The moment of Truth

Оказалось, что Мустанг не скромничал, когда озвучил сомнения в своих способностях работать с кругами Эдварда. Он был потрясающе талантливым алхимиком с глубоким пониманием теории и приличными познаниями в области анатомии, но понимания процессов в человеческом организме ему едва хватало для контроля нужного круга. Если человек никогда в жизни не занимался медицинской алхимией, получаса было недостаточно, чтобы объяснить даже основы. К счастью, Мустанг справился, и Эдвард остался цел и невредим. Лечение продвинулось куда меньше, чем ему хотелось бы, но дальше он мог заняться этим сам. Уинри все еще была недовольна тем фактом, что он поставил под великий риск свое здоровье ради работы. Эдвард знал, что на самом деле она была в восторге от возможности испытать алхимию во время установки порта. Что было вполне понятно, ведь использование алхимии могло избавить многих людей от страданий и боли. И Эдвард был совершенно не против, если бы нашелся человек, который мог бы помочь с активацией, чтобы Уинри постоянно предлагала своим клиентам облегченный вариант операции. Но сам он определенно не мог этого делать, по крайней мере пока. Возможно, когда он разберется с ублюдками, пытающимися в очередной раз разорвать эту страну в клочья, у него будет возможность поработать с Уинри. Из них получатся неплохие деловые партнеры, в этом Эдвард был уверен. Еще он был почти уверен в том, что Мария и Риза, как и Мустанг, считали, что между ним и Уинри возможны другие отношения. Несколько вскользь брошенных фраз о том, что все понимают, как близки они с Уинри, звучали для Эдварда слишком двусмысленно. Да, они были близки, практически брат с сестрой, они выросли вместе. Больше, чем Уинри, он доверял только Алу. Но он был не заинтересован в романтических отношениях с ней, и она это знала. Не знали другие люди, напомнил себе Эдвард. Он никогда не афишировал, что на самом деле был заинтересован в мужчинах, не видел в этом смысла. В Аместрисе отношения между представителями одного пола порицались, и поэтому лучше было держать язык за зубами или признаваться только близким людям. Уинри и Ал ожидаемо нормально приняли откровение Эдварда, но делиться секретом с другими он не спешил. Хотя в какой-то момент все равно собирался рассказать учителю и бабуле Пинако. Они тоже были его семьей, они имели право знать. – Ты долго будешь пялиться в свою миску с рагу? – недовольно поинтересовалась Уинри. Эдвард вздохнул. – Прости. Я задумался. – Надеюсь, не о том, как бы поскорее присоединить автоброню к твоему порту. Строгий тон Уинри заставил Эдварда скривиться. Она вела себя так, словно была старше и умнее, а это иногда жуть как раздражало Эдварда. Он и сам понимал, что беспечное отношение к заживлению порта может стоить ему нескольких десятков нервных окончаний. Но еще Эдвард считал, что уж лучше нервные окончания, чем люди. А люди могли серьезно пострадать, если он не вернет себе возможность защищать себя и окружающих. Пока он зависел от других, в частности – от Мустанга и его команды. И, если честно, Эдварду хотелось избавиться от этой зависимости как можно скорее. Но, как часто бывает в жизни, здесь было одно "но". – Ты же знаешь, что я не смогу ничего сделать, пока ты не создашь мне руку, – устало заметил Эдвард. – Спасибо богу за малую милость, – улыбнулась Уинри. Эдвард поморщился. Упоминание бога всегда безнадежно портило его настроение. Уинри это, конечно, заметила. – Генерал, позаботьтесь о нем, потому что Эдвард, боюсь, убьется в попытке спасти всех и сразу. – Конечно, мисс Рокбелл, – Мустанг улыбнулся ей в ответ одной из тех улыбок, что были зарезервированы для хорошеньких женщин. После этого те обычно готовы были ради него на все. Эдвард был рад, что на Уинри это не подействовало, по крайней мере не так, как на всех. Она явно не собиралась бросаться Мустангу на шею и признаваться в вечной любви. Наоборот ее хитрое, показательно невинное выражение говорило о том, что она видела его насквозь. Уинри хорошо умела читать людей. Вот только с интерпретацией чувств Эдварда она ошиблась. Когда Уинри предложила остаться на ночь, Эдвард ухватился за эту возможность побыть немного дольше с близким человеком. Он и не думал, что приглашение распространяется на Мустанга, Ризу и Марию. Впрочем, ему следовало догадаться о Ризе: у них с Уинри практически с самого начала завязались дружеские отношения. В итоге они оставались ночевать вчетвером в домике Уинри, где было всего лишь две гостевые спальни. И пусть Эдвард привык за свою жизнь делить жизненное пространство с другими людьми, перспектива ночевки в одной комнате с Мустангом его не радовала. Он не видел ничего смущающего в том, чтобы жить в одной комнате с чужим человеком. Порой подобное диктовалось необходимостью, и с этим нужно было только смириться. Смущать, по мнению Эдварда, могли только действия одних людей в отношении других, но никак не просто жизнь в одном пространстве. Нет, он не чувствовал смущения, только глухое раздражение и нежелание проводить с Мустангом больше времени, чем это было необходимо. Если бы у него была возможность, он нашел бы способ поселиться да хотя бы к Уинри на эту ночь. Но нет, вариантов отступления не было, давать лишний повод для сплетен Эдвард не хотел, как и выглядеть идиотом в глазах Мустанга. Он определенно не должен был идти на попятную, даже если его дискомфорт не позволит ему спать всю ночь. И это только ему казалось, или в присутствии Мустанга он становился более напряженным? Небольшая гостевая спальня, которую Уинри назвала их с Алом комнатой, была чистой и скромно обставленной. Но у них была своя комната в доме Уинри, это было приятно. Больше всего Эдварда порадовало, что в комнате было две кровати. Они стояли на расстоянии вытянутой руки: если бы ночью Эдвард хотел подтянуться, он легко достал бы до Ала. Наверное, Уинри хорошо помнила то время, когда он по несколько раз за ночь проверял, в порядке ли Ал, на месте ли и не случилось ли с ним чего-нибудь ужасного. Этой ночью такая близость может быть неудобной, но все равно две кровати – не одна. Он уже представлял себе неловкость пробуждения в одной постели с Мустангом. В конце концов, его тело было молодым и здоровым, оно не могло не отреагировать на привлекательного мужчину в кровати рядом. Стоп. И с каких пор он вдруг считал Мустанга привлекательным? Стоило посмотреть правде в глаза: внешность у него была приятной. Темные глаза, светлая кожа, ухоженные волосы и гладко выбритые щеки и подбородок. Эдвард не переносил усы, бороды и щетину. Все это напоминало ему о Хоэнхайме, Отце и Брэдли. То есть о тех, кого он в жизни не мог бы считать привлекательным. Не желая еще больше быть похожим на Хоэнхайма, он тщательно следил за тем, чтобы на его лице не было лишних волос. Ему хватало того факта, что он убил свое зрение, из-за чего приходилось использовать очки. Правда, он делал это только в исключительных случаях, когда обойтись невозможно было. Но Эдвард подозревал, что со временем его зрение будет только ухудшаться, и ему придется носить очки постоянно. Сама мысль вызывала у него отвращение. Он быстро разделся и влез под одеяло. Хотелось просто лечь спать и забыть о том, что ему в голову лезли такие мысли. – Спокойной ночи, – буркнул Эдвард, отворачиваясь к стене. – И тебе, – отозвался Мустанг. Через минуту свет наконец погас. В ночной тишине скрипнула кровать, и Эдвард понадеялся, что теперь он сможет спокойно поспать. Новый порт противно ныл, но даже это можно было перетерпеть. Он просто отвык. Шло время, а Эдвард все никак не мог уснуть. Перед глазами была то площадь в Лиммоне, полностью укрытая телами, то глупое привлекательное лицо Мустанга. Он повернулся, укладываясь на спину, и попытался расслабиться. Мысленно посчитал до тридцати, перебрал в голове средства от простуды, которые он рекомендовал своим пациентам, снова перевернулся на бок, устраивая руку под головой. В его голове было слишком много мыслей. Эдвард понимал, что так он в жизни не уснет, но не знал, что с этим делать. Причем проблема была вовсе не в небольшом дискомфорте, вызванном установленным портом, а именно в бардаке, творившемся в его голове. Возможно, ему стоило прогуляться. Свежий воздух и немного спокойствия имели благотворное влияние на сон. Он мог бы попытаться разложить по условным полочкам все то, что беспокоит его. Эдвард всерьез задумался. Ему не хотелось перебудить остальных, мало ли, трое военных после серьезного преступления и нападения вдобавок могли подумать, что находятся в опасности. Да и просто мешать другим людям спать только потому, что не можешь заснуть сам, было бы откровенным свинством. Но, с другой стороны, Эдвард хотел спать. Он знал, что от нехватки сна становится жутко раздражительным, что может превратиться в еще более бесполезный придаток для команды, если не поспит хотя бы пять часов. Конечно, в экстренных случаях он мог функционировать двое суток без сна или четыре с продолжительностью сна по два часа. Если нужно делать операцию или принимать роды, никого не интересует, сколько времени ты спал. Подавив громкий вздох, Эдвард снова повернулся на спину. В темноте смотреть в потолок было нелепо, но он надеялся, что сможет таким образом утомить свой мозг и уснуть. Ничего не получалось. В голове все равно всплывали картинки площади в Лиммоне. Эдвард раздраженно цокнул. – Тоже не спится? – послышалось справа. – Блядь! Мустанг, в следующий раз не делай это так неожиданно. – Прости, – в голосе Мустанга слышался тихий смешок. – Не думал, что ты так отреагируешь. – Как это так? Хочу заметить, что моя реакция абсолютно нормальна. Он услышал движения и тихий скрип кровати. Мустанг, должно быть, устраивался поудобнее. И зачем он только завел разговор? Делать было нечего? Так Эдвард мог посоветовать ему пару вариантов. Сон, например. Сам он с удовольствием поспал бы. – Ты думаешь о Лиммоне? – снова нарушил тишину Мустанг. – В том числе, – не задумываясь, ответил Эдвард. – В том числе? Эдвард выругался себе под нос. Теперь в голосе Мустанга был чистый, неподдельный интерес. Ему следовало солгать, следовало сказать, что он просто не может забыть жуткую картину массового убийства на центральной площади города. Что угодно, но не говорить же Мустангу, что считает его привлекательным. Вот это сделало бы их отношения неловкими. – Ал, – нашелся с ответом Эдвард. – Если его интересуют алхимики, открывавшие Врата, Ал должен быть в его списке. – Разве он не в Син? – Пока – да. Но, – Эдвард тяжело вздохнул, – вряд ли он останется там, когда узнает о Лиммоне. Он хорошо знал своего брата, потому что в этом они были одинаковыми. Как только Ал услышит о случившемся, первый караван, отправляющийся из Син, получит пассажира. Хотя нет, он скорее попросит у Лина снарядить караван, потому что ждать – значит оставлять шансы для ухудшения ситуации. Эдвард только не знал, насколько быстро ждать Ала из Син. По-хорошему, ему следовало сегодня же позвонить и рассказать о Лиммоне. Но слишком много всего произошло в один день. Эдвард даже готов был оправдать себя тем, что под действием анестетиков его мозг не мыслил здраво и последовательно. Правда, если он скажет это, Ал потребует ответа на вопрос, зачем Эдварду понадобились анестетики. – Ты собираешься рассказать ему, – сказал вдруг Мустанг. Эдвард не понял, к чему был этот странный полувопрос-полуутверждение. Конечно он расскажет Алу. Они всегда все рассказывали друг другу. Он устало покачал головой, забыв, что в темноте комнаты Мустанг не может этого увидеть. – Если бы он был на моем месте и не рассказал, я был бы очень зол. – Наверное, мне никогда не понять, – заключил вдруг Мустанг. – У меня никогда не было брата или сестры, с которыми можно поделиться всем. Если задуматься, больше всех на эту роль могли подойти разве что Маэс и Риза. Упоминание Хьюза вызвало волну вины и горечи. Эдвард понимал, что он не был виноват в каждой смерти, что если бы они не раскрыли заговор, вся страна была бы стерта с лица земли, но каждый раз, когда кто-нибудь говорил о Хьюзе, он чувствовал ответственность за то, что не спас его. Возможно, Уинри была права. Может, его желание всех спасти когда-нибудь убьет его. – Эдвард, ты не виноват в том, что случилось с Маэсом. – Что…? – Я знаю, о чем ты думаешь, – перебил его Мустанг. – И ты не виноват в том, что Маэса убили. Виноваты гомункулы, которые это сделали. Рано или поздно Маэс нашел бы информацию, которая сделала бы его их целью. Он был слишком любопытен и слишком умен, чтобы не заметить, что с этой страной что-то не так. Раздражение, вызванное словами Мустанга, быстро сменилось сожалением и смирением. Если кто-то и знал Хьюза, то это был Мустанг. Возможно, он сказал это сейчас, чтобы облегчить Эдварду жизнь, чтобы его совесть не мучила его, чтобы он сам снял с себя вину, которую на себя же и положил. Неважно. Если Мустанг был так убежден, то Эдвард не имел права винить себя. Значит, он должен был уважать Хьюза и его стремление узнать о происходящем, чтобы сделать государство, которому он служил, лучше. Государство, в котором живут его жена и дочь. Повинуясь внезапному порыву, Эдвард повернулся на бок, глядя в том направлении, где стояла вторая кровать, и попросил: – Расскажи о нем. И Мустанг рассказал. О днях, когда они учились вместе. О том, что они сначала не поладили (не странно, кто вообще мог бы поладить с Мустангом с начала знакомства. Ну, кроме Ризы, наверное), о том, каким доставучим и слишком проницательным был Хьюз, самым умным на курсе (и до полковника он дослужился бы первым, если бы не алхимия Мустанга). Он рассказал о знакомстве Хьюза с Грасией, о той огромной и искренней, настоящей любви, которой он иногда завидовал. Эдварду трудно было представить себе завидующего Мустанга. Любая девушка, на которую он обратил бы свой взгляд, была его, а он завидовал другу, который был по уши влюблен. Мустанг говорил о том, как Хьюз рассказывал ему о свиданиях с Грасией, повторял по несколько раз ее слова, и был таким счастливым, словно ничего больше в жизни не нужно. А затем пошли истории об Ишваре. Мустанг не очень хотел говорить об этом. Истории были скорее обрывками воспоминаний, когда Мустанг вдруг начинал говорить о письме, которое пришло одному из них, а затем резко обрывал свой рассказ, когда подходил к очередной атаке, очередному нечеловеческому приказу, который им пришлось выполнять. Эдвард понимал его нежелание вспоминать это, но каждому нужно было в какое-то время отпустить прошлое. Возможно, это был подходящий шанс. Еще оказалось, что Мустанг был одним из первых, кто держал на руках малышку Элисию. Сразу после ее родителей. Хьюз тогда плакал и не мог поверить в то, какое чудо подарила ему его любимая жена. Эдварду хотелось плакать сейчас. Потому что жизнь такого молодого человека оборвалась слишком быстро. Прошло более трех лет. – Он постоянно пытался убедить меня, что мне стоит жениться, – с напускным раздражением заметил Мустанг. – Он просто считал, что ты не должен быть один, – попытался защитить Хьюза Эдвард. – Каждый человек заслуживает на счастье. Даже ты, Мустанг. – Что значит "даже ты"? – возмущенно спросил Мустанг. – Даже такой самодовольный, наглый и моментами откровенно бесящий ублюдок, – Эдвард хотел бы, чтобы его слова прозвучали более серьезно. Что угодно, только чтобы не казалось, что он заигрывает. – Смирись, Мустанг. – Кстати, когда ты начнешь обращаться ко мне по имени? Вопрос был настолько неожиданным, что Эдвард подвис. Мустанг только что предложил… ? Глупости. Ему не нужно было создавать впечатление, будто они вдруг ближе, чем было на самом деле. Его подсознание и так уже подбрасывает странные мысли о привлекательности. – Никогда, наверное. Мы не друзья. Смирись, Мустанг. Мустанг, быть может, хотел что-то ответить, но их разговор прервал стук в дверь. Эдвард чуть не подскочил, когда услышал голос Ризы: – Поезд в Централ через полтора часа. Но судя по вашим голосам, вы не спите, поэтому вам следует подниматься. И нет, я не позволю вам спать по дороге, сэр. Вам стоило лучше думать, когда решили провести всю ночь за разговорами. Эдвард моргнул. Они всю ночь проговорили о Хьюзе. Он даже не заметил, когда за окном начало светать. Получается, он просто лежал и ночь напролет болтал с Мустангом, слушал его истории и ловил каждое слово, как какой-нибудь… Здесь Эдвард себя оборвал. Хьюз был хорошим человеком, он заслужил, чтобы о нем вспоминали. За этой минуткой самоанализа Эдвард не заметил и как Мустанг оделся. Но уже у двери он остановился и, не оборачиваясь, сказал: – Спасибо, Эдвард. В конце концов, Мустанг тоже заслужил чтобы его выслушали.