Быдло во Франксе.

      Ужин прошёл буднично, лишь за тем приметным исключением, что Синдзи решил отказаться от употребления спиртного:       — Я шо, алкаш что ли какой, кто ни пить, ни есть без градуса не может? — несколько печально объяснил он.       Мисато в этот момент чуть не подавилась пивом. Она была готова высказать всё, что она думала о подобной позиции, однако, пока она прочищала своё горло, её подчинённый успел откланяться и утащить Рэй за собой.       «Вот ж… Гендов сын!» — про себя огрызнулась капитан, оставшись на кухне одна.       Какое-то время она ещё лакала своё «Ebisu» в одиночестве, размышляя о том, что директор, скорее всего был таким же в возрасте Синдзи, после чего решила завершить этот пренапряжённый день, растянутый больше, чем на две главы, в своей кровати.       Рэй же в это время разрешила Синдзи в жопу. Жопа — это, конечно, не пизда (откровение, понимаю), но у неё, помимо меньшего диаметра отверстия, есть ещё одно достоинство — в жопу можно без гандона. Желая доставить своей партнёрше ещё больше удовольствия, пилот засунул в «пилотку» сперва палец, потом ещё один и так, увлёкшись, он не заметил, как в пизде Рэй оказались вся его рука по кисть. Спустя минут пять вагинального фистинга и поступательных движений бёрдами, наступил конец Ветерана Стрел (если вы, конечно, понимаете, о чём я), а его пассия кончила с ним практически синхронно. У ветерана было предположение, что Аянами способна кончать по собственному желанию, но это был один из тех вопросов, на который он боялся получить исчерпывающий ответ, поэтому он просто обнял свою девушку и спокойно уснул.       Следующее утро прошло в соответствии с привычным расписанием воскресенья: сначала просыпалась Рэй, но не подавала виду. Потом просыпался Синдзи, и они трахались, затем шли в ванную, где иногда тоже трахались, но не сегодня. Потом Рэй готовила завтрак, пока Синдзи читал своего Гомера, а Мисато спала. Ближе к концу приготовления, сладкие ароматы кухни будили капитаншу, которая шла в ванную чтобы «привести себя в порядок», одним из пунктов чего было «снятие сексуального возбуждения». Далее следовал совместный приём пищи, после которого обитатели квартиры Кацураги обычно расходились по своим комнатам и весь день занимались кто прокрастинацией, безвольно смотря наитупейшие передачи по телеку, а кто — плотскими утехами, однако пилот устал сидеть в этих стенах и решил провести день на улице и его пилотке ничего не осталось кроме как проследовать за ним.       Первым делом, Синдзи решил посмотреть на поле своего вчерашнего боя. На удивление, большая часть разрушений была к тому моменту устранена. Над телом поверженного Ангела был сооружён своеобразный саркофаг из листового металла, железобетона, непрозрачного целлофана — в общем, из всего, до чего успели дотянуться руки. Это, с позволения сказать, строение охранялось по периметру так, как не всякое государство охраняет свой золотой запас. Вход, который пропускал ежесекундно множество людей в костюмах химической защиты, бегущих в противоположных направлениях, привлекал множество зевак, хотя, попыток штурма никто не предпринимал — кто от гражданской сознательности, а кто от того, что знал: у Nerv есть полномочия, и они не пренебрегут ими воспользоваться.       Синдзи взял с собой удостоверение сотрудника Nerv и мог бы попытаться пройти, однако решив, что не для того ему дан выходной, чтобы думать о работе, повёл свою пассию в парк. Тем не менее, он отметил, что завтра нужно будет спросить в Nerv, почему прошлый Ангел превратился в жижу, а этот после смерти сохранил свою форму.       В парке в это время почти никого не было — действительно, ведь весь город сейчас собрался у саркофага, стремясь хоть краем глаза ухватить что-то необычное, поэтому подростки покормили уточек в озере, а потом зашли в кусты, где Рэй отсосала Синдзи.       У Аянами была ещё идея потрахаться ещё и под мостом, однако, к сожалению нищих, там обитающих, в этот момент пилоту позвонила его начальница:       — Звонил твой друг из школы… Кэнсукэ. — сообщила Мисато. — Попросил тебя прийти на какое-то «ваше место», сказал, что ты знаешь и уточнил, что это важно.       — А насколько важно не уточнил? — спросил пилот, решая, что для него важнее: отношения с милитаристом или же грязный публичный секс.       — Ну, поскольку, он попросил тебя купить пива и сигарет, то подозреваю, что там что-то очень важное. — сыронизировала Мисато.       — Ладно, благодарю. — вздохнул пилот, понимая, что идти всё же придётся, правда, пока ещё не будучи до конца уверенным, куда именно.       — И дай ему свой номер. — добавила девушка. — Работать твоей телефонисткой я не…       Остаток фразы, отрезанный клавишей сброса вызова, навсегда остался где-то в проводах… и в записях Политической Полиции.       «И что это за «наше место», о котором я должен знать? — думал Синдзи, покупая упаковку пива. — Тот бордель что ли? Нет, без меня их туда никто не пустит… Быть может, крыша? Просто если не крыша, тогда что? Клубный домик? Его квартира?»       Не будучи искушённым в решении головоломок, пилот уже успел представить себе, как ему придётся ездить по всем точкам города, в которых он бывал вместе с милитаристом, в поисках «их места, о котором ветеран знает», однако, ему повезло — «их местом» действительно оказалась крыша. Она, кстати, успела со вчерашнего дня немного преобразиться — здесь появились четыре раскладных стула, расставленные возле того места, на котором они жгли костёр на Хэлловин. На одном из стульев, прямо напротив входа, сидел хмурый Сузухара, а Айда стоял прямо напротив него, о чём-то разговаривая с другом; однако, услышав лязг металлической входной двери (а точнее, того, что от неё осталось), милитарист повернулся:       — О! Привет, Синдзи! — радостно поздоровался он, традиционно забывая про Рэй, считая её лишь дополнением к своему кумиру. — Рад, что ты пришёл!       Ветеран на это ничего не ответил, так как ему в данный момент был гораздо более любопытен Тодзи.       — Принёс пиво? — вместо приветствия спросил спортсмен. Этот тон можно было спутать с грубостью, однако Синдзи понял, что на самом деле это тон нервозности и усталости.       — Да, конечно… — ветеран, испытывая к своему товарищу сочувствие, протянул тому бутылку пива.       Тот несколько раз попытался открыть кроненпробку кручением, словно не понимая бесполезность этого. В итоге, со второй попытки, Кэйсукэ отобрал у друга бутылку и, несмотря на его злобное лицо, открыл пиво швейцарским ножом, который он, видимо, постоянно носил в заднем кармане штанов.       Только сделав несколько глотков хмельного, Сузухара, казалось, немного успокоил чувства, и вернул себе ещё часть разума.       Отметив положительное воздействие жидкого золота, Синдзи сел на стул напротив спортсмена:       — Ну, шо, как оно? — негромко поинтересовался пилот.       Прочие присутствовавшие сели на свои места и Тодзи, вздохнув начал свой рассказ:       — Ну… сперва всё было нормально. Нами с Кэнсукэ занимались медсёстры. Нас куда-то отвезли, дали сходить в душ, дали чистую одежду. А потом пришли люди в чёрной форме, как у сотрудников Верховного Комиссариата Имперской Безопасности, но другая, но не суть. Я услышал только, что они «Служба Внутренней Безопасности Nerv» или чего-то в этом роде. Один только мелькнул своим удостоверением перед фельдшером, а как только меня увидели, так тут же всех растолкали, надели на меня наручники и куда-то повели. Кэнсукэ пытался их остановить, говорил, что у него отец — важная шишка, но они рассмеялись — то ли не поверили, то ли для них он не такая уж и шишка. Я плохо помню, как меня вели, но часть пути мы проходили по… туннелю, или это был не туннель, не знаю, короче, помещение, где вообще не было света, мы шли прямо, но я не понимал, как те двое так уверенно идут по кромешной тьме. Потом меня завели в очень светлую комнату метр на два и около двух в высоту, там был выступ, в дальней стене, на него можно было сесть.       — Это мариновочная. — объяснил Синдзи. — Там держат подозреваемого шесть-восемь часов перед допросом, давая ему возможность задуматься о своём положении. Следаки считают, что так люди охотнее идут с ними на контакт.       — А правозащитники считают это психологической пыткой. — дополнил Айда.       — Ну, не знаю, — прокомментировал Тодзи, — это было чертовски скучно, по ощущениям меня там продержали три полных учебных дня…       — Действительно, пытка. — согласился Синдзи, улыбнувшись.       Всё присутствовавшие тоже улыбнулись, ну, кроме Рэй, естественно, а Сузухара продолжал:       — Я несколько раз пробовал постучать в дверь, просил принести мне попить, но глухо. Они пришли сами, отвели меня в допросную комнату — прямо как в американских детективах. И, прямо как в американских детективах, там было два крупных белых европейца. «Ну, давай, рассказывай, как всё было» — гадко улыбнулся мне один из них. Они вообще почти постоянно лыбились, ну когда не орали, и идеально говорили по-японски. «Мне четырнадцать лет. — сказал я. — Вы не имеете права допрашивать меня без законного опекуна». Я боялся, что они приведут моего отца, но я тогда решил, что пусть лучше он меня будет бить до конца жизни за то, что я влип в эту историю, чем я сейчас останусь один против Nerv-а. Они переглянулись и заржали в голосину. Когда они проржались, тот продолжил, видимо поняв, что я не понимаю, почему они смеются: «В Токио-3, — говорит, — одновременно действуют несколько различных правовых систем». Как-то так, он говорил долго, использовал термины, которых я не понимал, но в конце свёл это к тому, что: «Обычно мы даём обвиняемому возможность выбрать, по каким законам его будут судить: по имперским или по международным». «По имперским» — не раздумывая ответил я, ведь по международным Nerv прав всегда и во всём. «Ну, тогда, — начал он, — лиц, совершивших государственную измену, судят как совершеннолетних, вне зависимости от их возраста. Лица, совершившие государственную измену, лишены права на адвоката. На лиц, совершивших государственную измену, не распространяется презумпция невиновности. Так что мы действуем согласно национальному законодательству твоей родной страны, тут без дураков». Я в тот момент чуть не обосрался, сидел минуты полторы с настежь открытым ртом. Потом более-менее собрался, успокоился: «Я не совершал государственной измены». Я сказал это так уверено, что второй потянулся за дубинкой, да, у них были дубинки — странные такие, толстые, с кнопкой на рукояти — в общем, тот, кто говорил, того второго остановил и так… благосклонно, мягко: «Хорошо. Что ты тогда сделал, если это была не государственная измена?». Я тогда так испугался, что рассказал всё. Всё, что произошло в тот день, по порядку, они внимательно слушали меня. Иногда я думал, что это не то, что они хотят от меня услышат и они собираются меня ударить, однако, когда я останавливался, тот первый говорил всегда: «Да, да, продолжай». В общем, я дошёл до Кэнсукэ, рассказал, как он захотел посмотреть на бой с Ангелом… Я наврал… Я помнил твой совет, Икари, ты сказал — валить всё на Кэнсукэ, мол, ему всё равно ничего не будет…       — Ты поступил правильно. — уверил того милитарист.       — Я тебя оклеветал. — спортсмен чуть не плакал. — Я отвратительный человек.       — Чушь. — парировал Кэнсукэ. — Ты рисковал жизнью ради меня. Ты спас меня! И я заслуживал оказаться в той допросной гораздо больше, чем ты. Принять вину на себя — это меньшее, что я могу для тебя сделать, тем более что мне это действительно ничего не будет стоить.       Тодзи опустил глаза, казалось, что он заплачет, но нет, он лишь углубился в какие-то свои мысли, очевидно, не связанные с его приключениями в Службе Внутренней Безопасности, так как на лице его эмоций не было. Казалось, что он сейчас дотошно высчитывал, какой точный процент вины за их общий поступок несёт он, а какой — его друг. Высчитывает не для того, чтобы винить своего товарища в своих злоключениях, а так, просто, чтобы знать для себя, насколько именно он виноват, что оказался в наручниках.       Синдзи поначалу хотел дать Сузухаре столько времени, сколько нужно, чтобы он сам пришёл в себя, однако минут через пять ветеран понял, что такими темпами спортсмен уйдёт в себя навсегда, если ему не помочь:       — И, что было дальше?       — А, да, простите… — извинился Сузухара перед слушателями за паузу в рассказе, словно профессор перед студенческой аудиторией за то что уснул в середине собственной лекции. — Ну, в общем, рассказал, всё, как ты говорил, чуть не проболтался, что ты сказал мне всю вину валить на Кэнсукэ, но, в общем закончил. Я устал тогда оттого, что много говорил, мне по-прежнему хотелось пить, а воды мне так никто и не дал. Я смотрю на этих двоих передо мной и понимаю, что им конец моей истории вообще не понравился, но я не понимаю, чем им не понравилось то, что мы остались на месте дожидаться скорой, и тут один говорит: «Но ты же врёшь». Я такой: «А, что? А? Где я вру?». «У нас есть неопровержимые доказательства, что всё происходило совсем иначе». Я тогда говорю: «А как всё происходило? Просто я там был, и я запомнил это вот так». И они тогда: «Мы знаем, как всё было, и мы даём вам возможность самому во всём признаться, чтобы облегчить вашу участь». И я такой: «Так… Я не понимаю, что именно вас в моём рассказе не устраивает». «Нас не устраивает то, что это ложь». «А что именно ложь?» — мне тогда казалось, что я начал понимать, что они хотят заставить меня сказать, что Кэнсукэ вообще не принимал в этом участия, что его там вообще не было, но… то, что произошло дальше… меня, мягко говоря, очень смутило.       — Дезориентация. — объяснил Синдзи. — Ставят подозреваемого в такое положение, при котором мир вокруг него теряет смысл, он не понимает: это он сошёл с ума, или мир; соответственно, он теряет возможность правдоподобно лгать, так как начинает сомневаться и путаться в причинно-следственных связях.       — А если подозреваемый не врёт? — уточнил Айда.       — Ну, если не сойдёт с ума за трое суток… — начал пилот, после чего неожиданно взял длинную паузу.       — То что? — удивлённо спросил очкарик.       — Забей, — вышел из раздумий пилот, махнув рукой, — из СИЗО не бывает положительных исходов.       Ещё двое суток назад Сузухара бы расценил этот комментарий как «утрировано чернушный», «отпущенный человеком, против каких борется полиция», но сейчас он прекрасно понимал, о чём говорил пилот. Даже проведя в СИЗО меньше суток, спортсмен навсегда уяснил, что даже если тебя выпускают, то на волю выходит только часть тебя, остальное же навсегда остаётся в этом учреждении. И было бы всё ещё не так печально, но там оставалась именно та часть, которая верила в добро.       Ой, бля!.. Это, короче, фраза либо для пацанского цитатника, либо для иллюстрации мема: «Умные мысли часто преследуют его, но он быстрее».       Чтобы окончательно не погрузиться в уныние, печаль и другие чувства, которые у людей обычно ассоциируются с Харухи Сузумией, Тодзи продолжил свой рассказ:       — У меня к тому моменту горло окончательно высохло, я попросил попить, на что один их них встал и сказал: «Ты получишь воду, когда расскажешь правду». Я тогда хотел сослаться на конвенцию… или что оно там было, что нельзя подозреваемым не давать пить, но… чудом сдержался… И опять: «Что вы от меня хотите услышать?» — «Правду!». Тогда они начали терять терпение, начали орать на меня, часто сопровождали крик ударами дубинки об стол. А… в помещении звук так распространялся, что… это было жутко. Я уже просто не знал, что делать: «Хорошо, я расскажу вам «Правду». Что именно вы хотите узнать?». Тогда они, вроде, немного успокоились: «Когда ты впервые задумался о совершении государственной измены?». Этот вопрос меня, честно, возмутил: «Я никогда не задумывался о государственной измене. Я — верный патриот Империи». Я не знаю почему, но слова про патриотизм разозлили их обоих, один встал и так сильно ударил меня дубиной по шее, что я упал со стула. А меня ещё в самом начале пристегнули наручниками к столу, тогда у меня от браслетов остались отметены. Пока я там «лежал» полустоя, осознавал, что вообще сейчас происходит, второй рявкнул: «Сядь на стул!». Минут пять я пробовал поставить стул ногами, но, когда у меня получилось, я глянул на камеру, да, с их стороны стояла камера, я хотел убедиться, что она пишет. Один заметил это: «Ну, что думаешь?» — кивнул он на камеру. «Я думаю, что не стану подавать жалобу в суд…» — я… мне было так страшно… Ладно. Ну, те двое и заулыбались: «В суд? В какой суд? Неужели не знает Господинъ Ымпэрскый Патрiотъ, что делами государственных изменников занимаются только трибуналы?». Я в тот момент просто охуел, и у меня в мозгу появилась как надпись то, что я учил ещё в начальной школе по обществознанию: «Особенностью невоенных трибуналов является то, что они обязаны выносить приговор в течении одних суток, и в течении трёх — приводить в исполнение». Я ещё тогда, в школе, думал: «Не было бы логичнее, если бы времени на принятие решения выделялось больше, чем на его исполнение?». И, пока я сидел с открытым ртом, тот второй говорит: «Больше мы не будем с тобой возиться, ты либо сейчас дашь признание, либо на снисхождение трибунала можешь не рассчитывать». Я… в общем, я не понимаю почему, как, но я тогда возмутился: «Какой трибунал? Может меня и судят за государственную измену, но у меня тоже есть права. Я имею право ознакомиться с материалами дела». Тогда тот первый лыбится, открывает мне какую-то папку с… анкетой и моей фотографией на ней и показывает на строчку, где прямо рукой написано: «С материалами обвинения ознакомлен». «Так ты уже ознакомлен» — и ржёт. Оба ржут. А я понимаю, что да, она наступила, и тут… не знаю, как описать это чувство: кто-то стучит в дверь, один из них открывает её. Они там с другим европейцем поговорили минут десять на пороге тихо, но не по-японски, и не по-английски, вообще этот язык не на что не был похож. Тогда этот чувак даёт знак второму инспектору, который всё это время сидел за столом, и тот отстёгивает мои наручники. Потом они оба просто вышли. Знаешь, это, наверное, была вообще наименьшая странность, ну, они даже не взглянули на меня напоследок… не усмехнулись, не посмотрели с ненавистью, не оскалились, не плюнули, не рыкнули, а просто взяли и вышли. Ладно… Вместо них вошло двое офицеров, Кэнсукэ сказал, что это были полковники Имперской Армии, когда я описал их погоны. Они поставили передо мной две огромных стопки бумаг, и сразу же перешли к делу — они сказали, что меня отпустят, если я подпишу эти самые стопки бумаг — соглашение о неразглашении — и обязуюсь в течении следующих двадцати пяти лет не покидать уезд без согласования с Военным Министерством. — на этом Сузухара выдержал паузу, как бы спрашивая у слушателей их комментарии.       — В той ситуации тебе не оставалось ничего другого, как согласиться на эти условия. Хорошо ещё, что не наложили «запрет на занятие определёнными видами деятельности». — высказался Синдзи.       — Мне отец сказал, что всё это было одним большим представлением, и что Тодзи было достаточно подписать только соглашение о неразглашении. — возразил Кэнсукэ.       — Я не думаю, что это было представление. — объяснил пилот. — Сузухара не настолько значим, чтобы из-за него напрягаться. Я, если по чесноку, удивлён, что ему вообще не пустили пулю в затылок «при попытке к бегству». Думаю, что сперва кто-то из Службы Безопасности захотел приблизить присвоение очередного звания, «разоблачив» «государственного изменника», а затем дело перехватили военные, которых твой батя попросил отпустить твоего друга.       — Да, я попросил отца вступиться за Тодзи. — подтвердил милитарист. — Но я всё равно удивлён такими… дурацкими условиями.       — Военным нельзя было ударить в грязь лицом, чтобы про них в верхах прошёл слушок, что они просто отпустили того, кого Nerv хотели казнить. Полагаю, начни Сузухара торговаться, его бы вернули Службе Безопасности, а твоему отцу сказали бы: «Ну, что поделаешь, не вышло. В воскресенье гольф. Встречаемся, как обычно?».       — Юстиция — это нечто максимально мерзкое. — подытожил Айда.       — Теперь вы оба это понимаете. — несколько печально вздохнул Синдзи.       Сузухара тем временем допивал своё пиво, прожигая взглядом пол перед собой:       — Не говорите старосте, что со мной произошло.       — Тодзи, она твоя девушка, и имеет право знать. — возразил Айда, осознав смысл просьбы.       — Она ничего не может поделать, нет смысла ей и переживать.       — Знаешь, она ведь могла бы помочь тебе это пережить…       — Что бы был за пацан я такой, если бы из-за такого пустяка расклеился? Людей вон — на двадцать лет сажают — и ничего же! И что был бы я за парень, если бы позволил моей девушке впустую переживать?       — Ты как хочешь, — подытожил Кэнсукэ — но если она у меня спросит, что с тобой произошло после вторжения Ангела, я ей всё расскажу.       — Всё с тобой понятно. — сдался спортсмен. — Икари?       — Я ей ничего не скажу. — уверил пилот. — Но скажу, что Кэнсукэ прямо-таки рвался ей всё выложить.       Эта фраза всех улыбнула.       — Я как Синдзи. — вставила Аянами свои пять копеек, что улыбнуло всех ещё сильнее.       Тодзи поставил пустую бутылку пива рядом со стулом, и пилот раздал всем присутствующим мужчинам ещё по бутылке.       — Извините, мне нужно отдышаться. — грустно сказал Сузухара, поднимаясь со своего места, после того как Кэнсукэ открыл ему бутылку. — Икари, угостишь сигареткой?       Синдзи, кивнув, протянул несостоявшемуся узнику совести пачку «Чёрного Капитана». Спортсмен секунды три смотрел на эту пачку, словно не видел её, и неизвестно, сколько смотрел бы ещё, если бы пилот не спросил у него:       — Что-то не так?       — А можно мне вкусненькие? — не изменяясь ни в лице, ни во взгляде спросил он.       Ветеран лишь предположил, что его товарищ имел ввиду «Chapman», поскольку для него самого, не на словах знавшего, что такое «Беломор», «Чёрный Капитан» был тоже «вкусненьким».       Лейтенант протянул спортсмену другую пачку, и тот непослушными пальцами, залез в неё, пытаясь выудить сигаретку:       — Та бери всю. — решил пилот, потом достал ещё одну, не открытую и тоже отдал её Сузухаре, тот не стал отказываться.       Тодзи всё-таки достал сигаретку, однако не успел он её засунуть в рот, как ветеран достал свой портсигар:       — Быть может? — предложил он.       Сузухара подумал несколько секунд, однако потом, хоть и не уверено, но отказался, после чего закурил, сев на край крыши и многозначительно уставившись в даль.       — Как ты думаешь, нам следует за него беспокоиться? — осторожно спросил у ветерана милитарист.       — В плане?       — Ну, он сможет оправиться после этого всего?       — Он сильнее, чем тебе кажется. Та и ничего такого уж сверхужасного с ним там не случилось, его даже никто не бил по-настоящему…       Айда не был доволен таким ответом, однако решил не спрашивать, что же тогда «сверхужасное», и что означает «бить по-настоящему»:       — Хорошо… — он лишь согласно кивнул. — А у тебя-то есть хорошие новости?       — Ага. — саркастично ответил пилот. — Такие хорошие! И так их много!..       Ветеран думал, что получит в ответ на эту реплику максимум понимающие кивки и сочувствующий взгляд, однако выражение лица Кэнсукэ выражало заинтересованность и вовлечённость, как бы требуя подробностей.       — Ладно. — лейтенант отпил пива, чувствуя, что это плохая идея, однако бывший слишком возмущённым, чтобы просто это проглотить и держать это в себе. — Если вкратце, то у нас с Nerv был договор, на каких условиях я нанимаюсь в эту шарашку. Помимо ожидаемых пунктов про бесплатную страховку и посмертное обеспечение, там были и некоторые… специфические, которые им выполнять не особо хотелось. Они бы их и не выполнили, если бы я не… надавил на них перед боем.       — Ты шантажировал Nerv? — обобщил Айда.       — Ну… — сперва Синдзи хотел ответить отрицательно, однако, проанализировав ситуацию с позиции независимого наблюдателя, понял, что его действия попадают под это определение. — Да…       — И что они? — с подлинным интересом спросил Кэнсукэ.       — Им пришлось согласиться… но после битвы они сказали, что теперь за самые незначительные нарушения устава меня будут судить по всей строгости. Говорили, про приговоры с отсрочкой, что сделают так, что я после Ангелов буду ещё полжизни кочевать по штрафбатам… Кстати… — Синдзи отдал очкарику свою полупустую бутылку пива. — …мне пора бросать привычку открыто бухать.       — Всё настолько серьёзно? — спросил Айда, отпивая из бутылки своего кумира.       «Эт… Это непрямой поцелуй!!!» — думал в этот момент он.       — Не знаю, но пока лучше перестраховаться.       Несколько секунд они сидели в тишине, пока Кэнсукэ не сформулировал свою следующую фразу:       — Знаешь, я, наверное, трус…       — Ты не трус. — оборвал того пилот. — Тебе просто есть, что терять.       — А?.. да. — Айда вспомнил, что он хотел сказать дальше, и продолжил свою речь. — Но я в любом случае не советую тебе что-то ещё делать Nerv-у.       — А что тут сделаешь? — несколько возмутился ветеран.       — Я… я не знаю, но знаю, что ты можешь что-нибудь придумать. И… в общем, не надо… Прости, если лезу не в своё дело.       — Нет. Это был дельный совет. И, видимо, ему я и последую. — как-никак пилот в своих размышлениях за последние сутки раз за разом, взвешивая все «за» и «против», приходил к этому же выводу.       — Правда? — не поверил своему счастью Айда?       — Да. — уверил того Синдзи.       — Ой! — Кэнсукэ покраснел, как британский паспорт после вступления страны в ЕС. — Ну… я рад, что смог тебе помочь…       Милитарист отвёл взгляд, чтобы не покраснеть ещё сильнее и не заработать фатального носового кровотечения, однако потоки крови, в этот момент устремившиеся от задницы, где обычно находились, к голове, способствовали восстановлению нейронной связи с одним из отделов памяти, вследствие чего милитарист чуть ли не подпрыгнул:       — А! Совсем забыл! — Айда достал из кармана кубическую коробку, обклеенную подарочной бумагой. — Мой отец хочет отблагодарить тебя за то, что спас мою жизнь и, в общем, вот…       Синдзи, конечно же, взял коробку, но не без внутренних метаний. Хорошо ещё, что ему хватило ума не отказываться от подарка, мотивируя это тем, что изначально, увидев своих одноклассников на поле брани, он, недолго думая, собирался пожертвовать их жизнями. Так бы он и поступил, если бы из штаба ему не пришли обратные инструкции. Да, врать — это зашквар, но о некоторых вещах лучше просто умолчать, я же, например, не описываю, подобно Князю Проценту, каждый поход главного героя в сортир, каждый акт дефекации и каждую его пошлую мыслю.       Сняв подарочную обёртку, пилот обнаружил деревянную коробочку из чёрного дерева, на которой была выгравирована золотом корона и надпись «Rolex».       Синдзи, к своему стыду, не разбирался в часах, зато он отлично разбирался в золоте, из которого эти часы были сделаны целиком. На аналоговый циферблат было негармонично расположено ещё три, о предназначении которых можно было лишь догадываться, так как никаких подписей к ним не было.       — Нравятся? — с детским восторгом в глазах спросил Айда.       «Дарёному Ролексу в циферблат не смотрят» — решил пилот.       — Конечно! Что за вопрос? — без особого энтузиазма ответил он.       — Ну, я рад. — чуть ли не просиял милитарист. — Мне на самом деле уже пора, так что, до завтра, Синдзи… Тодзи, ты идёшь?       — Не, у меня батя дома… — отрицательно кивнул спортсмен через крышу, докуривая третью подряд сигарету. — …не хочу возвращаться раньше, чем необходимо.       Понимающе кивнув, Кэнсукэ попрощался и с Рэй и покинул крышу.       Синдзи где-то с полминуты просидел, смотря на свой подарок, после чего встал со стула, оставляя свою пассию в одиночестве, и сел на край крыши рядом со спортсменом.       Пилот поставил коробку с часами перед Сузухарой:       — Думаю, тебе нужнее.       Тодзи секунд двадцать смотрел на них исподлобья, после чего заключил:       — Так-то да… Вот только я их не заслужил.       — Ты был тогда с Кэнсукэ с самого начала, так что…       — Икари. — серьёзно оборвал того он. — Ты не подумай, папаша Кэнсукэ меня не забыл. Он забрал Сакуру в ведомственную больницу и обещал потом оплатить ей высшее образование в любом университете мира, на её выбор.       На секунду пилот замолчал, осмысливая услышанное.       — И ты ему веришь? — поинтересовался ветеран.       Тодзи пожал плечами:       — Не знаю. Скорее, надеюсь, чем верю… Просто… он не кажется плохим человеком. Да и уже показывал, что может быть и щедрым, и благодарным…       Синдзи не оставалось ничего другого, как кивнуть, ведь он контактировал с отцом Кэнсукэ гораздо меньше, чем собеседник.       — …но знаешь, — продолжал спортсмен, — на твоём месте я бы всё равно не стал оскорблять его отказом от его подарка.       Сузухара подвинул коробку ближе к её владельцу.       — У тебя, как я слышал, и так в Nerv-е полно врагов. Не стоит наживать ещё одного недоброжелателя.       Пилот удивился валидности доводов и логичности выводов собеседника, что даже и не подумал возражать. Словно загипнотизированный, ветеран нацепил свои новые часы на левую руку, после чего на несколько мгновений перевесил их на костяшки, чтобы получить примерные представления о том, каково будет драться с этим подарком.       «Видно, тюрьма действительно вправляет мозги» — подумал пилот, глядя на Тодзи.       — Если это всё, то я бы сейчас очень хотел побыть один. — Сузухара отвернулся от собеседника и вновь уставился куда-то за линию горизонта, туда, где осталась какая-то его часть.       — Да, конечно… — кивнул лейтенант, после чего покинул крышу вместе с Рэй.       Вообще Кэнсукэ и Тодзи заставили Синдзи ощутить то, что он не чувствовал очень давно — экзистенциальную грусть, и не только потому, что ветеран собирался их убить. Да, на памяти пилота было много жертв и «компетентных» органов, и простой полиции, далеко не все из которых действительно совершали те страшные статьи, которые им приписывали, но почему-то именно судьба этого недогопника отрезонировала в душе Ветерана Стрел.       «Почему я принимаю этот эпизод так близко к сердцу?» — думал пилот весь остаток дня.       И только вечером, во время секса с Аянами, он осознал почему. Все прошлые жертвы аппарата принуждения, которых Синдзи знал лично, прекрасно осознавали опасность, они знали — не стоит попадаться на глаза полицейским, ведь никогда не знаешь, в какой момент им срочно понадобится закрыть план раскрываемости. Они прекрасно знали — нельзя ни в коем случае иметь никаких дел со спецслужбами, им не писаны ни закон, ни мораль, а их клятвам и обещаниям не может быть никакой веры.       Айда и Сузухара были не такими. Они выросли в обстановке, если не процветания, то, по крайней мере, благополучия, и у них не было веских причин не верить, если не сотрудникам ведомств, то, по крайней мере, самой системе. Они были невиновны, они не ожидали подвоха, и добровольно пошли в руки к тем, кто должен был их защищать лишь для того, чтобы едва не стать очередными головами, по которым идут честолюбивые карьеристы, чтобы добраться к столь желанному положению в обществе. Чтобы едва не стать очередными разрушенными жизнями, через которые было переступлено, и которые были благополучно забыты на следующий час в этом мощном потоке уже ничейных имён — имён тех, кто не был достаточно влиятелен, чтобы обеспечить себе защиту от произвола.       Да, наверное, поэтому Синдзи и ощущал эту ситуацию так болезненно — потому что те опера разрушили детство его товарищей — их веру в доброту и честность. Человека можно амнистировать, можно восстановить его репутацию в обществе, человек может отказаться от бога и вернуться потом к нему вновь, но вот эту детскую наивность восстановить никак нельзя. Айда и Тодзи поняли, как работает этот мир; теперь они не смогут нормально общаться со своими сверстниками, живущими в плену заблуждений. Они теперь стали как Синдзи и их судьба — одиночество… если они, конечно, не предпочтут честности лицемерие, и не спрячут подальше ото всех свою просвещённость.       Предаваясь размышлениям о возможных вариантах будущего его одноклассников, пилот уснул в объятиях красноглазой нимфы, с нетерпением ожидая, чего же принесёт ему завтрашний день.       На этом моменте, впринципе, можно было бы и закончить главу, но получилось как-то маловато, поэтому…       Следующее утро прошло в рамках рутины, и даже, как обычно, пришедшие на порог Айда и Тодзи, были на вид лишь чуть-чуть мрачнее, чем обычно; а их молчаливому поведению по дороге в школу можно было бы, при желании, найти какое-нибудь дежурное оправдание.       Когда компания вошла в школу, то все ученики с упорством, и словно на скорость, пересказывали друг другу всё, пережитое в бункерах за несколько часов боевой тревоги, и всё, что они к тому моменту успели услышать от других. Однако, когда мимо проходил пилот кто-то пытался сделать вид, что не замечает его, но, в основном, все со страхом смотрели на него, а гул переходил на шёпот. Это ветерану, конечно, не могло понравиться, но у него были проблемы и поважнее.       Такую же реакцию на своё появление Синдзи получил и в своём «родном» классе. Стоило ему появиться на пороге, как все разговоры затихли, а все взоры направились на него. Его одноклассники замерли, словно статуи, недоверчиво смотря на героя, тот же какое-то время делал вид, что ему всё равно.       Из этого правила было лишь одно исключение — староста, которая бросилась на шею к Сузухаре, как только увидела. Сразу же на спортсмена вылился град вопросов и тому пришлось даже выйти с ней из класса, чтобы не нарушать столь образцовую тишину.       Пилот, оставшийся в классе, всё ждал. Ждал, когда же его одноклассникам надоест играть в эти гляделки, однако на этот раз перевесила выдержка коллектива — ветеран заговорил:       — Ну, право, — наглым и высокомерным тоном начал он, — не стоит благодарностей, меня уже отблагодарили из налогов ваших родителей.       Никакого эффекта на класс это не произвело, лишь Кэнсукэ нервно заёрзал на стуле.       — Ну, ладно… — продолжил ветеран. — Если вы так уж настаиваете, то я, так уж и быть, приму ещё немного вашей признательности.       Синдзи снял фуражку и протянул её милитаристу:       — Кэнсукэ, прошу, пройдись по нашим одноклассникам. Только, прошу, без мелочи, я не милостыню у вас собираю.       Айда не скрывал, что совсем не в восторге от этой идее, но возразить своему кумиру не посмел. Обойдя всех присутствующих, очкарик принёс фуражку обратно владельцу, после чего хотел было залезть и в свой кошелёк, однако ветеран взглядом дал ему понять, что так делать не стоит.       В фуражке было две мятые банкноты, походившее, скорее на использованные носовые платки, чем на билеты всемирного банка; да одна видавшая виды монетка.       — Что тут у нас? — демонстративно Синдзи потёр руками. — Сто… и пятьдесят гео. Это же пачка «Этикета»! Благодарю. И… монета в пятьдесят центов. Года четыре таких не видел. Просил же главное, не надо монет, но, чего я удивляюсь? Тому, что те, кто не могут себя сами защитить, не имеют достаточно мозгов, чтобы понимать, что такое «монета»?       Пилот с величайшим презрением выкинул монету на пол. Да, у немых зрителей от этого немножко бомбануло, кто-то даже вытянулся вперёд, но по итогу никто ни сдвинулся ни на миллиметр, ни издал даже внятного междометия — всё-таки Синдзи боялись гораздо больше, чем презирали.       Так бы и простояли две противостоящие стороны на своих позициях до начала урока, однако в этот момент в класс зашла готка Куруми в сопровождении двух подсосок из Клуба Садоводов, которые несли огромную корзину, заполненную самыми разнообразными сладостями. Этот визит был настолько неожиданным, что даже староста и Судзухара, всё это время шушукавшиеся за дверью, заглянули в класс, чтобы понять смысл этого посольства.       — Икари, — с ходу обратилась Куруми, — ты провёл бой в двух шагах от школы, и даже не удосужился её разрушить!       Готка, как обычно, была грозна и пылала злобой, однако, в этот раз злоба была напускной. Это можно было понять хотя-бы по тому, что девушка улыбалась.       — Мда, я определённо, чего-то… не сориентировался. — улыбнулся в ответ пилот.       Рэй же ещё была готова принять тот факт, что её мужику улыбается какая-то баба, а вот то, что её мужик улыбается ей в ответ — уже нет. Впрочем, Мисато научила её сдержанности, поэтому она просто прожигала гостью ненавидящим взглядом.       — Из-за тебя мне пришлось сегодня идти в школу. — наиграно дуясь, готка продолжала улыбаться.       — Ну, прости, солнышко… — Синдзи попытался состроить моську. У него ничего не получилось.       — Никогда я тебя не прощу. — Куруми топнула ножкой и отвернулась. — Ты теперь навсегда мой враг… как и мой психиатр. А вот Нанами решила поздравить тебя с позавчерашней победой и отблагодарить за …чё-то там про хорошо выполненный долг. Извиняй, мои таблетки сажают память.       В этот момент Маюри и Тока, наконец-то получили возможность освободить руки — они поставили корзину со сладостями на парту Синдзи, презент занял её целиком.       — Нанами?.. Курода… Курода?.. Курода Нанами?!. — с громкостью реактивного двигателя поползли по классу перешёптывания.       — Я думал, она меня ненавидит… — пилот с подозрением посмотрел на Куруми, быстро оценив наполнение подгона.       — Ну… «ненавидит» — это, конечно, сильное слово… скорее презирает…       — Вот как… — хмыкнул ветеран.       — Но она считает, — продолжала неформалка, — что то, что ты — мерзавец не должно перечёркивать того, что ты — герой. Как и то, что ты — герой не должно перечёркивать того, что ты — мерзавец.       Синдзи кивнул, думая, что, быть может, эта Курода не так уж и плоха, насколько он решил, из-за того, что девочка (пусть и откровенно страшненькая) хотела вести себя с ним приветливо.       — Да, и ещё… — дополнила тем временем Куруми. — Корзину мы собирали из того, что подарили Нанами на Хэлловин, поэтому если вдруг ты обнаружишь там любовную записку, то не переживай — это не тебе.       Если всю предыдущую информацию одноклассники Синдзи с тихим благоговением поглощали, словно благодарная паства пророческое откровение, то эта фраза отразилась у всех мальчиков (кроме Айды и Тодзи) бледным, как смерть, лицом, и яростным недовольством некоторых девочек, которые это заметили.       — Ладно. — согласился пилот. — Можешь тогда передать Куроде…       — Да, да, обязательно… — пообещала Куруми, покидая помещение.       «Ух ты! — улыбнулся Синдзи, рассматривая подгон. — Первая хорошая новость со времён амнистии…».       До начала урока оставались буквально считанные секунды, как вдруг к пилоту подошёл один из его одноклассников — высокий, спортивного вида с тёмно-русыми волосами. Паренёк сперва мялся, а потом принялся поправлять свой галстук.       — Чего надо? — спросил Синдзи, устав ждать.       — Лейтенант Икари, — по всем правилам этикета обратился посетитель, — позволите ли вы мне проверить коробку «Рафаэлло»?       Пилот изначально хотел послать его нахуй, однако инстинкты посоветовали ему этого не делать, и пообещали, что, если ответить положительно на просьбу одноклассника, то будет что-то интересное и, что ещё важнее, смешное.       — Прошу. — высокомерно торжествуя, сделал Синдзи пародию на реверанс.       — Благодарю. — поклонился одноклассник.       Аккуратно, чтобы не дать пилоту повода обозлиться на него ещё больше, посетитель, осмотрел сначала одну коробку, потом ещё одну и лишь третью он открыл, вытащил оттуда какой-то листок и, в слезах, выбежал из класса за секунду до прихода учителя. Следом за этим пацаном из класса выбежало сразу две девочки.       «Да, не обманули. — заключил лейтенант. — Не обманули меня инстинкты… Жаль только, они не предупредили, что будет так тяжело… так тяжело не заржать…».