***
«Темно и тихо. В голове стоит слабый гул, ударяющий о стенки сознания. Тело не чувствуется, будто его и нет. Неужели это и есть смерть? Союз оглянулся. Пусто. Одна бесконечная тёмная пустота, простирающаяся повсюду: потолок, пол, стены. А они тут есть? Казалось, что он парит в воздухе, но не это привлекло особого внимания мужчины. Сзади послышалось дуновение ветра, невидимое и едва уловимое. Он обернулся. СССР увидел перед собой три фигуры, стоящих рядом на расстоянии вытянутой руки. — Казахстан… Украина… Россия…— пролепетал на одном дыхании он, чувствуя во всем теле дрожь и щипание в покрасневших глазах. Мужчина хотел обнять их, прижать к себе, расцеловались макушки каждого, сказать как сильно скучал по ним, любил и любит до сих пор, но в этом месте всё решает судьба. Он не мог сдвинуться с места и сейчас счастье видеть своих сыновей без возможности даже подойти к ним — было для него самой настоящей пыткой. Но Коммунист продолжал смотреть на них, разглядывать. Все трое были в белых одеяниях. Казахстан был украшен многочисленными ножевыми ранениями, Украина с дыхательной маской на лице и проводами от приборов на грудной клетке, и Россия с глубокими кровавыми дорожками на руках, — Простите меня… Простите меня, дурака… Их отец заплакал, но не отводил от них взгляд, хоть и давалось ему это пиздец как трудно и невыносимо. А они тепло улыбались мужчине и слабо кивали. В миг его мальчики начали уходить, прощаясь взглядом, и постепенно растворяться. СССР не звал их, не просил остаться, а лишь смотрел им вслед, роняя горячие слезы. На ногах стоять больше не было сил, и он упал, теряя сознание. Он отпустил их.***
Первое, что увидел «Серп и молот» это ослепительный свет белой палаты, капельницу с иглой у себя в руке, а также услышал пищание приборов, неприятно режущих слух. Сначала он не понимал где находится и что вообще происходит, с трудом принимая сидячее положение. Мужчина осмотрелся, понял своё местоположение и увидел Фрица, мирно спящего на коленях, опираясь руками о матрас койки. Голова ещё гудела, тошнота пока никуда не делась, а руки с ногами неприятно пульсировали. Всё накатилось так резко, до звона в ушах, что с губ Большевика слетел болезненный стон, от которого медленно проснулся спящий «охранник». Но первый до сих пор не мог осознать, жив он или мертв. — С-союз…? Союз! — радостно и облегчённо воскликнул Немец и обнял очнувшегося, — Боже, Союз, ты так меня напугал, идиот! Придурок! Чем ты вообще думал? А если бы я не успел?! Ох, хвала всевышнему, ты цел. — Так у меня не вышло, — прошептал скорее себе, чем Фюреру, Союз Республик. Этот вывод оставил после себя некий неприятный осадок. «Ты даже сдохнуть не можешь, ничтожество, » — пронеслось в его голове, и он уткнулся в чужое плечо. — Вот хрен я теперь тебя одного оставлю. Как у тебя рука-то поднялась? А ты обо мне подумал? А о детях? Я же, как и они все, волнуюсь за тебя, — продолжал на эмоциях Рейх. Последняя фраза больно ударила по сознанию. «Я ему дорог? Он и правда волновался?». Союз тихо заплакал, роняя слёзы на чужой белый халат. Сейчас он чувствовал лишь вину и некую благодарность. Благодарность за то, что спас его от возможно самой крупной ошибки в его жизни, спас от самого же себя. — Прости меня, прости, я-я не буду так, — без конца шептал мужчина, сильнее прижимаясь к «Свастике» и сжимая белую ткань на его спине. Сейчас он чувствовал себя более чем защищённым в чужих крепких руках, но только сейчас СССР наконец понял, что они стали ему родными за это время. — Простил, простил конечно. Как тебя, такого дуралея, и не простить? — уже с улыбкой ответил Наци и, отлипнув от ослабленного тела, вытер слёзы с его худых щёк с острыми скулами. Коммунист слабо улыбнулся в ответ и прильнул к мягкой ладони, прикрыв глаза. Сейчас он чувствовал себя легко, будто груз, что висел у него на сердце не один месяц, и в какой-то степени даже свободно, окончательно исчез. За один день мужчина смог пережить свою подстроенную смерть, отпустить прошлое и наконец почувствовать чьё-то тепло, хотя не то, чтобы почувствовать, а смог принять и понять. Он конечно не был уверен до конца, что отпустил своё тёмное прошлое, всё-таки частички до сих пор осколками врезались в нежные ткани его сердца. Революционер судорожно вздохнул, успокаиваясь, и взглянул на лицо Рейха. Оно было бледным, глаза слегка опухли и покраснели, а губы сильно искусаны. — Ладно, ты отдыхай и выздоравливай, а я схожу к врачу и сообщу о твоём пробуждении, — потрепав пострадавшего по макушке, произнёс Нацист и встал с кровати. — А сколько я спал? — Со́ва чуть наклонил голову в сторону и непонимающе свёл брови к переносице. — Два дня... или три, я не помню, не считал. Но могу тебе сказать одно: это были самые мучительные и нервотрёпные два-три дня в моей жизни, — с этими словами мужчина вышел из палаты, оставляя Социалиста одного с отдающейся в голове последней фразой. Он зажмурился, схватившись за голову. От кишащих мыслей она раскалывалась на части, трещала, гудела словно в ней проходит парад вертолётов. Выдохнув, мужчина откинулся назад, принимая лежачее положение. Вина сильно давила на сознание, а слова Немца лишь усугубляли положение. «Как Россия смог сделать это?» — подумал он. Эта мысль открыла ему свет на осознание: если бы Рейх нашёл его дома мёртвым, то тоже бы чувствовал вину, как и Союз, когда обнаружил РФ в ванной, обрамлённой его кровью. От неприятного воспоминания он поморщился и потёр переносицу. В палату зашёл врач, а следом и недавно упомянутый человек (страна). Он осмотрел пациента, озвучил диагноз, лечение и примерный срок прибывания в больнице, а после покинул помещение. Теперь кое-кому придётся посещать психолога. — Теперь всё наладится, — тихо произнёс Фюрер, присел на край кровати, кладя руку на чужую голову и растрепав его волосы, и улыбнулся, — Я обещаю