Инквизитор и чума

«В этой маске запах трав становился проклятьем. Костюм, сквозь муки нахождения внутри него приближал к сыну божьему. В итоге, зловонная, страшная Чёрная смерть превращалась в ангела смерти и забирала с собой души, доставая их из заживо сгнивших тел и доставляя… к сожалению, никто не знал, куда точно доставлял души этот ангел». Слова ведьмы, голодной вошью сквозь маленькое отверстие пробрались под прочную кожу чёрного облачения и впились в самую макушку. Он шёл прочь от поднимающегося дыма и смрада. Ряженые в страшные маски, все до единого, поспешно покидали площадь. Там оставалась сгорающая, стонущая, источающая мерзкий запах разложений куча трупов, вперемешку с ещё живыми, но практически мертвыми людьми. В ушах мужчины в страшной тонкоклювой маске до сих пор звучит смех последней девушки, её слова и бешеные стоны горящих заживо котов и кошек в мешке. Эти звуки никогда не покинут его разум. Они станут неотъемлемой частью его кошмаров. Так же, как и длинные, холодящие душу носатые тени, быстро покидающие залитую багровым пламенем площадь. Постепенно он отдаляется от наполненной страданиями точки города. Стук набоек на его каблуках становится громким, звонким и проносится мимо многих зданий этого вымирающего города. Он шепчет молитву и спешит в святой дом, чтобы, несмотря ни на что, успеть к причащению. «Двери храма открываются только внутрь», — по какой-то причине звучит в его мыслях. — «Двери храма открываются только внутрь», — думает он, толкая большие тяжелые створки из цельных кусков дерева. Лёгкий скрип предвещает его вхождение в святой дом. Вместе с этим из стен храма на улицу вырывается мерное хоровое пение, настолько чистое и ясное, что становится понятно, что оно не подходит для этого грешного мира, а тем более, этого, сражённого Чёрной смертью, города. К высокому мужчине в страшном чёрном костюме и длинноклювой маске подходят несколько человек в длинных чёрных рясах. На их головах выбритая тонзура, вокруг которой оставлен ободок из волос. Все они немолоды, но и не стары. Их руки начинают помогать мужчине, являющемуся судьей над ведьмами и их же палачом, снять тяжелый, пропитавшийся потом и дождем костюм. С большим трудом его раздевают и провожают в комнату для обмывания тела. Он остаётся один и теперь судорожно читает молитву. В дверь комнаты для принятия ванны и очищения стучит один из служителей храма. Он, кланяясь, заходит в помещение, подобное купальне, и со всем почтением обращается к святейшеству. — Ваше благородие, причастие начнётся через десять минут. Надеемся, что вы сможете присоединиться и прочесть молитву во спасение и милость божию к нашему народу, бедному и бедствующему, — говорит он чуть ли не шёпотом от своего уважения и от стыда перед тем, что прерывает купание главного инквизитора, верующего и направляющего божье проведение. — Я присоединюсь к вам, — голосом, полным металлического звона, произносит инквизитор. Он действительно хочет этого, несмотря ни на усталость, ни на ужасы, которые он в последнее время ежедневно наблюдает собственными глазами. Вера этого мужчины не слепа, но она беспрекословна. Иногда ему кажется, что ангелы разговаривают с ним по ночам и поют песни своими идеальными голосами. Эти ангелы, они исполняют песни про светлое завтра после невероятно темного вчера. Они гарантируют не обещая, ведь обещание — это грех и грешен тот, кто обещает. Закончив с принятием ванны, он надевает свежую рясу, от которой пахнет благовониями и не пахнет потом и смертью. Его глаза скользят по каменным стенам, по деревянной двери, по выложенным аккуратной кладкой коридорам. Его зрачки упираются в главную залу того здания, которое в сердцах избежавших смерти считается единственным чистым и защищенным от посягательств насланного ведьмами проклятия. Здесь, под самым крестом, стоят мальчики в черно-белых одеждах. Совсем юные, чистые, опьяненные любовью всевышнего. Они уже начали петь псалмы, и их голоса пробирают инквизитора до слез. В этот момент в его душе вновь что-то спотыкается, всего на короткий миг, но за это время он успевает задать себе всего один вопрос: «Господи, за что?». Инквизитор отгоняет эту пагубную мысль и направляется в сторону трибуны, на которой лежит огромная книга. Страницы её прошиты золотыми нитями, корешок будто бы отлит из чистого золота, с другой стороны, на переднем обрезе, специальный замочек, ключ от которого инквизитор несет на своей шее. На обложке искусный художник изобразил лик Матери с младенцем, а внизу подписал название книги. Это — то самое, святое писание, стихам которого верят и слова которого без перерыва нашептывают жители пораженного страшной болезнью города. Высокий человек, сменивший своё чёрное кожаное тяжелое одеяние на рясу, делает три шага по небольшой лестнице. — Раз, два, три, — считает он шёпотом каждую из маленьких возвышенностей и с преодолением каждой чувствует внутри себя праздный трепет, отрешённые от обыденности легкость и близость к создателю. Жестом руки он останавливает прекрасный хор повзрослевших и лишившихся крыльев купидонов. Он проводит ладонью по воздуху в направлении рядов из скамеек, туда, где сидят испуганные, уставшие, оставшиеся горожане, подавленные грузом горя от утраты близких. Его правая рука делает широкую дугу и останавливается вверху. Рукав сползает вниз, оголяя предплечье. Левой рукой своей инквизитор, будто бы толкая невидимую преграду, делает ещё один величественный медленный жест. Ткань рясы скользит вниз, показывая тонкую костлявую кисть, за которой следует мелко исписанная широкими венами часть руки до локтя. Так продолжается несколько секунд, и, по итогу, высокий мужчина замирает в позе воззвания к небесам. Единственное, что ему остаётся, и он это делает так же медленно, — поднять свою голову и посмотреть с земли на небеса. Его нос упирается в фреску на потолке храма. — Дети божьи! — начинает он. — Все мы — дети Божьи! И отец нас любит! — голос отражается от сводов святого дома и звучит громко, величественно и даже грозно. — Он! Он, и только он, даст нам сил бороться с сатаной и его слугами! Он, и только он, наша надежда, вера и любовь! Только он способен направить наши руки и умы на борьбу со скверной и утешить, и успокоить, и даровать мир душам, потерпевшим поражение в бесконечной войне, и душам, что зависели от воинов божьего света! — Аминь! — одинокий выкрик из зала словно заряжает инквизитора своей невероятной энергией! Он раскидывает и без того поднятые руки и продолжает свою речь: — Так будьте сильными! Так будем сильными! Будем нести его святое и великое слово на наших плечах, в наших умах и сердцах! Вот то, что спасет наши грешные души! Вот что позволит всем нам вернуться в райский сад! Ведь всем и каждому там есть заказанное место! Даже тем, кто был грешен! Им предстоит пройти очищение в чертогах Ада и явиться к вратам райским новыми, очистившимися от грехов! И там святой апостол Петр будет встречать согрешивших так, как встречает праведников, ведь те познали себя в полной мере и пришли к упокоению, смирению и прощению! Вот ОНА — СИЛА НАШЕГО ВСЕВЫШНЕГО! Он не бросает в геенну огненную, он помещает туда в урок, назидание и очищение! — Аминь! — речь высокого человека производит положительный, похожий на гипноз эффект. — И те, чьи тела были сожжены… И праведные, и грешные, рано или поздно тоже попадут в бесконечный рай, и там сын встретится с отцом и матерью! Мать встретится с детьми и правнуками! Все родственники сядут за общим круглым столом для общения и дабы придаться воспоминаниям и рассказам! — здесь инквизитор делает небольшую, больше похожую на сценическую паузу в своей речи. На самом же деле, в его мыслях мелькает одна греховная мысль: «Ангел явился в этот мир, дабы послушать мою речь». «Гордыня, гони гордыню из своего сердца», — что-то ропщет внутри него. — «Это все твоя гордыня… это бес, просунувший руку в твою грудную клетку! Гони его!» — кричит само его естество. Никто не заметил произошедшего. Не обратил внимания ни на запнувшегося в своем обращении священника, ни на мягко открывшуюся дверь, в которую вошла девушка в черных одеждах. Она прошла мимо нескольких пустующих рядов и села одна, на самом краешке длинной скамьи. Но этого никто, кроме инквизитора, не заметил. — Аминь! — дружный выкрик введённого в транс зала выводит инквизитора из задумчивости, заставляет отвлечься от прекрасной прихожанки, настаивает на продолжении службы, и высокий человек, сменивший страшную птичью маску и тяжелую кожу своего крёстного одеяния на свободную рясу преданной службы, вдохнув ноздрями свежий воздух воцарившейся музы, начинает нараспев оглашать своими устами слова всевышнего, посетившего этот проклятый ведьмами город. — Во имя святого духа и матери породившей сына божьего; во имя райского сада, что воцарится на земле так же, как на небесах; во имя родителей и прародителей, давших начало; Во имя всего сущего и канувшего; во имя отца, сына, внука и правнука всесильного; во имя праведной жизни и достойной смерти; во имя Бога нашего, всевидящего и мудрого мы будем нести очищающее души слово! — тяжелым как свинец, громким как раскаты моря, бьющего о скалы, голосом пропел инквизитор и, отвернувшись от восседающих на скамейках, представ лицом перед ликом сына божьего, инквизитор падает на колени. По его лицу скатываются тяжелые горячие слёзы единственных, истинных, веры и любви. Хор мальчиков, что стоит за спиной инквизитора начинает петь своими тоненькими детскими голосами, и эта песня поднимается вверх, к сводам храма, и спускается оттуда в форме эха. Прихожане в исступлении падают на колени, очерчивают пальцами форму креста на своих телах и растворяются в молитвах, поклонах и в своей непоколебимой вере. Единственной недвижимой фигурой остается новая прихожанка. Она просто сидит и не сводит своих глаз с фигуры высокого человека. Проходит несколько секунд с начала общего молебна, и инквизитор опускает свой взор с небес на проклятую землю. Его глаза вновь спотыкаются о фигуру девушки. Только в эту секунду она падает на колени и начинает биться лбом о каменный пол. Тяжелая обувь высокого человека отбивает каждый шаг. Он приближается к милой прихожанке, мысль о которой обжигает его нутро и его веру. Он останавливается примерно в метре от девушки и смотрит несколько секунд на то, как она усердно молится. — Хватит, — сказал высокий мужчина, стараясь произнести слово как можно более нежно и ласково. — Встань… пожалуйста. Дай мне посмотреть на лицо твоё, дочь божья, — он старательно выцеживал из своей души экстракт мягкости сердечной, чтобы приправить им свой грубый голос. Девушка перестала молиться. Она застыла в очень странной позе, и инквизитору даже показалось, что она изучает пол под его ногами. — Ну что же ты? Вставай, — теряя терпение произнёс высокий мужчина, позабыв о том, что храм полон прихожанами. Те продолжали молиться, не обращая внимания на происходящее. Некоторые поднялись с пола и заняли места на скамейках. Они соединили руки ладошкой к ладошке перед своими лицами. Они, касаясь лбов указательными пальцами, рассказывали небесам о своих страхах, переживаниях, бедах и молили… молили… молили… шёпотом голосов вознося свои просьбы. — Вставай, — повторил инквизитор в очередной раз, выдавив из души последнюю каплю человечности. Девушка медленно начала подниматься. На лице главного хранителя слова всевышнего появилась краткая улыбка, он хмыкнул. Через несколько секунд девушка полностью выпрямилась перед ним. Макушкой она с трудом доставала ему до середины груди. — Посмотри на меня. Дай мне увидеть твоё лицо, твои глаза, — властно потребовал инквизитор, вновь приступив к отжиму нежности из своей души. Девушка медленно, словно по фазам, начала поднимать голову и глаза, чтобы направить их в глаза мужчины в рясе. В какой-то то момент, она посмотрела на него исподлобья. «Гони от себя грех вожделения… гони от себя мысли грешника… гони… гони… гони…» — за долю секунды пронеслись мысли в его голове. Она смотрела на него взглядом невинного, но уже не ребёнка. Он смотрел в её глаза и чувствовал… он не мог точно определить то, что он именно чувствовал по отношению к этой девушке, но это было чем-то прекрасным. Инквизитор возвышался над ней зловещим сталагмитом. Внезапно появившаяся незнакомка, точнее, её лицо, была лишена любых эмоций. Высокий мужчина в рясе старался отвести свои глаза от неё, но не мог. Он, словно капля крови в чаше вина, растворился в радужках девушки. Инквизитор никогда раньше не видел таких глаз. Они были совершенными, они были настоящими, они были живыми, и они были наполнены чем-то таким, что тот принял за благословение. А ещё они были разными. Они были похожи на древний символ, который показывал ему один святой отец, что путешествует по свету и несёт слово божье в сердца заблудившихся во тьме. Этот символ был у него в небольшой книжке со странными письменами в виде рисунков. Тот апостол рассказывал, что это представление вечной борьбы между светом и тьмой. Он называл это «инь-янь». Девушка смотрела в его глаза своими, разными. Один был совершенно чёрным. Даже зрачка не было видно в этой радужке. Второй глаз был совершенно бел. Лишь тонкая чёрная линия окружности подрагивала. И он наблюдал за этим. А в мыслях его уже горело праведное пламя, в котором горел он от своих мыслей о ней. — Ты слепа на один глаз? — спросил он с внезапно появившейся, чистой нежностью.  Девушка отвела взгляд и смущенно уставилась в пол. — Нет, — ответила она вполголоса. — Я прекрасно все вижу. А эти глаза… это то, чем наградил меня Господь наш всевидящий, всезнающий и всепрощающий. — Ты не из этого города? — он, наконец, смог совладать с собой, и его голос вновь зазвучал холодным металлом. — Да, — коротко ответила она. — Откуда ты и почему пришла сюда? — Я из города… — начала она, но замялась. — Может, вы слышали когда-нибудь о великом графе и графстве Просперо? — Да — холодно ответил инквизитор. — Но это далеко отсюда. И почему ты ушла? — К нам в город пришла страшная беда. Мы называли её Красной смертью, — сказала девушка, и лицо высокого мужчины исказилось ненавистью, страхом и недоверием. — Красная смерть? Что это? — спросил инквизитор. — Это несчастье, обрушившееся на нас за то, что многие были лишены веры. Наш граф запрещал нам верить, и поэтому к нам явилась Красная смерть. Человек, встретивший её, чувствовал острые боли. У него неожиданно начинала кружиться голова. Потом из всех пор проступали капли крови, а через полчаса бедолага умирал в страшных муках, — голосом лишенным эмоций рассказывала девушка. — Боже, — испуганно произнёс инквизитор. — И ты бежала? — сочувственно спросил он. — Да — когда это только начиналось. Но я уверена, что в живых уже никого нет, — казалось, что её скелет, кости, мясо, кожа внезапно сократились, и девушка стала вполовину меньше. — Ты выбрала плохое место. Нас прокляли ведьмы, и мы боремся с их проклятием, — стараясь вернуть своему голосу беспристрастность, сказал инквизитор. — Боже, — она произнесла это точно так же, как это сделал святой отец, возвысившийся над ней, подобно утесу над морем. — … и мы назвали это проклятье «Чёрной смертью», — сказал высокий мужчина в рясе, стараясь подавить ужас, поселившийся комом в горле.