Инквизитор и чума

Высокий мужчина выходит под символ сына божества, которому он служит. Инквизитор окидывает своим взглядом прихожан и чувствует, как сердце сводит судорогой. В его голове, впервые за последнее время, вакуум. Тяжелое космическое пространство, поглощающее собой его внутренний мир. Он смотрит на людей, что рассаживаются по скамьям, и видит их искривленные страшной болезнью лики. Высокий мужчина, сжимающий скрипящую кожу, из которой сделаны его перчатки, хочет бежать сломя голову к обрыву, чтобы спрыгнуть и заслужить самую страшную кару из всех возможных. «Я виновен в их смерти». Он смотрит на прихожан и представляет, как их тела пожирает черная болезнь. «Я виновен в том, что они… отправятся к отцу и к сыну его, чтобы встретиться там с ними в райском саду…» Его мысли немного заторможены от испытываемого шока. «А виновен ли я?» — появляется вопрос, на который высокий мужчина на спешит ответить. «Что если… что если это выбор самого всевышнего… забрать всех детей своих сразу, а болезнь — как метод искупления их грехов. Что если моя отравленная кровь не была карой, а была благословлением?» — думает он своим затуманенным разумом, который находится в активном поиске причины, по которой все сложилось именно так. — Дети мои, — произносит он слабым голосом, давится слюной и начинает откашливаться, паства при этом замирает на нервном и тяжелом вздохе. — Дети… мои… — проговаривает высокий мужчина, внезапно для себя сфокусировав все свое внимание на боли, исходящей от ободранных почти до костей пальцев на руках. — Примите это великое благословление, направленное нам всевышним! — произносит он и понимает, что это ложь. Страшная, отчаянная ложь… «Во благо… Это ложь во спасение», — инквизитор начинает лгать самому себе от обреченности, от безысходности. — «Это даже не ложь… это лишь направление для мыслей… чтобы прихожане не боялись умирать». Его взгляд встречается с глазами Моры. Чистыми, разными, великолепными глазами, в которых сочлись небо и земля, свет и тьма, жизнь и то, что после жизни. — Дети мои… скажите мне, тому, кто является мостом между нашим миром и миром всеслышащего, всевидящего, мудрейшего и всезнающего… скажите мне, как на духу, у кого за плечами нет ни единого греха?! — его голос врезается в умы толпы, внимательно слушающей и вылавливающей каждое слово. — Ответьте мне! Кто здесь безгрешен?! — голос инквизитора поднимается к сводам и возвращается чем-то сакральным и сокровенным, пугающим и гипнотическим. В церковной зале воцаряется гомон прихожан. Все обсуждают провокационный вопрос, заданный инквизитором. Никто не хочет признаваться в своей несовершенности, никто не хочет признаваться в своих грехах. «Глупцы», — думает высокий человек, наблюдая за толпой под ногами. — «Глупцы! Покайтесь! Иначе не видать вам света и тепла, не слышать вам песен ангелов и не обсуждать с ними вопросов вечности, созерцая мир наш сверху… Не наслаждаться вам компанией ваших родных и близких, почивших раньше», — думает он, смотря за тем, как люди начинают ссориться и обвинять друг друга в надуманном, лишь бы не признаваться в собственном… Вверх поднимается тоненькая, белая ручка Моры. Инквизитор вытягивается, как струна на гитарном грифе, вслед за этим жестом от небольшой, хрупкой девушки. Он смотрит на нее, наблюдает за тем, что она будет делать дальше. Он сжимает кулаки и чувствует боль и то, как свежие раны собственного производства начинают сочиться, наполняя перчатки свежей, теплой, отравленной жидкостью жизни. — Послушайте, пожалуйста! — кричит она, в попытке перебить гомон толпы. — Послушайте меня, пожалуйста — девушка пронизывала тонкой леской своих слов прочную и плотную ткань базарного крика горожан. — Тишина! — взревел инквизитор своим громоподобным голосом, что поднялся до свода и опустился на головы паствы в виде успокоительного, по ощущениям напоминающим холодный дождь. — Выслушайте! — он сделал жест в сторону Моры и пригласил её подняться на трибуну. Девушка благодарно кивнула и пошла мимо расступающихся прихожан в сторону высокого мужчины в черной рясе. Она поднимается и становится рядом с ним, после чего окидывает стоящих внизу своим легким взглядом. — Позвольте вам признаться. Позвольте признаться перед вами и перед Богом в том, что я грешна! — начинает говорить Мора, и в храмовой зале наконец-таки воцаряется безмолвие. — Мой грех заключается в страхе! — девушка практически кричит об этом, практически срывается на плач, сознаваясь в этом. — Я бежала из родного города, отказавшись от борьбы, чтобы избежать красной… — Мора запинается, её рука подтягивается к губам, голова чуть клонится вперёд, а веки своим сокращением выбивают слёзы. — … чтобы избежать красной смерти, — выдавливает она из себя, и публика, внимательно наблюдающая за ней, была готова поклясться в том, что она видела то, как на миг, когда Мора открыла глаза, те были залиты экстрактом цвета безлунной ночи, разверзнутой кошачьим зрачком. — Аминь! — вскрикивает высокий мужчина, который не видел того, что видели или думали, что видели люди. — АМИНЬ! — вновь произносит инквизитор, призывая прихожан к тому, чтобы те прокричали вместе с ним. — А-А-А-МИ-И-И-ИНЬ! — кричит он, и от этого крика невозможно удержаться. Этот крик подхватывают прихожане, приветствуя ту девушку, что сказала правду о себе, не побоявшись мгновенной кары от всевышнего. — Я тоже грешен! — И я грешна! — И я тоже не был праведником! Гул толпы взрывается признаниями, что сыплются со всех сторон. И люди, что так боролись за свой внутренний мир, начинают выплескивать его наружу. Эта всеобщая истерика не имеет ни формы, ни определенных звуков, и те, кто совершил по истине злые деяния, остаются злодеями, но со спокойной совестью. Те, кто думает, что был грешен, не могут сдвинуться с места, падают на пол и начинают молить и умолять. И никто не слышит того, как многие сдавали невиновных девушек, называя их ведьмами. И никто не слышит того, как многие рассказывают о том, как врали о мужчинах, рассказывая о них, как о послушниках падшего или о чертях, что приняли человечий облик ради обмана и получения душ. Никто ничего не слышит, как не слышал инквизитор, когда обрекал невиновных на страдания и смерть. Только он и Мора могут вычленить из этих воплей и криков не только отдельные слова, но и полноценные предложения. «Что же я натворил?» — только лишь губами он вычерчивает эти слова. — «Я был так слеп, так глуп, так глух… и подвел своими действиями людей к черте… когда они прокляли нас всех, и это кара… и даже всевышний не станет помогать нам, ведь мы… сами нарушили все его заповеди…» Он смотрит на чернь, которую хотел уберечь от бед. Инквизитор наблюдает эту мразь, что стонет и воет, и молит, и просит. Высокий мужчина думает о том, как сильно хочет сжечь этот город, чтобы очистить его огнем. Святой отец уже начинает считать и просчитывать, как это можно воплотить в жизнь. — Дети! Дети божьи! — кричит он, привлекая к себе внимание присутствующих. — Послушайте меня! — инквизитор прекрасно знает, какая акустика в доме божьем и как ей правильно пользоваться, чтобы достучаться до умов, сердец и душ. — Вы все грешны! — говорит он, и гомон внизу потихоньку прекращается, а глаза, наполненные слезами, поднимаются на высокого мужчину. — Вы все грешники! — инквизитор практически кричит, но это лишь актерская игра, которую он должен вести с момента осознания того, что он натворил, и того, кто стоит перед ним. — Прости! — Помилуй! — Пощади! Толпа начинает роптать и разбиваться в поклонах и мольбах, но не перед высоким мужчиной, а перед символом религии, которой пропитана каждая клеточка этого места. Мора и инквизитор вновь наблюдают и мерзость человеческой натуры, и то, насколько человек — мразь, и это знание полностью уничтожает любое доброе намерение, любое стремление к тому, чтобы помочь плачущей толпе. Инквизитор смотрит на действо под ногами и представляет то, как очистит огнем стены святого дома, чтобы очистить его от очага черной смерти, которая теперь тоже тут живет и которую необходимо уничтожить… до тла! — Дети божьи! — вновь кричит инквизитор и смотрит вниз. — Мне было видение этой ночью! — он говорит громко, уверенно, страшно. — Апостол явился ко мне и сказал, что все мы наказаны за наши прегрешения. — В зале начинают перешептываться. — Апостол сказал, что спасет нас всех, но через очищение! — мужчина наблюдает то, как люди начинают неистовствовать, и дает знак послушникам, чтобы те немного успокоили толпу. — Сегодня я провел всю ночь в мольбах и просьбах дать ответ на мой вопрос! — Инквизитор указывает на разбитый лоб. — И мне дали ответ! Ангелы дали мне ответ! — Какой?! — слышатся выкрики из толпы. — Скажите мне! Ответьте мне! — кричит мужчина, обращаясь к пастве. — Готовы ли вы искупить свои грехи и пройти через земное очищение, чтобы не попасть в чертоги, которыми правит лукавый?! — Инквизитор точно знает, что он хочет воплотить в жизнь, и точно знает, что единственные, кого он оставит в живых, — это он и Мора, грех которой не столь страшен и она сможет искупить его в молитвах. «Самое главное…» — проносится в голове высокого мужчины. — «Самое главное — прогнать её прочь! Чтобы она не заразилась этой страшной болезнью и она смогла бежать отсюда». — Да! Мы готовы искупить все наши грехи! Мы на все готовы, святой отец! — Прихожане разбиваются о пол, они в слезах, соплях и преисполнены сожаления о том, что сотворили. «Надо спешить…» — думает инквизитор. — «Если все провернуть быстро, они не будут мучиться от черной смерти, но… как избавить их от мучений, связанных с болью?» — думает он и тут же понимает: — «Нельзя глушить боль ни маковым отваром, ни пряными травами… Мы должны пройти через мучение, чтобы обрести прощение… они должны, а я…» — он спотыкается об эту мимолетную мысль. — «А я приму весь гнев на себя… как убийца, как тот, кто обрек простых людей на страдания». — Вы точно готовы искупить свои грехи, несмотря ни на что?! — спрашивает мужчина. — Вы точно преисполнены решимости, чтобы сделать это?! — Да. — Люди, они словно в трансе. Даже прислужники слушают своего настоятеля с открытыми ртами и не моргая. Они готовы на все и ко всему. — Огонь… Огонь — единственное, что сможет очистить и тела, и души! А боль и страдания — это то, что смоет налет из грехов, которым каждый покрыт как мхом или плесенью! — инквизитор обращается к люду, после чего переводит фокус своего внимания на служителей святого, но проклятого дома. — А вы должны будете покинуть город и затаиться в какой-нибудь келье и молиться… молиться… молиться за наши души! — На щеках мужчины появляются большие слезы, когда он обращается к послушникам. Паства при этом с покрасневшими лицами, устремленными наверх, внимательно наблюдает и слушает то, что говорит им святейший. — Что это значит?! — один недовольный голос запускает цепной механизм возмущения. — Что это значит?! — второй, третий, четвертый голос вздымается под самый купол, оглашая требование смертного приговора по правилам суда Линча. — Что это значит?! — жители почерневшего города обращаются к смутьяну. — Это значит, что вы все уже больны! — выкрикивает высокий мужчина, схватившись за свою пораженную болезнью руку.  — Поэтому вы должны очиститься, должны смыть со своего тела и со своей души нечистоту черной смерти и принять судьбу! — инквизитор говорит то, что считает нужным. — И нет смысла бежать… лучше принять свою судьбу и провести последние мгновения так, чтобы это было достойно, — сказал инквизитор, не понимая того, какой хаос он провоцирует таким образом. — Да он же сам одержимый! — звучит женский голос, который, как раскаленное острие ножа, входящее в кусочек сала, минует мягкую основу общего возмущения и тут же подрывается ласточкой от земли к небу, поймав волну согласных выкриков. — Одержимый бесом! — все тот же женский голос пробивается сквозь общий гул. — Его необходимо схватить! — женщина орет, будто бы вспоминая все обиды за всю свою жизнь.