Быдло во Франксе.

      Проснувшись, по своему обыкновению рано, Синдзи первым делом заглянул в спальню к Мисато… нет! Здесь не будет отсылки на «Конец Евангелиона»! Он просто хотел проведать девушку!.. Пиздец вы тут все извращенцы, конечно. Всё у вас непременно должно быть по Фрэйду… Но, ладно, мы отвлеклись.       Обнаружив, что капитан, плотно завернувшись в одеяло, спит без задних ног, в свой единственный выходной, набираясь сил на всю следующую трудовую неделю, Синдзи не посмел потревожить её сон. Ведь, как ни крути, именно он был повинен примерно в трёх четвертях той усталости, которая накопилась у неё за предыдущую неделю и это при том, что в город он приехал в среду. Поэтому молодой лейтенант тихонечко задвинул дверь, ведущую в её комнату, вернулся в свою и приступил к своим утренним процедурам.       Сперва шла общая разминка, особое внимание при этом уделялось шее, затем по пятьдесят отжиманий попеременно на каждой руке, затем сто пятьдесят приседаний (а присесть Синдзи, если учесть его образ жизни, был морально готов всегда), после чего пилот направился в ванную, где принял холодный ледяной душ. Однако, на этот раз он старался сдержать свои выкрики, типа «Охуенно, блять!», которые были сродни самовнушению… неработающему самовнушению, чтобы не разбудить Мисато.       Юный пилот прожил с ней недостаточно времени, чтобы узнать, что чтобы разбудить капитана нужно было ещё постараться.       Закончив омовение своего священного сосуда… да я не про хуй! Просто в растафариантстве человеческое тело считается священным сосудом, вот я и хотел сделать такую отсылочку, ну, типа, Синдзи — растаман и всё такое… Ой, проехали!       Растерев своё тело, покрывшееся мурашками из-за холода, лейтенант накинул на себя халат и надел очки с перчатками, после чего отправился на кухню, где и поставил себе завариваться терпкий, забористый чифирёк. Пока же тюремная амброзия доходила до нужной консистенции, Синдзи, пожарил себе пару яиц на сковородке… Мне вообще нужно уточнять, что это были куриные яйца?       Пока пилот орудовал на кухне, он даже и не думал включать свой плеер, поскольку знал, что он не сможет сдержаться и начнёт подпевать, а ведь, дай лейтенант себе волю, тут не то что Мисато, тут весь многоэтажный дом познакомиться с творчеством Эминема, а Синдзи хотел, чтобы знакомство с Моцартом современности было осознанным и оставляло после себя лишь приятные воспоминания.       Съев яичницу прямо со сковороды (чтобы не мыть за собой ещё и тарелку) и выпив чифиря, Синдзи начал думать, чем же ему сегодня на завтрак побаловать свою начальницу. Закурив сижку, лейтенант начал перебирать у себя в голове все доступные ему варианты блюд, какие он только мог сделать из имеющихся в его распоряжении ингредиентов. В итоге было принято решение остановиться на лазанье. Шутки про бич лазанью ещё актуальны? Нет? Ну, я так и думал…       Взяв небольшую форму для запекания, Синдзи положил на дно слой теста, на котором создал слой фарша, на котором — слой чилийского соуса, потом шёл тонкий слой разнообразных специй и в довершении всего — слой тонко порезанного сыра. Повторив все слои раза три, юный пилот, накрыл неготовую лазанью полотенцем, после чего написал записку хираганой: «Когда проснёшься, поставь в духовку на полчаса на 200°C. Вернусь после обеда. Мне можешь не оставлять, я поем».       Записку Синдзи положил прямо на полотенце. Лейтенант помыл за собой посуду и уже планировал покинуть кухню, как вдруг прямо посередине помещения беззвучно, словно ниндзя, возник Пен-Пен. Появление пернатого вызвало на лице пилота лёгкую улыбку, и он потрепал пингвина по головке… Да, да, «погладил пингвина по головке», очень смешно. Вы сами от этого-то не устали?       — Совсем про тебя забыл!       Молодой лейтенант подошёл к холодильнику «с анализами» из которого достал рыбку, Ebisu и упаковку «Хайникена»:       — Прости, чувак, но сегодня тебе придётся опять пить анализы, «Хайникен» мне сейчас нужен для другого. — театрально просил прощения у птицы Синдзи, выливая Ebisu ему в миску.       Судя по тому, как охотно Пен-Пен потреблял продукцию имперского алкопрома, ему было совершенно без разницы что бухать.       — Животное!.. — с наигранным недовольством Синдзи обозначил саму суть Пен-Пена. — А как же культура питья? А как же тысячелетние традиции германского пивоварения? Неужели для тебя всё это пустой звук?       Пингвин, уже опустошив миску, с непониманием наклонив голову, смотрел в глаза лицо очки Синдзи.       — А, ну да, точно… — всё ещё нарочито плохо отыгрывая роль пивного эстета (Привет, Хованский!), кивнул ветеран. — Конечно.       Лейтенант подбросил рыбёшку, которую Пен-Пен поймал в воздухе и тут же заглотнул… Прямо как Рэй!       — Хоть закусывай… — снисходительно вздохнул Синдзи и покинул кухню, держа в руке упаковку Хайникена, оставив пингвина в некотором недоумении.       «Это щас ваще чё было? — вертелся в голове вопрос у птицы. Правда, недолго, поскольку уже следующей его мыслью было — Да похуй».       Синдзи же повесил халат обратно в ванную, после чего вернулся в свою комнату, где надел штатскую одежду… ну, ту одежду, которую он реприватизировал во время эвакуации. Так же пилот взял с собой кошелёк, ключи и телефон, который ему подарила Мисато, в конце концов, меньшее, что он мог сделать, чтобы отблагодарить девушку, которой и так уже доставил немало проблем и неудобств — так это выполнить её просьбу о ношении телефона.       Да, Синдзи подозревал, что через этот телефон за ним могут следить, но Nerv следить за ним будут в любом случае, если они, конечно, не полные идиоты, а, при всех их грехах, было достаточно очевидно, что скудоумие к ним не относится. А так и Мисато будет волноваться меньше, да и Nerv с большей вероятностью поверят, что ветеран у них на крючке.       Лейтенант не забывал про документы «Джероне Марраса», которые ему всё ещё нужно было перепрятать, однако, пока ему не удалось придумать такого места в квартире, которое было бы более надёжным, чем шкаф. Да, конечно, можно было бы их спрятать в хламе, занимающем большую часть комнаты Мисато, но, во-первых, Синдзи не хотел, чтобы его паспорт насквозь провонял продуктами разложения самых разнообразных полуфабрикатов — так его документы не возьмёт в руки ни один уважающий себя пограничник. А во-вторых, он боялся, что потом сам свой паспорт в этой помойке никогда не найдёт.       Взяв в подмышку пачку пива, Синдзи вышел в коридор. Да, он обещал «пацанам с работы», что разопьёт пиво с ними, но сейчас оно было нужно пилоту для одной очень важной цели и пилот был уверен, что мужики его поймут… На худой конец, молодой лейтенант всегда сможет лишний раз проставиться, чем и снимет все возможные противоречия в своих отношениях с коллегами.       В коридоре Синдзи вновь, во второй раз за сегодня, встретился с пингвином, которого он, собственно, и потискал на прощание за щёчки:       — Сторожи дом. Пока Мисато не проснётся, оставляю тебя за старшего. — с этими словами пилот покинул квартиру, закрыв входную дверь на ключ.       Пингвин же несколько секунд смотрел на закрытую дверь, после чего издал пингвиний недовольный звук и пошёл по своим делам, изучать динамику цен на ноты MSFT и TUSD — в этом квартале они казались Пен-Пену наиболее привлекательными для среднесрочных инвестиций.       Выйдя на улицу, Синдзи обошёл дом в поисках детской площадки, которую он быстро обнаружил с противоположной от парковки стороны.       Чутьё, а, если точнее, опыт, и тут не подвёл молодого лейтенанта, ведь на самой детской площадке он обнаружил ровно то, на что надеялся — нужный контингент.       На детской площадке в маленькой беседке на четырёх удобно расположились три гоп… антисоциальных элемента в спортивных одёжках. На одной лавочке в беседке сидело два молодчика, ненамного старше Синдзи и занимавшиеся табакокурением и распитием спиртных напитков в неположенном месте, при этом громко смеясь. Напротив них же сидел парень, которому ветеран стрел бы дал… нет, у нас всё ещё не яойный фанфик, а дал бы ему пилот лет восемнадцать… как и прокурор, при большом желании.       «Парень постарше» был гораздо более спокойным, чем его товарищи, и в разговоре говорил намного меньше, чем слушал, а эмоции демонстрировал гораздо сдержаннее, чем его собеседники. Так, например, там, где два других гопника разряжались громким смехом, «старшой» лишь усмехался.       Синдзи борзой походкой подошёл к беседке и, со всем, присущим ему, мастерством форточника, заскочил в огромное декоративное окно, занимавшее практически всю стену беседки, и грациозно, словно кот, сел на свободное место прямо рядом со старшим, положив пачку «Хайникена», которую не выпускал из подмышки, рядом с собой:       — Часик в радость, пацаны. — сопроводил он своё появление этой фразой блатного этикета.       Пацаны же… нет, не охуели, но с удивлением и недоверием посмотрели на непрошеного гостя, ничего ему не ответив. Какое-то время они просто смотрели на незнакомца в кожаном плаще, при этом удивление в их взглядах всё больше перетекало в раздражение.       Да, возможно, Синдзи было бы лучше для первой встречи с местными пацыками надеть спортивную форму, но его спортивная форма была украшена логотипами организации, пользующейся в узких кругах широких массах прескверной репутацией. Поэтому пилот, будучи морально готовым к тому, что встречать его будут по одёжке, надеялся, что проведут-то его по уму, а, точнее, по понятиям. Хотя, понятия — это такая вещь, что выкрутить их можно как угодно.       Синдзи же натянул на все оставшиеся у него молочные зубы беззаботную беззлобную улыбку и принялся внимательно рассматривать своих новоявленных собеседников, не задерживая долго взгляд ни на одном из них, а напротив, его взгляд метался от одного обитателя беседки к другому, из-за чего производилось впечатление не того, что Синдзи изучает членов компашки, а того, что он недоумевает от их, достаточно агрессивной, реакции и ждёт, пока ему кто-нибудь из присутствующих не объяснит причину столь недружелюбного проведения.       — Чего надо? — наконец, недовольно спросил старший.       — Ну, пацаны… — сделав виноватую мордашку, Синдзи демонстративно поднял руки вверх. — Вы чего бычите-то на ровном месте, словно я какой-нибудь манекен? Я ведь к вам, между прочим…       Синдзи выдержал драматическую паузу, засунув руку во внутренний карман своего плаща. Этот жест заставил очки всех гопников сжаться, они ведь понимали, что незнакомец мог вытащить из кармана в этот момент вообще всё, что угодно:       — …пришёл с подгоном!       Синдзи, хитро улыбнувшись, протянул вперёд раскрытую пачку «Captain Black», прекрасно осознавая, что простые гопники видят такую пачку только на Новый Год, да на днях рождения своих наиболее успешных знакомых.       — О! — в один голос, выражающий одновременно и одобрение, и облегчение, воскликнули оба гопника, сидящих перед пилотом и, кинув на землю недокуренные бычки, запустили свои грязные руки в раскрытую прямо перед их носом пачку.       — А можно две? — в наглую спросил один из гопников, пока его товарищ прибирал к рукам уже третью сигариллу.       — Обижаешь… — с показным великодушием сказал Синдзи. — Берите сколько надо, если что, у меня ещё есть.       — Благодарствую… — расфасовывая табачные изделия по карманам, отозвался второй.       Уже через секунду в пачке осталось всего три сигариллы. Гопники закурили подгоны Синдзи, получив возможность насладиться вкусом благородного табака, на что лейтенант довольно кивнул, недопонимание с этими двумя было полностью улажено.       — А ты чего не берешь? — лейтенант протянул пачку к старшому, который в потрошении пачки участия не принимал. — Или брать мои подгоны тебе не по масти?       Два гопника недовольно уставились на старшого, ведь им не хотелось терять нового друга, а от дальнейших действий их предводителя зависела насколько крепкой и продолжительной будет дружба с этим малым в кожаном плаще.       Старшой же, в один затяг докурив весь остаток своей сигареты, который был довольно внушительным, отбросил бычок в сторону и вытащил одну сигариллу из пачки:       — А от чего бы мне не принять подгон от ровного пацыка? — громогласно заявил он.       Два других гопника восторженно приняли слова старшого, один из них протянул Синдзи бутылку пива, которую они распивали тут до его прихода. «Хе-хе-хе! Бивис, он сказал «прихода»!»       — Благодарю. — улыбнувшись, пилот сделал глоток, после чего передал бутылку старшому и, взяв из пачки предпоследнюю сигариллу, закурил её. Закурил по-нормальному, не используя мундштук, всё же лейтенант чуточку стремался, что его новые знакомые, увидев у него во рту столь чудную приблуду, проймут его превратно.       — Я — Балка. — представился гопник, сидевший перед Синдзи. — Я из-под Киото.       Пилот пожал Балке руку.       — Рыбий Глаз. — протянул руку гопник, сидевший напротив старшого. — Остров Сикоку.       Едва Рыбий Глаз отпустил руку Синдзи, как тут же получил бутылку из рук старшого.       — Грефа. — старшой пожал руку лейтенанту. — Я с Окинавы.       То, что все здесь присутствующие — неместные было неудивительно, город ведь совсем недавно построили. «Местные» ещё не успели появиться.       — Я с Хоккайдо. — сказал пилот. — Меня там знали как «Золотую Ручку».       Рыбий Глаз, пивший в этой время пиво, чуть им не подавился, после чего с расширенными, от удивления глазами, показал на ветерана пальцем:       — Да это же он! Это — Синдзи «Золотая Ручка»!       Балка и Грефа с удивлением посмотрели на Рыбьего Глаза, а пилот тихо усмехнулся ему ведь, как никак, бесконечно льстило, что его репутация обгоняет его самого.       — Кто, блять? — недовольно вопросил Балка. Грефа же лишь с интересом наблюдал за разговором своих товарищей.       — Да ты чё! — возмутился Рыбий Глаз. — Я же вам двоим про него рассказывал!       Рыбий Глаз перевёл взгляд на Грефу в надежде на то, что тот подтвердит его слова.       — Разве? — пожал плечами старшой.       — Да! — констатировал Рыбий Глаз. — Это же самый молодой ветеран стрел в истории!       Два гопника, кажись, начали что-то смутно припоминать, но ничего конкретного.       — Это же тот самый, — добавил информации Рыбий Глаз, — который в приюте Абашири создал клуб, настолько элитный, что его члены разговаривали между собой только по-латыни, а каждый вторник собирались в подъезде старой заброшки и пыхали там шмаль!       Синдзи был несколько раздосадован, что именно это достижение стоит наравне с «самый молодой ветеран стрел в истории». То, что информация, дошедшая до Токио-3, не совсем соответствовала действительности, было нормально, такие факторы как большое расстояние и испорченный телефон своё дело делали. В реальности же члены Римского Кружка редко разговаривали друг с другом на латыни, они, в основном, читали тексты в оригинале, а траву курили они не каждый вторник, а два-три раза в неделю.       — Так… — Грефа вошёл в чертоги своей памяти и нашёл там кое-какую информацию. — Это же… как ты там говорил… «Чёрт из Абашири», верно?       — Нет! — возразил Рыбий Глаз. — Чёрт из Абашири — это тот, кого Золотая Ручка загнал под нары.       Грефа, судя по выражению его лица, окончательно запутался.       — Погодь. — вмешался в разговор Балка. — А это часом не тот, кто служил чемоданом Кусэю «Коммисару»?..       — Да! — Рыбий Глаз был рад, что смог достучаться до дырявой памяти своих товарищей.       — …а потом ему ещё в Путине за жульничество все пальцы отрубили… — продолжил вспоминать факты из биографии человека, сидевшего напротив, Балка.       — Только не в Путине, а в Киселёвске. — поправил Синдзи, усмехнувшись.       — Крутяк… — протяжно выразил уважение Балка. Он был очень рад, что ему удалось встретить личность с настолько интересной судьбой.       — Можно посмотреть? — Грефа освежил свою память и теперь хотел убедиться, что ему не нассали в уши.       — Да, пожалуйста. — ветеран снял перчатку с правой руки и выставил руку вперёд.       Балка и Рыбий Глаз заворожённо смотрели на шрамы в виде колец, словно это была первая порнуха в их жизни. Грефа же шрамы не просто созерцал, он их изучал, притом достаточно долго, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы убедиться в их подлинности.       — Я думал тебе лет шестнадцать минимум. — с ноткой высокомерия отметил Грефа.       — Да, да. Я тоже так думал. — усмехнулся Синдзи, надевая перчатку обратно.       Рыбий Глаз и Балка рассмеялись, приняв это за шутку, Грефа же выглядел совершенно равнодушно и отстранённо.       — Ты нас извиняй, что уважаемого человека не признали. — передав пиво Балке, Рыбий Глаз счёл нужным пояснить за беспредел.       — Бывает. — махнул рукой Синдзи. — Главное, что инцидент исчерпан.       Все, в том числе и Грефа, единодушно кивнули.       — Но ты и сам виноват. — констатировал Балка, сделав глоток пива. — Хули ты вырядился, как манекен?       — Ага. — подтвердил Рыбий Глаз. — Только причёски ихней, дебильной не хватает.       В Японии давно существовала традиция «пацанства» и её старейшими носителями были печально известные во всём мире «моднявые» гопники, ныне презрительно называемые «манекены». После Второго Удара же началась форсированная глобализация, когда в Японию и проникли принципиально новые представления о том, как чёткие пацыки должны одеваться и вести себя. Эти представители новой для Японии и традиционной для большей части остального мира, школы манекенам себя противопоставляли и горделиво назывались «спортсмены». Надо ли говорить, что не было для пацана-спортсмена большей чести, чем унизить манекена и, соответственно, наоборот.       Поэтому Синдзи и счёл необходимым пояснить за шмот:       — Пацаны, не обессудьте. — усмехнулся лейтенант. — Просто только я приехал, началась эвакуация, вот я и решил затариться топовым шмотом, так сказать… по себестоимости!       Тут Синдзи сделал отсылку на один из постулатов идеологии, если вообще можно так выразиться, «спортсменов», который гласит: «Красная цена любому бренду — ноль». В целом, это был призыв не «понтоваться» дорогими вещами, особенно если девяносто процентов стоимости этой вещи составляет надпись и рисунок на ней.       Пилот мерзко рассмеялся, а в глазах всей троицы, даже Грефы, возник ахуй, страх и полное непонимание. Эти взгляды заставили Синдзи почувствовать себя максимально некомфортно. Настолько, что он даже перестал смеяться.       — Ты щас, блять, серьёзно?! — возмутился Грефа.       Синдзи понимал, что где-то он сел в лужу, но дай он заднюю сейчас, оказался бы в ещё большей жопе, поскольку самым страшным преступлением и в глазах спортсменов, и в глазах манекенов была ложь.       — Да… — неуверенно выдавил из себя Синдзи.       — У-у-у… — издал междометие Рыбий Глаз, смысл которого можно было передать фразой: «Вот это, конечно, попадос…» Балка же словил фейспалм.       — Да как тебя только ещё на вышку не определили… — удивился Грефа.       «Определиться на вышку» означало «быть приговорённым к смертной казни».       Синдзи смотрел то на одного, то на другого своего нового знакомого в надежде получить хоть от кого-то расширенную аналитику его поступка и возможных последствий, однако сцена была, как и у Гоголя, немой.       — Я что, — высказал предположение Синдзи, — по незнанию да по дурости учинил на районе какой беспредел?       Следует, наверное, отдельно обговорить, что в представлениях гопников с периферии, коей являлось, например, Хоккайдо, «учинить беспредел» означало нарушение исключительно законов блатняка, поскольку местная полиция там работала настолько эффективно, что нарушение «фраерских» законов само по себе было совершенной нормой, не вызывавшей в обществе ни порицания, ни одобрения.       — Да ты вообще сечёшь, что это за город?! — возмутился Грефа неосведомлённости своего собеседника.       — А что это за город? — поинтересовался Синдзи.       — Это — подмандатная территория Исследовательского Института «Nerv»! — объяснил Грефа.       — Ну, это я так-то уже выкупил. — констатировал Четвёртое Дитя. — Но почему этот факт должен меня как-то колышить?       — Золотая Ручка, — обратился к пилоту Балка, — это тебе не Хоккайдо. Тут особо не побеспределишь.       — Та про что вы, блять, все базарите?! — лейтенанта злило, что все ходят вокруг да около, всё какими-то намёками да полунамёками пытаются объяснить ему какую-то, казалось бы, очевидную, если не сказать, прописную истину, а он не может понять, что же именно хотят ему донести его новые знакомые.       — Тут людей прямо на улицах мочат. — на этот раз мысль попытался донести уже Рыбий Глаз. — Без рикиша да кипеша.       — Так чем это отличается от Хоккайдо? — Синдзи начал злиться. — Чем это отличается от Окинавы, от Киото? Да от любого города на Земле?       — Да правокачка тут пиздец лютая и быстрая, словно муха. — Грефа принялся объяснять, что процесс правосудия в этом городе чрезвычайно жесток и быстр. — Любой цветной мусор, да, думается мне, и простой баллон, может спокойно мочкануть практически любого. И многим из них даже повода не надо, валят даже не со скуки или от нечего делать, а от вседозволенности и безнаказанности.       Последняя фраза была явным преувеличением… хотя, сомневаться в том, что поводы для подобных разговоров имелись, не приходилось.       — А когда приходится отвечать, мент просто говорит, что счёл действия жмура опасными для исследований института. И всё! Ему не нужно даже вывести на маяк, что за действия, как именно, и чему конкретно угрожали. — продолжил мысль Рыбий Глаз. — В городе практически военно-полевое правосудие.       Несмотря на то, что Синдзи был прекрасно осведомлён, насколько сильно любят демонизировать служителей закона в криминальной среде, в то, что у полицейских в этом городе полномочия были чрезвычайно широки, поверить он был готов запросто.       — Да, конечно, есть масть неприкасаемых, их каждая собака при погонах в лица знает да честь им при встрече отдаёт. — с остервенением на режим произнёс Грефа, дополнив новичку информацию об общем положении вещей.       — Тут везде понатыканы камеры, — предупредил Балка. — так что не думай, что раз к тебе пока не пришли, то тебя пронесло.       — Да и те дела, которые до алтаря доходят, решаются чертовски быстро, обычно парламент длится минут десять. Зачитывается сначала позиция обвиняемого, потом гособвинения, после чего суд рисует обвиниловку. — Многим не дают даже болтуна, суд присяжных здесь — это явления просто из ряда вон выходящее, а баня грузу не соответствуют ни разу. — рассказал Грефа.       — Как тебе, например, четвертак шкету пятнадцатилетнему за раскол ящика? И это при том, что ящик-то был пустой. — слегка быканул на Синдзи Рыбий Глаз.       — А хули вы тогда тут сидите, да пивко распиваете, если тут такая жопень творится? — задал логичный вопрос пилот. — Не боитесь, что вас повяжут?       — Да, не. — махнул рукой Балка. — С административками тут боле-мене ровно. Да и если не раздражать особо ментов, то штраф тебе выпишут копеечный, да отпустят.       — Странно тут у вас конечно… — недоверчиво отметил Синдзи.       — Irted ilek. Nerv, huli. — Грефа перешёл на, так называемый, «шарракум» — международный криминальный жаргон.       — Ладно, пацаны, страсти вы мне такие понарассказывали, так, что я, это, пойду, пожалуй. — Синдзи, выкинул недокуренную сигариллу, после чего встал со скамейки, взяв в руки упаковку «Хайникена». — Мне бы отметиться у смотрящего, не подскажете, кстати, где бы мне с ним пересечься?       Балка и Рыбий глаз издали громкий смешок.       — Что-то не так? — уточнил лейтенант.       — Ты что, не слышал, что ли, о чём мы тебе тут распинались? — возмутился Грефа.       Синдзи вопросительно посмотрел на него.       — Нет тут смотрящих. — объяснил Балка.       — Весь этот ментовской беспредел тут начался после того, как любые ростки пацанского порядка были вырваны под корень. — разжевал мысль друга Рыбий Глаз, поняв, что Синдзи ещё не совсем отдаёт себе отчёт в том, в какое место попал.       — Здесь нет семей, нет смотрящих, нету воров. — сорвался на перечисление Балка.       — Ага, только отдельные… предприятия, которые крышуются напрямую шишками из Nerv. — добавил Грефа.       — Что, прям совсем нет? — для Синдзи отсутствие смотрящих было явлением явно из ряда вон выходящим, ведь смотрящие, в той или иной форме были… везде, где лейтенанту удалось побывать.       — Разве что в руинах старого Хаконэ. — буркнул Грефа. — Боги навстречу тебе их там отыскать.       На лице Грефы появилась дьявольская усмешка, а Балка с Рыбьим Глазом недовольно посмотрели на своего товарища, словно он сказал что-то очень неправильное.       — Что за руины старого Хаконэ? — эта реакция гопников заинтересовала Синдзи.       — На юге от Внешней Кольцевой Магистрали, во многом определяющей границы Токио-3, находятся Руины Старого Хаконэ. — с видом старожила, начал просвещать новенького Грефа. — Так вот туда ни один патруль Nerv не заходит и, если тебе так уж важно найти смотрящего, то ближайший, при условии, что он вообще есть, непременно будет там.       Говоря это, Грефа коварно улыбался, словно планировал взять Синдзи на понт, что очень смущало лейтенанта.       — Туда патрули не заходят, и ты не иди! — взволнованно, даже полушёпотом, предупредил пилота Рыбий Глаз.       — Да. — кивнул Балка.       — А что такого особенного в этих руинах? — поинтересовался Синдзи.       Руины были везде. Не только в Японии, а вообще везде. Сначала Второй Удар, потом война (или войны, тут как кому повезло) отразились на жилищном фонде планеты очень печальным образом. Каждая страна получила различный ущерб, но среднемировые показатели были таковы, что примерно пять процентов доударных городов с населением больше ста тысяч человек были полностью уничтожены, ещё от десяти процентов остались лишь руины, в которых по-прежнему жили люди, хоть и без электричества, связи и водопровода, многим ведь идти было просто некуда.       Синдзи уже много раз бывал на руинах, в их наименее доступных частях даже сейчас, спустя столько лет, можно было поживиться какими-то крохами, вроде серебряных ложек, или сдать пару люков на металлолом. Поэтому, такая реакция со стороны городской шпаны, а, тем более, патрулей Nerv на, в целом, распространённое явление была для Синдзи, во многом, необъяснима.       — Это голодный город. — объяснил Балка.       Холодок коснулся всех участников беседы, пусть и не все это показали. Синдзи от удивления приоткрыл рот.       — Ты знаешь, что это такое? — уточнил Грефа, увидев, что его новый знакомый несколько обескуражен. — У вас таких, говорят, на Хоккайдо каждый третий.       — Естественно, знаю. — отмахнулся Синдзи. — Просто не думал, что такие ещё остались в центре страны.       — Ещё как остались. — подтвердил Балка. — Моя семья переехала сюда именно потому, что рядом с нами появилось сразу два голодных города. Люди в них просто обезумели от голода. Они устраивали ночные вылазки даже в Киото, не говоря уже о моей небольшой деревне. Они, словно звери, сжирали всё, что могли на своём пути, а если этого им казалось мало, то они врывались прямо в жилые дома и натурально съедали живьём людей!       — Неудачное вы выбрали место для переезда. — отметил Синдзи.       — Тут хотя бы есть вахта по периметру. — оправдался Балка. — Да и Nerv голодным скидывает продовольствие парашютами, поэтому эти твари сидят на жопе ровно, да не рыпаются особо.       — Но если этим поставляют еду, то почему город голодный? — удивился ветеран, который думал, что проблема, собственно, в отсутствии еды.       — Ты не рубишь фишку. — помотал головой Балка. — Они там за столько лет совсем уже одичали да ополоумели. Те, кто с ними сталкивался, рассказывали, что они и речь-то человеческую с трудом разбирают.       — В Хаконэ в своё время ввели войска. — начал рассказывать Грефа. — Поговаривают, солдатики провёли там пять дней, и за это время им не встретилась ни одна живая душа, хоть им и удалось обнаружить много разных признаков того, что город обитаем. Войска уже собирались выводить на следующее утро, но вдруг ночью пропала связь. Наутро из города стали выползать израненные, искалеченные обрубки, ранее бывшие солдатами. Из дивизии не спаслось и двух рот.       — После этого случая город хотели уже бомбить, но Nerv не разрешили. — закончил рассказ Рыбий Глаз. — С тех пор ходят утки, что это — какой-то их эксперимент над людьми с целью превращениях их в управляемых зомби.       — Жесть. — констатировал Синдзи, сказать ему на это было больше нечего.       — Поэтому, советую тебе сменить город, тебе тут не понравится. — посоветовал Грефа, сделав последнюю затяжку сигариллы, прежде чем выкинуть её в сторону.       — Кстати, тебя вообще каким ветром сюда занесло? — Рыбий Глаз решил перевести разговор на менее жуткие рельсы. — Решил повторить свой былой «гастрольный тур» по Японии?       — Да, пацаны, меня как-бы это, усыновили… — никак иначе Синдзи не мог объяснить зачем он забыл в Токио-3. Не рассказывать же ему, после всего услышанного о том, что он работает на Nerv.       Рыбий Глаз переглянулся с Балкой, после чего начали ржать в голосину, даже Грефа издал смешок:       — Ну, блять, земля твоим опекунам пухом! — воскликнул Рыбий Глаз.       — Это ктож у нас тут такой сердобольный, да без грамма инстинкта самосохранения? — поинтересовался Балка.       Синдзи вернулся на лавочку, ведь теперь, поскольку у него нет нужды кланяться районному смотрящему, времени у него было много, а причин почему бы ему не потратить это время за точением ляс в компании чётких пацыков не было.       — Та не, мачеха-то у меня в натуре чёткая… С вот такими вот бидонами! — показав на себе грудь, больше соответствовавшие груди Акаги, чем Мисато, Синдзи заржал вместе с Балкой и Рыбьим Глазом. — С ней и перетереть нормально можно, да и она не строит планы сделать из меня ботана.       Балка с Рыбьим Глазом переглянулись и единодушно кивнули, решив для себя, что их новому знакомому с опекунами несказанно повезло.       — А что с отчимом? — поинтересовался Грефа.       — Редкостный мудак, конечно, — сообщил пилот, — но ему, по крайней мере, на меня вообще похуй. При первой нашей встрече он дал мне денег и сказал не доставлять ему проблем.       — Да ты прям как сыр в масле теперь! — воскликнул Рыбий Глаз.       — Ага, — согласился Синдзи. — В школу бы ещё ходить не заставляли, был бы просто заебок!       В беседке поднялся одобрительный гай.       Лейтенант, усмехнувшись, вытащил из пачки «Хайникена» одну банку и протянул её Балке:       — Знаете, пацаны, я этот подгон берёг специально для смотрящего, но раз такое дело, то уж лучше я проставлюсь перед пацанами, чем буду ждать какого-то повода, чтобы этим поводом в итоге стали мои похороны!       Раздав всем присутствовавшим по баночке, Синдзи взял пива и себе и, открыв его, поднял руку с пивом вверх:       — Щоб у пацанов всё было!       — И чтобы пацанам за это ничего не было! — с одобрением вскинул руку с пивом вверх Грефа.       — Вздрогнем, брателла! — Рыбий Глаз поднял пиво.       — За смерть манекенов! — закончил Балка, после чего новоявленная компашка дружно вздрогнули.       Выпив немного пива, пацанчики начали точить лясы. Говорили они вроде бы и обо всём на свете, и ни о чём конкретном: делились расистскими анекдотами про китайцев и гомофобными — про манекенов, травили байки, вспоминали смешные истории из жизни. Потом прошёл разговор про то, как каждый заслужил своё погоняло.       Так, например, оказалось, что Балка у себя, в Киото ещё, будучи совсем пацанёнком, умудрился, орудуя арматурой, отбиться от банды манекенов. Но почему-то народная молва, распространяя эту историю, поменяла арматуру на балку, и самого героя этой уличной легенды стали звать Балкой.       Рыбий Глаз получил свою погремуху за то, что один раз умудрился накуриться до такого состояния, что зрачок практически полностью вытеснил радужку, ну кто-то тогда на той тусовке и ляпнул, что у него глаза, мол, как у рыбы. Видимо, тот чувак был накурен не меньше.       Грефа же получил своё погоняло, как ни странно, за жадность. Просто он как-то ляпнул, что его цель в жизни — получить оффшорный счёт, не меньше, чем у министра финансов одного соседнего государства — Германа… ну, а дальше вы поняли.       Весь разговор проходил на весёлой ноте, пацаны смеялись, ухахатывались и очень много курили.       — Слышь, Золотая Ручка. — обратился Рыбий Глаз к новому знакомому.       — Что? — сделал очередную затяжку Синдзи.       — А как ты получил своё погоняло?       Все присутствующие с интересом посмотрели на пилота, отчего тот ощутил некую неловкость.       — Мне казалось, что тут все знают эту историю… — отметил лейтенант.       — Мы знаем лишь слухи! — возразил Рыбий Глаз. — А лично мне бы хотелось услышать эту историю из первых уст.       — Да! — поддержал друга Балка.       — Я тоже хочу послушать. — дружелюбно улыбнулся Грефа.       Синдзи казалось, что этот парень хочет его на чём-то подловить, но не придавал этому большого значения, ведь с чем, с чем, а с дворовой шпаной ветеран стрел разберётся на раз два.       — Ну, ладно… — согласился пилот, отправив на пол очередной бычок. — По некоторым причинам, я не люблю вспоминать эту историю, поэтому, надеюсь, вы меня простите, за то, что я ограничусь краткой версией.       — Да не томи уже! — подгонял его Рыбий Глаз, не любивший пустой трёп.       — Ладно. — отрезал Синдзи. — Это было давно. Я в ту пору ещё корешился со Славиком «Гусляром», ныне известным, как идейный вдохновитель и один из организаторов «Дмитровградского Дебоша». Но сейчас не об этом, эта байка совсем для другого случая. Суть в том, что в это время я, почувствовав запах лёгких денег, решил дёрнуть судьбу за хуй и сел играть за стол с большими ставками, с серьёзными дядями и, как лох последний, попался на мухляже.       — У-у-у… — Балка и Рыбий Глаз поняли, в каком положении тогда оказался их новый знакомый.       — Вот это у тебя, конечно, пригорела колбаса… — сочувственно вздохнул Грефа.       — Именно. — кивнул лейтенант.       — Как ты только в живых-то после этого остался? — удивился Грефа, что было не мудрено, ведь карточных шулеров по законам блатняка, при поимке с поличным, ждало только одно — смерть.       — Ну, в живых я остался исключительно по определению моих сопартийцев. Сделали мне скидку за малолетство, да за дурость. Отобрали вступительный взнос, взяли с меня зарок, что в азартные игры я больше играть не сяду… поотрубали все пальцы на правой руке, чтобы не забывал, да и отпустили с миром.       Синдзи ностальгически улыбнулся. Так он попытался скрыть нахлынувшие болезненные воспоминания.       — Ух-ты… — других слов у Рыбьего Глаза просто не было.       Все остальные же просто пооткрывали рты. Да, они все уже слышали эту историю, но одно дело, когда тебе просто пересказывают байку, но совсем другое, когда тебе рассказывает непосредственный участник событий. Степень эмоциональной вовлечённости оказалась так высока, что слушателям передалась крупица той боли, что испытал тогда пилот.       — И, в общем, я собрал ошмётки своих пальцев в целлофановый пакет и со всех ног побежал к ближайшему чёрному доктору. Я как сейчас это помню: тёмная ночь, слякоть, грязь везде, это, кстати, был конец октября, и вот, я стою у порога, изо всех сил стучусь локтём в дверь (в здоровой руке я держал пакет с пальцами, я боялся стучаться этой рукой, чтобы, не дай бог, ошмётки не рассыпались, я бы их в той тьме кромешной никогда бы не собрал). У меня из глаз текут слёзы, мне больно, пиздец. Не знаю, сколько я стучался в дверь, по моим ощущениям — часов тринадцать, но, скорее всего, прошло меньше пяти минут. И вот, дверь открывается, на пороге стоит заспанный жирный доктор. Я показываю ему пакет с кровавым месивом и то, что осталось от моей правой ладони, и только и могу, что произнести на ломанном русском: «Pamagite, prashu!» А у самого сопли по подбородку текут.       Синдзи рассмеялся, словно рассказал только что весёлую историю, его слушатели же не успели ещё сообразить, где им смеяться, и решительно не понимали над чем.       — Да, — ностальгически вздохнул пилот, — теперь-то я уже могу вспоминать это с улыбкой.       Трое гопников многозначительно переглянулись между собой:       — А дальше-то что было? — спросил Рыбий Глаз.       Синдзи вздохнул и вновь снял перчатку со своей руки, чтобы ещё раз продемонстрировать шрамы присутствующим, на этот раз они не вызвали восторженной реакции «Круть!», а, скорее, немого возгласа: «Пиздец, жесть!»       — А дальше была тридцатишестичасовая операция и гипс на полгода. С одной рабочей рукой мне пришлось по-разному извращаться, чтобы и дальше зарабатывать на жизнь форточником. — усмехнулся ветеран.       — Большой счёт выставили? — поинтересовался Грефа.       — Ага. — тихо вздохнул пилот. — По лимону за каждый палец и пятьсот косых сверху за наркоз. Именно после того, как я вбухал в операцию столько бабла, моя рука, метафорически, стала золотой. Погоняло прижилось, и слава обо мне, и о моих предыдущих похождениях, стала расходиться по свету.       Гопники, казалось, таких сумм до встречи с Синдзи не то, что не видели, даже не слышали. Конечно, все знали, какие расценки у чёрных врачей, но даже по их меркам, эта сумма была непомерной.       — Но я тут сам виноват, — решил успокоить своих слушателей лейтенант, — нужно было сразу о цене договориться, но, поймите меня, пацаны, мне так ссыкотно тогда было, я не хотел терять лишней секунды, которая могла стоить мне пальца. Да и врач сделал своё дело на совесть, так что, я ни о чём не жалею.       — А как ты долг отдавать будешь? — сочувственно спросил Рыбий Глаз.       — Да, ты ещё много должен? — не без сострадания спросил Балка.       — Пацаны. — остановил их жестом Синдзи. — Я все долги отдал ещё полтора года назад.       — А это как? — Грефа был просто поражён.       — Ну, у меня тогда было три с половиной лимона. Три я отдал сразу, ещё на два с половиной забожился доктору на дохлого Мартемьяна. На оставшиеся деньги я продолжил своё мировое турне, поехал дальше, на север, через Финляндию в Швецию, оттуда в Норвегию, а дальше — в Англию.       — А что со Славяном «Гусляром»? — перебил пилота Рыбий Глаз.       — Он пересёк русско-латвийскую границу, пока мне делали операцию. Наши пути к тому моменту уже разошлись окончательно. — ответил лейтенант. — Так вот, и я, чтобы отработать свой долг… пахал… как, я даже не знаю… как шотландский пони в рудниках. Пять месяцев. Пять месяцев я спал через день по четыре часа. Я просто валился с ног, тело просто отказывалось мне подчиняться, но я сделал это. Я отправил врачу последний транш и отсыпался полмесяца.       — Ты зарабатывал по пол-ляма в месяц? — Грефа не верил, что такое возможно. И, если десять секунд назад он испытывал к Синдзи жалость, то сейчас жадность поглотила его без остатка. — Где ты взял такие деньги?       — Ну, нужно понимать, что тогда и время было другое, — принялся объяснять ветеран, — только и остаётся, что удивляться, как всё преобразилось за пару лет. В Европе тогда только-только закончилась война, вооружённые отряды можно было встретить, банально отойдя поссать на пять метров от магистрали. Тогда было много вариков, как нормальному пацану раскрутиться. Это сейчас трудно себе представить, что можно совершенно спокойно ворваться на загородную резиденцию европейского министра, надругаться над его любовницей, спиздить всё барахло, что плохо лежит, загнать его за гроши и в тот же день переехать границу, а завтра повторить такой же беспредел в соседней стране. А тогда это было… трудно, конечно, но вполне осуществимо. Ты знаешь, каким я в то время был богатым?       Синдзи достал свой портсигар и, вытащив из него один косяк, убрал обратно:       — Я был настолько богатым, что мог без проблем делать вот так… Подержи, пожалуйста. — ветеран передал косяк Грефе и тот принял его, продолжив с интересом наблюдать за манипуляциями своего нового знакомого.       Лейтенант же достал из кошелька новенькую купюру в пять тысяч гео — купюру с самым большим номиналом в обращении и, продемонстрировав её присутствовавшим, резким движением руки порвал её поперёк на две ровные части.       Гопники, внимательно наблюдавшие за действиями Синдзи, словно это было представление известного фокусника, сделали такие лица, словно это их яйца были оторваны столь жёстким образом.       Отложив одну половину банкноты в сторону, пилот забрал косяк из рук Грефы, после чего раскрутил его и использовал его содержимое, чтобы скрутить новый — из половинки купюры.       Взяв косяк в рот, лейтенант демонстративно поджёг вторую половинку банкноты своей любимой зажигалкой с медным всадником, после чего, дав огню разгореться достаточно, поджёг косяк, а самой «бумажке» дал догореть, после чего бросил на землю и притоптал последние искры.       Повернув верхнюю часть ладони вверх, Синдзи зажал косяк большим и указательным пальцами и элегантно загнул все остальные, после чего, закрыв глаза в предвкушении, сделал смачную глубокую затяжку.       Демонстрация богатства произвела на компанию неизгладимое впечатление и, если раньше я, как автор, ещё мог позволить себе играться с синонимами, то теперь другого слова подобрать просто невозможно, гопники сделали то, что делают все персонажи этого фанфика, они охуели.       — Вот такие хорошие тогда были времена… — многозначительно вздохнул Синдзи, словно дед, рождённый при Сталине. — И, знаешь что? Похоже, что они возвращаются…