The moment of Truth

В дороге они с Мустангом почти не разговаривали. Иногда обсуждали теорию алхимии, когда ни одному из них не было чем заняться. Мустанг был достаточно неплохим собеседником, возможно даже на уровне учителя. Лучше нее был только Хоэнхайм, и еще Ал, потому что они с Эдвардом понимали друг друга без слов. Честно говоря, учитель и сама считала, что они превзошли ее, только Эдвард не хотел в это верить. Быть может, в понимании теории они и продвинулись дальше, исключительно благодаря генам и той куче книг, которую оставил после себя Хоэнхайм, но она была алхимиком на несколько порядков выше. К счастью, Мустанг не повторял попыток заманить его в армию. Эдвард был не уверен, что смог бы сдержаться и не вмазать ему. Удар левой у него был не столь хорош, как правой, только правой у него больше не было. За годы понимания того, как действовал равноценный обмен, когда приходилось иметь дело с Истиной, Эдвард научился с иронией относиться к цене, которую приходилось заплатить за преобразование. Пока это касалось исключительно его, какая разница, сколько у него конечностей из плоти и крови? В конце концов, он был убежден, что его конечности – это только его проблемы. Но Уинри он такого точно не скажет, потому что вдобавок может получить отказ ставить автоброню. Значит, его конечности – это проблемы его и Уинри, раз уж она изготавливает и обслуживает половину из них. Знакомые пейзажи Аместриса вызвали у Эдварда непонятное предвкушение. Он ждал с нетерпением встречи с Уинри или учителем. И пусть они обе изобьют его, а он даже руку не поднимет в ответ. Прошло три года с тех пор, как он видел такие родные лица. Эдвард поморщился. Ему не нравилась собственная сентиментальность. Стук в перегородку купе напряг Эдварда. Он никого не ждал, а тот, кто явился без приглашения или предупреждения, обычно не приносил ничего хорошего. Такие визиты часто превращаются в неприятные сюрпризы и серьезные разговоры, которых хотелось бы избежать. Но по мере того, как они приближались к Раш Уэлли, Эдвард предполагал, что Мустанг воспользуется невозможностью сбежать от вопроса и настигнет его. На самом деле он надеялся, что у него есть чуточку больше времени. Обидно будет, если он потеряет неплохого собеседника на остаток пути. Ожидаемо, когда он отодвинул перегородку, перед ним стоял Мустанг. Его лицо было серьезным, даже мрачным, но Эдвард знал, что связано это скорее всего с его предполагаемым отказом. Неизбежным даже. Потому что Эдвард больше никогда не собирался становиться цепным псом армии. И все же он пропустил Мустанга внутрь и резко задвинул перегородку назад. Пусть он и собирался отказать, не следовало позволять солдатам видеть их спор. В том, что спор будет, Эдвард не сомневался. – Если ты пришел предлагать мне место в армии, – не стал тянуть Эдвард, – то я скажу тебе то же, что и раньше: нет. Мустанг вздохнул. Он выглядел уставшим. Под глазами – большие темные круги, кожа нездорового желтоватого цвета, мелко подрагивающие руки. Он страдал от недосыпа, хоть в дороге и мог позволить себе отдохнуть немного дольше. Эдвард был уверен, что дело было в убийце из Лиммона. – Я буду с тобой честным, – Мустанг устроился на лавке, кивком побуждая Эдварда присесть напротив. Видимо, разговор предстоял длинный. – После Обещанного Дня в военных кругах постоянно ведутся дискуссии по поводу алхимиков. – Как будто от военных можно было ожидать чего-то другого, – фыркнул Эдвард. Мустанг посмотрел на него, как терпеливый родитель на несносного ребенка, и потер переносицу. У него явно болела голова, но идиот даже словом об этом не обмолвился. Эдвард вздохнул и потянулся к своему чемодану. У него всегда были с собой лекарства от таких мелочей, как головная боль и простуженное горло. На лице Мустанга мелькнуло удивление, но он принял таблетку, быстро проглотил ее и поморщился. – Перед моим отъездом, – продолжил он, как ни в чем ни бывало, – партия Хакуро готовила предложение для фюрера. Они хотят обязать всех алхимиков служить в армии. Более умеренно настроенная часть верхушки выступает за государственную регистрацию алхимиков и контроль со стороны армии. – Они больше нас людьми не считают? – возмутился Эдвард. – Мы в их представлении боевые единицы? – Мы всегда были в их представлении боевыми единицами, – жестко прервал его Мустанг. Он перешел границу. Эдвард понял это по безумному взгляду, полному горечи и жажды мести, которым одарил его Мустанг. Правильно, во время правления гомункулов государственные алхимики были всего лишь теми, кто может поспособствовать кровопролитным войнам. И еще кандидатами в жертвы для Обещанного Дня. Большинство государственных алхимиков не гордились тем, что они делали на службе. Доктор Марко и майор Армстронг с одинаковым ужасом и сожалением относились к своим грехам прошлого. Эдвард мог только представить, насколько виноватым чувствовал себя Мустанг. Он мог десятки людей одним щелчком пальцев превратить в ничто. Фюреру Брэдли нравилась такая демонстрация силы. – Извини. Я не подумал. – О чем? – гневно спросил Мустанг. – Что во времена Ишвара меня превратили в ходячий крематорий. Сейчас хотя бы все не так плохо. Эдвард почувствовал стыд. Он так много говорил о том, как использовала его армия, но Мустанг пострадал значительно больше. И все равно выбирать между двух зол было бессмысленно. Эдвард не мог не сказать ему об этом. – Нет, – твердо сказал он. – Но если у тебя отнимают свободу просто потому что могут ее отнять, это уже ужасно. Мустанг смерил его серьезным взглядом. Словно оценивал. Как будто впервые увидел. Хотя, возможно, в какой-то степени так и было. Если Мустанг так зациклился на нем прошлом, что не заметил, как он вырос. Бабушка Пинако признала, что, несмотря на свое порой детское поведение, Эдвард был взрослее многих сверстников. Это было естественно. Они рано потеряли маму и отец их бросил. Они с Алом так долго были сами по себе. Даже если в их жизни и были взрослые, принятие решений всегда зависело от них самих. Важные вещи Эдвард понимал всегда. Человеческое преобразование дало ему понять, насколько важна жизнь. Он никогда и никого не убил, даже пока они с Алом сначала гонялись за философским камнем, затем – пытались спасти страну от заговора гомункулов. Но Мустанг упрямо видел в нем только ребенка с огромным талантом и ужасным характером. И неумением подчиняться приказам, об этом Эдвард слышал слишком часто, чтобы просто забыть. Возможно, теперь он наконец увидел, что Эдвард стал взрослым, думал и вел себя, как взрослый. Хотя это не значило вести себя так, как нравится Мустангу, потому что возвращаться в армию он все еще не собирался. Скорее всего ему придется бежать из Аместриса, если хотя бы один из озвученных вариантов будет принят. Скрываться от армии Эдвард не собирался. Ему легче вернуться в Крету, в свой маленький домик в Молане, где он будет единственным врачом, уважаемым жителем города, а не живым оружием массового уничтожения. Аместрис был его домом, но свобода важнее хваленого патриотизма. На патриотизме вырастали шовинисты, он видел таких достаточно. Те, для кого ишварцы или кретанцы были не такими же людьми, как аместрийцы. Их воспитывали на идее того, что они лучше. Воспитывали, называя это любовью к родине. Мустанг взял себя в руки и уже более спокойно продолжил: – Пока фюрер игнорирует их требования, но скоро, кажется, ему придется принимать решение. Особенно если в Лиммоне действительно дело рук алхимика. И тут до Эдварда наконец дошло то, о чем не говорил Мустанг. – Старик начинает сдавать, не так ли? – Мы не будем сейчас говорить об этом, – резко ответил Мустанг. Но Эдварду этого хватило. – Если бы мне не нужна была автоброня, я бы немедленно повернул назад в Крету. – Неужели ты думаешь, что если бы была хоть какая-то опасность, я не сказал бы тебе? – зашипел Мустанг. Он неожиданно оказался слишком близко, сгреб Эдварда за ворот рубашки и говорил низко и зло прямо ему в лицо. – Фюрер вынужден удовлетворять интересы разных групп руководства. И среди населения есть радикальные группировки, в сравнении с идеями которых принудительная служба покажется спасением. Эдвард ударил его по руке, и Мустанг, наверное, от неожиданности его отпустил. Он отступил на шаг, пока не уперлся спиной в стену. – Ты можешь продолжать убеждать себя. Я предпочту жить свободным человеком. – И тебе все равно, как будут жить другие? Этот вопрос заставил Эдварда замереть. Обвинение повисло в воздухе между ними, и ни один не двинулся, не разорвал зрительный контакт. По лицу Мустанга было видно, что он жалеет о сказанном, жалеет о том, как пошел их разговор. Но в кое-чем он был прав: Эдвард собирался отступить и оставить всех разбираться с проблемой. И пусть ему было плевать на незнакомого ему алхимика из Бриггса, Централа или Раш Уэлли, которых заставят работать на систему, но судьбы учителя, майора Армстронга, доктора Марко ему были небезразличны. В конце концов когда-нибудь Ал вернется домой из Син. Он уже собрался признать правоту Мустанга, собирался отступить и сознаться в своей ошибке, когда тот устало вздохнул и сделал два шага назад. В свете полуденного солнца Мустанг выглядел вконец вымотанным жизнью. Он потер переносицу, сощурился, словно плохо Эдварда видел, и тихо произнес: – Прости. Я не так планировал этот разговор. – Иногда вещи идут не по плану, – согласился Эдвард. Немного подумал и добавил: – Я тоже должен извиниться. Я не должен был говорить так, будто в происходящем есть твоя вина. Мустанг только кивнул, принимая его извинения. Они снова сели друг напротив друга. Никто не собирался нарушить тишину первым. Мустанг позвал дежурного, нервного парня, на котором его военная форма казалась слишком велика, и приказал принести кофе. Только когда молчание начало превращаться в затяжное и неловкое, Эдвард обреченно спросил: – Есть какой-нибудь вариант, в котором мне не придется возвращаться в армию? Мустанг посмотрел на него так удивленно, словно забыл о его присутствии. Или о его нежелании иметь дело с военными. – Признаться честно, – наконец ответил он, – мне было бы значительно спокойнее, знай я, что ты – рядом и поддерживаешь меня. Эдвард очень надеялся, что он не покраснел. Искренность Мустанга и его безоговорочное доверие вызвали неконтролируемо быстрое сердцебиение и необъяснимое тепло в груди. А ведь ничего особенного он не сказал даже. И Эдвард знал, что он был хорошим алхимиком, одним из лучших в мире, без преувеличения, но признание со стороны Мустанга творило с ним странные вещи. Это было плохо. Это было сигналом, что ему следует бежать отсюда подальше и не оглядываться. Эдвард его проигнорировал. – Но я знаю, – продолжил Мустанг, и Эдвард вынудил свое внимание вернуться к его словам, – что ты категорически против возвращения на службу. И я не хочу принуждать тебя. Поэтому я обсудил с фюрером вариант гражданского контракта. Гражданский контракт. Эдвард не мог поверить собственным ушам. Мустанг говорил об этом с Грумманом, искал другие варианты, и все ради его комфорта. Для него это было странно. Эти действия не вязались с образом Мустанга, который использовал их с Алом ради продвижения по службе. В очередной раз Эдвард убедился в том, что его подростковые представления о Мустанге были ошибочными. Если бы он был менее эмоционален в тот момент, обязательно подумал бы, что Мустанг в отчаянии, Грумман в отчаянии, раз они так упрямо пытаются заполучить его на свою сторону. Он никогда раньше не слышал, чтобы армия предлагала гражданские контракты. Это давало ему возможность искать тех ненормальных, что вернули ему алхимию, не опасаясь, что армия протянет к нему свои загребущие руки. Эдвард ценил готовность идти на уступки. Почти так же сильно, как собственную свободу, но меньше, чем чужую жизнь. А работать с командой Мустанга было достаточно приятно. Тем более теперь, когда он не антагонизировал самого Мустанга, если только ему не придется терпеть тупые политические игры. Он поймал взгляд напряженных синих глаз и понял, что все еще не дал ответа. Мустанг ждал его, как небесного благословения, и Эдварду было непривычно и неловко от такого внимания. Он отвернулся и прочистил горло, внезапно чувствуя себя слишком неуверенно. – Я думаю, гражданский контракт будет приемлемым вариантом, – выдавил он наконец. Ответную сдержанную улыбку Мустанга Эдвард упрямо не хотел замечать. Вместо этого он уставился в свои записи и чертежи. В его планах было использовать алхимию для заживления порта, чтобы Уинри могла как можно скорее поставить ему автоброню. Если он собирался согласиться на контракт, ему необходимо было привести себя в работоспособное состояние как можно быстрее. Ал будет вне себя от злости. Это если не умрет со смеху, рассказывая между приступами хохота, что он так и думал. Эдварду следовало подготовиться морально к встрече с Алом. Потому что не было и шанса, что Уинри не расскажет ему об автоброне. А когда Ал услышит, он моментально соберется назад в Аместрис просто чтобы лично отчитать Эдварда за безответственность и глупый риск. Как будто он не услышит то же самое как минимум от Уинри и учителя. И еще, наверное, бабули Пинако. Скрежет колес поезда выдернул его из мыслей. Мустанг просто кивнул, отвечая на его невысказанный вопрос. Они прибыли. Лиммон был небольшим городком в трех милях от Раш Уэлли. С одной стороны, это Эдварда радовало, потому что ему не придется через полстраны ехать ради автоброни. С другой – он переживал за то, что Уинри могла попасть под руку убийце. Три мили – слишком близко, чтобы сбрасывать со счетов возможность пересечься. Поэтому Эдвард пошел за Мустангом со смесью страха и нетерпения. У него были свои подозрения, и пусть он предпочел бы, чтобы они не подтвердились, пока это была единственная зацепка. На станции было полно военных. Вернее, там были только военные, ни одного гражданского лица, и это не могло не настораживать. От обилия синего у Эдварда начал дергаться глаз. Как будто опять в штабе оказался. На него все обращали внимание. Он был не просто единственным человеком без формы, но и алый плащ выделялся на фоне синего человеческого моря. Несколько старших солдат одарили его странными взглядами и начали шептаться, когда решили, что он на них не смотрит. Мустанг на людей не реагировал. На его лице была раздражающая маска безразличия, и он уверенно шел впереди, не оборачиваясь, не отвлекаясь. Риза следовала за ним на расстоянии двух шагов, как и предписывал военный устав. Конечно, сейчас они собирались играть свои роли. Сам Эдвард поддерживал быстрый шаг Марии и настороженно посматривал по сторонам. Ему хотелось верить, что гражданских эвакуировали. Они подошли к оцеплению, и огромный, мрачного вида сержант кивнул на Эдварда, обращаясь к Мустангу: – Простите, сэр, но ваш спутник не принадлежит к армии. Я не могу его пропустить. Приказ генерал-лейтенанта Хакуро. – Доктор Элрик, – Мустанг сделал такое ударение на слове "доктор", что Эдварду стало неловко, – гражданский консультант. Приказ фюрера, – холодно добавил он, протягивая сержанту бумагу. – Конечно, сэр, – отсалютовал сержант, увидев подпись внизу страницы. Эдвард подавил попытку закатить глаза. Или приложить Мустанга хорошенько по голове, потому что он только полчаса назад согласился на должность. Откуда у Мустанга были документы на его имя? – И на вашем месте, сержант, – проговорил Мустанг, проходя мимо, – я бы запомнил вести себя сдержанно с доктором. Он все же отставной офицер. Сержант вытянулся по стойке смирно. – Конечно, сэр. Они прошли несколько метров, и Эдвард решил, что этого достаточно. Он поравнялся с Мустангом и прошипел: – Зачем было это делать? – У меня есть причины, – туманно ответил Мустанг. Эдвард хотел было спросить о них, но слова застряли в горле, когда они вышли на главную площадь городка. Тела лежали прямо на земле. Даже не так. Тела покрывали землю, как первый снег в конце осени. Эдвард не мог понять, почему никто их не убрал, почему никто не позаботился о похоронах. А потом он понял, что чертовы военные наверняка хотели, чтобы Мустанг увидел место преступления нетронутым. Если сам фюрер поручил расследование своему лучшему штатному алхимику, для него хотели все оставить в лучшем виде. Внешний контур круга, как и внутренний, отделяющий его центр, было хорошо видно. Но остальное было скрыто под телами. Эдвард не мог на них смотреть. Ему казалось, что они глядели на него своими открытыми удивленными глазами, что они молча, одними взглядами обвиняли его в случившемся с ними. Блядь. Теперь он точно не мог спокойно вернуться в Крету. Пока он пытался отдышаться и остановить накатывающие слезы, Мустанг распорядился, чтобы Мария организовала солдат, которые перенесут тела в здание мэрии и займутся подготовкой к похоронам. Легкое прикосновение к плечу заставило его вздрогнуть. Он обернулся и увидел Ризу. Печальное выражение ее лица говорило о том, что она искренне понимала его. Он хотел было подбодрить ее, показать ответную поддержку, но его внимание привлек лист бумаги, приклеенный к двери дома позади нее. Медленно, словно в трансе он подошел ближе, чтобы рассмотреть ровные, написанные мелким и острым почерком строки. И чем дальше он читал, тем больше его пробирала дрожь. "Я открыл Врата и увидел вечность. Она посмотрела мне прямо в душу, она приняла меня в свои объятия. Она дала мне знания о мире, которыми нельзя овладеть по-другому. Каждый запрет имеет цену, но иногда ее стоит заплатить. Спросите себя, и Истина сделает вас свободными". – Мустанг, – позвал Эдвард севшим голосом. – У нас, блядь, большие проблемы.