The moment of Truth

В том, что круг на площади Лиммона предназначался для создания философского камня, Эдвард был уверен еще до того, как солдаты убрали все тела. Но все равно по телу пошла дрожь, когда он увидел знакомые линии и символы. Он надеялся, что после победы над Отцом и его гомункулами никогда больше не увидит их. Оказалось, что люди – существа алчные и жестокие, готовые ради своей выгоды на жуткие преступления. И не обязательно им нужны другие, чтобы соблазнить их на такие действия. Мустанг отреагировал на найденное послание очень спокойно, даже безразлично. Посмотрел на Эдварда внимательным, тяжелым взглядом и одними губами произнес: "не здесь". Эдвард прекрасно понимал концепцию секретности, но его уже раздражала невозможность говорить то, что он думает. Мустанг мало кому доверял. Он всегда был таким, Эдварду не стоило удивляться, но за годы вдали от аместрийской армии и интриг высшего руководства он отвык от подобного. Он жил спокойной жизнью, ему хотелось бы, чтобы так и продолжалось, но порой Эдвард скучал по приключениям, скучал по возможности просто собраться утром и отправиться навстречу очередной опасности. Наверное, в этом было что-то нездоровое, но он предпочитал не задумываться. Когда наконец они убрались из города, погрузились втроем в машину, за руль которой села Мария, Мустанг очевидно расслабился. Следом, конечно, ехали еще две машины вооруженного эскорта, что лично Эдвард считал лишним, но в присутствующей компании хотя бы можно было говорить свободно и открыто. Насколько Эдвард вообще мог говорить открыто, потому что в его истории оставались белые пятна, тайны, которые ни он, ни Ал не спешили рассказывать. Сейчас, очевидно, придется, потому что ситуация, в которой они оказались, была слишком серьезна, чтобы скрывать подробности. По крайней мере этим людям Эдвард мог доверять. Хотя он с замиранием сердца думал о том, что может столкнуться с неодобрением Марии или Ризы. О Мустанге Эдвард старательно не думал. – Во-первых, – начал он, собравшись наконец с мыслями, – круг в Лиммоне был предназначен для создания философского камня. Я не знаю, каким образом тот, кто сделал это, смог собрать всех жителей города на площади одновременно, но затем он активировал круг, и, как следствие, против нас алхимик, владеющий практически неограниченной мощью. – Если он настолько силен, как ты говоришь, то что мы вообще можем ему противопоставить? – напряженно спросила Мария. Мустанг покачал головой. – Мы смогли противостоять гомункулу возрастом в несколько сотен лет с силой половины жителей Ксеркса. А этого нам нужно сначала поймать. Эдвард скривился. Вспоминать об Отце всегда было неприятно. Конечно, любой другой считал бы тот день своим звездным часом. Победить нечто настолько сильное мог далеко не каждый. Но и Эдвард сделал это не один. А сейчас с ними не было Хоэнхайма – единственного, кто по силе был хотя бы приблизительно равным Отцу. Только Эдварда волновало вовсе не это. Кто бы ни был ответственным за события в Лиммоне, он обладал не только могуществом, но и незаурядным умом. Да, его необходимо было поймать, но для этого нужно знать, кто или что станет его следующей целью. И вот это сейчас было приоритетом. К счастью, не он один так думал. Риза, всегда здравомыслящая и внимательная, посмотрела на него в зеркало дальнего вида и напомнила: – Ты сказал "во-первых". Значит, есть "во-вторых". Рядом с ним напрягся Мустанг. Эдварду не нравилось, что приходилось сидеть с ним на заднем сидении, но Риза предпочла пассажирское кресло рядом с Марией, а он не был ребенком или вздорным подростком, чтобы спорить с ней из-за такой мелочи. Он вздохнул, ощущая на себе три внимательных взгляда. Мария, к ее чести, успевала следить за дорогой. – Для того, чтобы все поняли серьезность ситуации, что вам известно о человеческом преобразовании? – Оно запрещено, и по достаточно хорошим причинам, – резковато ответил Мустанг. Неужели дело было в том преобразовании в его доме в Молане? Раньше у Мустанга не было проблем с прошлым Эдварда. К тому же он всего лишь спасал Ризу и пытался выяснить, что происходит. У него не было другого выхода. – Помимо очевидного, – фыркнул Эдвард. – Человеческое преобразование имеет свою цену. Называть ее богом или нет, но я знаю точно, что в мире существует некая сущность, имеющая власть над человеческими жизнями. Мы называем ее Истина. – Та записка… – начала Риза. – Записка? – переспросил Мустанг. Эдвард жестом остановил его. – Я понимаю, что тебе не интересно, но сейчас дойдет и до нее. Так вот, совершая человеческое преобразование, алхимик открывает Врата Истины и имеет возможность пообщаться с глазу на глаз с условным богом. Он всегда что-то теряет, но взамен приобретает знания о строении мира. Поэтому алхимики, попытавшиеся совершить человеческое преобразование, способны на алхимию без круга. – Ты много об этом знаешь, – вскользь заметила Мария. – Я пять раз открывал Врата. Думаю, меня можно считать одним из немногих экспертов в этом вопросе. Выражение искреннего ужаса на лицах всех его собеседников говорило о том, что не следовало упоминать об этом. Да, он был согласен, пять раз – это слишком много, другие бы могли не выжить после таких экспериментов. То ли Истина его на самом деле любит странной, извращенной любовью, то ли с ним просто интересно играть. Эдвард медленно вдохнул, сосредотачиваясь на том, что ему необходимо было объяснить всю опасность ситуации. Машину подбросило, словно колесо попало в большую яму, что было странно. Вряд ли Мария не заметила бы ее на дороге. Она вела очень ровно и спокойно, осторожно и заботясь о своих пассажирах. Эдвард не думал, что разговор мог отвлечь ее от ее обязанностей. А значит – у них были поводы волноваться, ведь если кто-то подготовил им ловушку, значит, враги были на несколько шагов впереди. Мустанг дернулся к нему и заставил его пригнуться. Они оба оказались на полу между сидениями, Мустанг над ним, осторожно, чтобы не придавить, но накрывая его собой. Эдварда нервировала эта ситуация, собственное положение и невозможная близость Мустанга. Он понимал, что сейчас он – обуза, беззащитный сам по себе. Но первой реакцией, рефлексом было вскочить на ноги и начать искать того, кто мог повредить дорогу. Прежде, чем он успел среагировать, Риза выхватила пистолеты и принялась выискивать потенциальные цели. Мария в свою очередь пыталась минимизировать принесенный ущерб и остаться в выгодной позиции, если им не избежать боя. Мустанг все еще держался над Эдвардом. Его глупое лицо было в нескольких сантиметрах, и он, кажется, не собирался подниматься. Звук бьющегося стекла заставил кровь застыть в венах. Эдвард хотел бы помочь, но не знал, как и чем. Позже, когда все закончится, он сможет вылечить любые ранения, главное, чтобы все остались живы. Но это и волновало Эдварда больше всего: если кто-то поймает пулю в сердце или голову, он никогда не простит себя за свою беспомощность. Мустанг склонился еще ближе к нему, пытаясь защитить лицо Эдварда от посыпавшыхся на них осколков. Кончики его волос щекотали щеки Эдварда. Кажется, кому-то пора стричься. Эту нелепую, совершенно не к месту мысль выбил из его головы внезапный вскрик боли. Даже не думая о возможных последствиях, Эдвард неловко дотянулся левой рукой к двери, открыл ее и выбрался наружу. К его удивлению их не обстреливали, не окружили и не атаковали алхимией. Вокруг вообще не было никого, кроме солдат, выскочивших из следующих за ними машин. Эдвард повернулся к Мустангу. – Куда они попали? Мустанг поморщился, выпрямляясь. Идиот. Если так неосторожно дергаться, пуля может сдвинуться с места. – Мустанг, твою мать, ты оглох? – Спокойно, Стальной. Я не барышня в беде. – Не смей, – прошипел Эдвард, приближаясь. Он едва сдержался, чтобы не взять Мустанга за грудки и не встряхнуть хорошенько. – Я больше не Стальной алхимик. Он умер три года назад. Сейчас я – врач. Так что скажи мне, куда они попали. – Чуть ниже лопатки, немного влево от позвоночника, – нехотя признался Мустанг. Эдвард быстро, но осторожно развернул его, и с удивлением обнаружил, что ранения нет. Ни крови, ни пулевого отверстия. И все равно оставлять травму без осмотра он не собирался. В конце концов, атака могла быть алхимической. – Снимай форму, – коротко распорядился он. Мустанг насмешливо ухмыльнулся, но под удивленные взгляды солдат принялся расстегивать пуговицы. Не медленно и не быстро, просто по-военному четко и спокойно. Эдварда это даже порадовало: если бы Мустанг снова поставил под вопрос его квалификацию врача, то потерял бы своего гражданского консультанта так же быстро, как приобрел. Наверное, он и сам это понимал, поэтому решил не спорить. По крайней мере не больше, чем нужно было для поддержания его образа несгибаемого и неуязвимого генерала. Рубашка тоже отправилась на сидение, и Эдвард получил обзор на спину Мустанга, где чуть ниже лопатки и влево от позвоночника красовался большой синяк. На секунду ему стало неловко, что он поднял столько шума из-за пустяка. Но он напомнил себе, что не мог знать, насколько все серьезно, без осмотра, а разнообразие способов применения алхимии автоматически вызывало у него подозрения. Все же кому, как не ему, знать, что с хорошо развитой фантазией можно преобразовывать кажущееся невозможным. Эдвард осторожно коснулся пальцами краев синяка, двинулся ближе к центру, где была царапина, словно в спину Мустанга попало что-то острое, и немного нажал. Недовольное шипение свидетельствовало о том, что его прикосновение вызывали боль. Эдвард нахмурился: ничего странного, кроме, пожалуй, того, насколько искренним был Мустанг, насколько легко он дал понять, что ему было неприятно. Раньше Мустанг в присутствии Эдварда старательно поддерживал маску невозмутимости и спокойствия. Он даже о "переезде" Хьюза солгал настолько убедительно, что Эдвард и не подумал усомниться. Но если результатом атаки был всего лишь такой пустяк, чего добивались нападавшие. Столько подготовки, а Эдвард был уверен, что создание ямы на дороге и слежка требовали времени и усилий, ради простого синяка и незначительной царапины? Бред. – Уверен, там какой-то пустяк, – заметил Мустанг сквозь зубы. – Мне интересно, что его могло оставить, – пробормотал Эдвард, продолжая бездумно проводить кончиками пальцев по контуру синяка. Риза негромко прочистила горло, и Эдвард неловко дернул руку, словно бездумно прикоснулся к горячему. Заметил ли кто-либо еще? И почему он вообще не убрал руку с той гребаной спины сразу, как удостоверился, что ничего опасного Мустангу не грозит? Эдвард знал ответ, но продолжать обманывать себя порой легче, чем признаться себе в том, что может перевернуть все мироустройство. Он уже это проходил. Он быстро обратил свое внимание на Ризу, надеясь, что его секундный непрофессионализм не испортит безнадежно его возможности сотрудничества с командой Мустанга. В голове мелькнула мысль о том, с каких пор он об этом заботится, но Эдвард ее быстро прогнал. На раскрытой ладони Ризы лежал крупный и острый камень, который вполне мог быть орудием нападения. Он был завернут во что-то, кажется, кусок бумаги, хотя Эдвард и не понимал, для чего это было сделано. Не понимал ровно до тех пор, пока не развернул камень и не увидел, что обертка была не просто куском бумаги. Она была запиской. – Я могу наконец одеваться? – прервал затянувшееся молчание недовольный Мустанг. – Да, конечно, – отсутствующим тоном отозвался Эдвард. Он все еще не мог оторвать взгляд от записки. Судя по всему, она была адресована не ему. У Эдварда были подозрения, и они ему не нравились. Но для начала им нужно было вернуться в машину и восстановить ощущение безопасности и приватности. Осторожно, избегая осколков, Эдвард устроился на сидении ближе к середине, не оставляя Мустангу выбора. Только обойти машину и сесть с той стороны, где не было кусков стекла. Конечно, Мустанг не мог поступить так, как рассчитывал Эдвард, и полез в машину за ним, взглядом давая понять, что отступать он не намерен. По-детски упрямое поведение Эдварда раздражало. Почему Мустанг просто не мог позволить позаботиться о себе? Упрямый надоедливый ублюдок. Ему пришлось подвинуться до самого окна и сесть как можно компактнее. В итоге Мустанг оказался непозволительно близко к нему, пытаясь избежать осколков. Конечно, часть самых больших кусков стекла они с Ризой собрали, но что-то могли и не заметить. Эдвард чувствовал себя крайне неуютно, зажатый в тесном пространстве с Мустангом. Его подсознание подсказывало, что это что-то должно значить. Он послал свое подсознание нахер и сосредоточился на более актуальных проблемах. Решив вернуться к прерванным объяснениям после того, как послание дойдет до своего получателя, он протянул записку Мустангу и позволил себе развлечься выражением недоумения на его лице. Пока Мустанг читал те несколько строк, что предназначались, наверное, только для его глаз, Эдвард внимательно за ним наблюдал. Нет, он даже близко не допускал мысль, что Мустанг может быть замешан в происходящем, но, возможно, он что-то знал. Пусть и сам мог не понимать этого. – И что все это должно значить? – спросил Мустанг, закончив читать. – "Ты видел вечность. Ты знаешь цену запрета. Освободила ли тебя Истина, как она освободила меня? Спроси себя, Узревший". – Это значит, что он собирает сторонников. Эдвард заметил, как дрогнули руки сжимающей руль Марии. Он понимал ее волнение. Ситуация была не просто опасной, если не начать действовать немедленно, этот алхимик, превративший жителей небольшого городка в энергию для преобразования может найти единомышленников или начать уничтожать тех, кто будет несогласен с его мировоззрением. – В Лиммоне тоже была записка. Я не понимала ничего, пока Эд не объяснил, – нарушила тишину Риза. – Он признавался, что открывал Врата, то есть совершал человеческое преобразование. Слова о вечности и знании – тоже, как я понимаю, отсылки к Истине. – Если считать ее божеством, то это вполне очевидно, – заметила Мария. Эдвард знал, что была причина, по которой они обе ему нравились. И Мария, и Риза были чертовски умны. – Вы обе правы. Цена запрета – то, что каждый алхимик платит за попытку человеческого преобразования. В первый раз у меня отняли руку, во второй – ногу. Ал расплатился целым своим телом, а вот Мустанг… – Потерял зрение. Поэтому ты сделал вывод, что записка предназначена мне, – Мустанг умолк и вдруг пораженно выдохнул: – Он располагает информацией, которую знало лишь небольшое количество людей. Он назвал меня Узревшим, и это явно намек на мою потерю зрения. С этой позиции Эдвард их ситуацию не рассматривал. Он настолько сосредоточился на собственных выводах, что не увидел проблемы у всех на виду. Хорошо, что Мустанг привык мыслить немного по-другому. В военной стратегии и тактике информация была одним из самых важных ресурсов, и Мустанг сразу это заметил. С другой стороны, эта проблема могла стать их спасением. Сначала необходимо было проверить тех, кто знал детали случившегося в Обещанный день, хотя Эдвард и сомневался, что один из алхимиков, принимавших участие в сражении с гомункулами и Отцом мог сделать такое. Насколько он помнил, кроме него и Мустанга там были Ал, Мэй, учитель, доктор Марко и Алекс Армстронг. Ни одного из них он не мог представить себе в роли массового убийцы. Куда более вероятным был вариант простой утечки информации, которая могла показаться неважной. Почему бы и не говорить о событиях давно прошедших дней. Но только один прокол Хавока, который стоил тому способности ходить, пусть и на некоторое время, должен был дать понять: неважной информации не бывает. И тут он понял, что упустил еще один очевидный вариант. Селиму Брэдли было сейчас три, но если он сохранил сознание Гордости, то, возможно, именно он был причастен к происходящему. – Эдвард? – Мустанг помахал рукой прямо перед его лицом, и он дернулся, сильнее вжимаясь в дверцу позади него. Ручка неприятно давила в спину. – Твои слова подбросили мне пищу для размышлений, – буркнул он в ответ, совершенно не собираясь извиняться. Он думал о деле, а не о посторонней чепухе. Мустанг только усмехнулся, словно мысли его прочитал, и спокойно повторил: – Я сомневаюсь, что это кто-то из своих, но, пока мы навещаем мисс Рокбелл, мои люди могут начать проверку. – Да, хорошо, – быстро согласился Эдвард. – И пошли кого-нибудь в Дублит. Я беспокоюсь, что учитель может быть их целью, как и ты. Мустанг сглотнул. Должно быть помнил нелюбовь учителя к военным и аместрийским высшим чинам. Эдвард, конечно, собирался позвонить ей сразу после разговора с Уинри, но кем бы ни был тот несчастный, отправленный на это задание, ему крупно не повезло. Он улыбнулся мыслям об учителе. Она всегда оставалась в сердце Эдварда, она была их с Алом второй матерью. Он помнил, как в самом начале их обучения Ал слег с воспалением легких, и учитель ухаживала за ним всю ночь. Ал назвал ее мамой в бреду, и Эдвард, притворявшийся спящим, видел, как по ее щекам бежали слезы. Уже после он услышал шепотки соседей о бедняжке Изуми, потерявшей своего малыша. За своими воспоминаниями он не заметил, как Мария остановила машину перед двухэтажным зданием, выкрашеным в красный. Над дверью красовалась вывеска с надписью "Рокбелл". Ноги сами понесли его к двери. Мастерская Уинри так отличалась от окружающих домов, что он ни за что бы не перепутал ее с другой. И Уинри как никто другой заслуживала успеха в профессиональной жизни. Он был рад за нее, пусть и с трепетом ожидал встречи. Внутри мастерская была уютной и хорошо обставленной. Уинри что-то крутила прямо за стойкой и, не поднимая головы, начала: – Добро пожаловать… Эдвард отстраненно заметил, что на глаза наворачиваются слезы. Три года он слышал этот голос, только искаженный телефонными линиями. Он и представить не мог, что так скучал. – Уин. Она подняла голову и на секунду уставилась в него в немом шоке. А буквально в следующий миг с радостным вскриком "Эд!" побежала к нему и сжала в крепких объятиях. Эдвард не мог не ответить ей, осторожно приобнимая левой рукой за плечи. И тут Уинри отстранилась. Она всегда была слишком проницательной. Ее взгляд упал на пустой правый рукав, глаза сузились, когда она поняла, во что Эдвард одет. Наконец Уинри посмотрела ему за спину, где, как он догадывался, стояли его спутники. – Эдвард Элрик, во что ты вляпался на этот раз?!