки, абсолютно такой же, какая располагалась перед окном у парня. Он никогда там не был, но всегда мечтал попробовать горячий какао со взбитыми сливками и айриш крим. Словно в сказке: Огромная площадь с кучей счастливых, возможно, не таких богатых, как он прыгали в снег, пили свои напитки, пар которых стремился вверх. Люди танцевали под новогодние хиты, смахивающие на евродэнс, а куча палаток с едой были словно магнитом не только для голодных людей, но и для сытых, маня перепробовать всё. Феликс без раздумий пошёл в сторону этих красочных витрин, но почувствовал, как кто-то схватил и потащил его в сторону танцпола. «Сердце упало в пятки» — взглянув на девушку, которая взяла его за руки, подумал про себя он, кружась с ней, топча под ногами грязный снег и смотря на тысячу огней гирлянд, которые мерцали ему в глаза, сливаясь в разные цвета. — Ты милый парень, как тебя зовут? — посмотрела на него девушка, не переставая кружится. — Моё имя Феликс. По прошествии часа Штайнер и его новая знакомая уселись в ресторане, недалеко от той самой ярмарки. В этом, на взгляд парня, скромном ресторанчике он успел разглядеть свою новоиспеченную знакомую Элизу: Короткие жёлтые волосы, возможно, раньше она была покрашена в блондинку, чёрные глаза и причудливый смех со странным акцентом. Феликс ничего не заказал, кроме чашки чая, что пытался растянуть на всю трапезу. Изучение карты города казалось ему важнее, чем впустую утраченные минуты в попытке рассмотреть пеструю улицу, когда снегопад усилился. — Говорят, что эта зима самая холодная, за последние двадцать лет, — нарушая разъедающее молчание прохрипела девушка, уплетая вторую тарелку крем супа. — Быть может… — не отрываясь от планшета, встроенного в стол, проронил он, отхлебывая чай. — Официант! — громким возгласом она озарила ресторан, все так же улыбаясь. — Несите шампанское! «Какое ещё шампанское?» — подумал про себя он, залпом допивая свой чай, а после выпроводил нетрезвую девушку из ресторана. — Найди мне дешёвый отель, — процедил он, уставившись в телефон, лишь бы не видеть лица спутницы. Та лишь с недоумением посмотрела на него, наклоня голову в бок и пошарпала по заснеженной дороге вперёд, изредка оборачиваясь, посмотреть, плететься ли сзади неё парень. Он тихо дыша, перетаптываясь с ноги на ногу, шёл за ней, не пытаясь втянуться в диалог. Вместо этого Феликс надел наушники и в момент мир заиграл новыми красками: Штайнер по другому смотрел на окружение под тихую и спокойную песню Фрэнка Синатры, представляя, что он в каком-то грустном фильме про Рождество, дух котрого у него украли. Укрытые снегом карнизы с гирляндами, ёлками и венками, странная девушка, совершенно незнакомое для него место казалось чем-то сказочным, необычным. Он шёл, изредка поправляя свой рюкзак у себя на плечах, наслаждаясь красочным пейзажем, ровно до того момента, как девушка окликнула его, вынимая наушники из его ушей. — Мы пришли, очкарик.***
«Давай спокойнее. Ты вчера вечером убежал из дома, прихватив деньжат, что хватит минимум на месяц, а так же нашёл странную девчонку на улице, ну и теперь шатаешься по этому уютному, хоть и не богатому номеру. Рождество через два дня, а ты не придумал, что делать… А она…такая…приторная, мерзкая и тошная. Элиза, или как её… Излучает неприязнь, отчужденность, негодование и непонятно что. Мне хочется выть от её компании, душно наседающая малолетняя нимфа, которая так и норовит засунуть руку мне в штаны… Но…есть выбор? Она не заслуживает таких эмоций, Штайнер» — он постучал себя по голове. — «Она же в конечном счёте показала тебе ночлег, провела с тобой ночь и даже не притронулась к тебе, не оттрахала и все дела… " — Ты скоро? — промурчала она, пристально смотря, как Феликс, стоящей к ней спиной чистит зубы. Тот сплюнул белую жидкость в раковину и, вытерев рукой подошёл к ней, усаживаясь за офисный стол. — Ты бежишь от чего-то? — тихо произнесла она, почти сквозь зубы, невзначай. — Да, — сухо отвечает он, собирая все вещи в рюкзак. — И дело ни в семье, ни в обществе, а в тебе, — повторяя те слова психолога говорила она, подходя ближе. — Ты решил, что для тебя есть ты. Неправда? Ты творец собственной судьбы, а не чьи-то возгласы и упрёки… Элиза нависла над ним, заставляя парня обернуться и посмотреть в её безумные глаза, от них у него ехала крыша: казалось из них сейчас начнёт литься кровь и вылезать змеи, но нет, она просто закрыла глаза, тянувшись ближе к нему, готовясь к поцелую, но… Парень резко отпрянул от девушки и протараторил. — Я гей! Элиза остановилась на полпути и вопросительно посмотрела на своего собеседника. — Я гей, — уже спокойнее повторил Феликс, тяжело выдыхая и рывком усаживаясь на стул. Девушка ещё пару секунд переваривала информацию, после чего, как ни странно тепло улыбнулась. В этой улыбке не было ничего особенного, она не выражала одобрения или понимания, но первый раз, кто-то отреагировал на правду об ориентации Штайнера подобным образом. На этот жест, Феликс ответил также, что было неожиданно для него самого. Давно парень не лыбился так, наверное лет с 5 и почему-то эта игра в гляделки переросла в смех, а затем в гомерический хохот. Успокоившись, парень выжидающе посмотрел на свою спутницу. Элиза повернулась к австрийцу и положила руку на хилое плечо, чуть сжимая его. — Жаль, ты прекрасный человек, девушки многое теряют, — она вновь рассмеялась и встала с кровати, протягивая ему руку. Парень схватил ладонь, будто бы это была дверь в его новую жизнь и побежал вслед за этой странной девушкой, которая всё ещё вызывала в нем смешанные чувства. Они ехали в такси к вокзалу. Феликс ещё вчера купил билеты, а Элиза решила сопроводить молодого человека до поезда. Время было ранее и мало кто ездил в Мюнхен, нельзя сказать, что события произошедшие в нём, не оставили свой отпечаток. Кровавый и никак не желающий пропадать отпечаток. Штайнера передернуло от мысли, что все может повториться. Но от мрачных дум его отвлекла подъезжающая металлическая махина. — Это твой, — констатировала факт Элиза, в её голосе слышалось подобие печали, но не более. Парень также был как обычно молчалив и коротко поблагодарив спутницу, развернулся к вагону. Но Элиза подбежала к нему и резко, порывисто, сжала в объятиях. — Удачи тебе, Феликс Штайнер, помни, ты сам создаёшь свою судьбу, — сказав это, она чмокнула его в щеку. Парень зашёл внутрь и усевшись на свое законное место, посмотрел на улицу. Девушки уже не было, словно все произошедшее, вся эта ночь, лишь странные галлюцинации, будто все почудилось и никакой девушки на самом деле не было, а странные события это больная фантазия грустного паренька. Феликс провел рукой по щеке и посмотрев на тонкие, побелевшие от холода пальцы, увидел остатки помады. Тонкие губы тронуло подобие усмешки и Штайнер прошептал: — Спасибо, Элиза. После чего надел наушники, всецело отдаваясь разглядыванию пейзажа за окном.***
Феликс проснулся, нервно дыша и оглядываясь: поезд рассекал рельсы, едя прямо через лес, на который хлопьями падал снег. Он смахнул воображаемый пот со лба, сидя в уютном, тряпичном кресле, смотря на бесконечные уведомления в телефоне: Это были звонки и смс его родителей, которые, он успешно смахнув, надевая наушники. Экспресс немного и плавно покачивался, постукивая колёсами о рельсы. В наушниках у парня заиграла старая песня «Car Radio», заставляя его раствориться в мелодии и уставиться на мерцающие ёлки, которые быстро пролетал поезд. Проводница поставила на его столик кофе, мило улыбаясь вслед, перед тем как подойти к другим пассажирам. Впервые он вздохнул, улыбнувшись в ответ, искренне, как никогда раньше. Этот вздох был наравне со вздохом на улице холодной зимой. Свежий, холодный, прямо как свобода, что чувствовал он, что с каждой секундой разливалось в нем, подобно кофе в гортани, это чувство уходило глубоко в грудь, заставляя его дышать чаще, чаще смотреть на заснеженную красоту, дуреть ею, но не дать завладеть, бежать, но не оглядываться. Осознать слова, осознать чувство. «Я бежал не от чего-то» — подумал про себя он, доставая маленький плед из рюкзака. — «Я бежал за чем. И это что-то… " То чувство, которое словно стрела пробила его насквозь. Впервые в жизни он никогда не был так прав, как сейчас. Он бежал, лелеял за свободой и наконец, он тут, в экспрессе в Мюнхен, заполняет анкету для того прилежного заведения, что ему приглянулся, а его родители, злобно отмахнувшись заявили, что тот будет учиться в обсерватории. Свобода прежде выбор, то непреодолимое чувство, что ломает тебе кости, заставляя то плакать, то смеяться. «Ваше имя» — почитал тот в тексте анкеты для Академии Венера Ван Арта. — Моё имя — Феликс Штайнер.