The moment of Truth

Эдвард был зол. Он буквально был вне себя, когда понял, кто перед ним находится. Но он взял свои эмоции под контроль и ушел к учителю, не проронив ни слова, оставляя Ала и сержанта, имени которого он так и не спросил, заковать Марка и освободить от земляных пут. Спустя полтора часа они ехали в Централ в отдельном вагоне, который предоставила им армия. Ради транспортировки опасного преступника задержали поезд, выделили целый отряд солдат. Эдвард впервые сам воспользовался своим статусом отставного офицера и гражданского консультанта армии, а когда подполковник, командующий расположенными в Дублите подразделениями, услышал о поимке террориста, причастного к Лиммонским убийствам и уничтожении людей в Центральной тюрьме, то вовсе побледнел и заикаясь пообещал Эдварду все, что угодно, чтобы ублюдка забрали туда, где ему и место. Такое количество охраны не могло, конечно, радовать никого. Но и учитель, и Ал понимали, что это не столько для них, сколько для того, чтобы довезти Марка до Централа. Сейчас он был их единственной ниточкой, единственной зацепкой. Первые полчаса после того, как поезд тронулся с места, Эдвард и Ал провели с учителем и ее семьей. Они с удовольствием познакомились с маленькой Аддой, которая очень хотела быть похожей на мать и с детской непосредственностью заявила, что станет лучшей в мире домохозяйкой. Это повеселило и напомнило о временах, когда все было проще и сложнее одновременно. Когда Эдвард не накосячил так сильно, чтобы обучать человека без моральных принципов. Именно таким оказался Марк, и Эдвард был виноват, что в погоне за несбывшейся мечтой не разглядел этого. Марк был его ответственностью. Решив не откладывать в долгий ящик, Эдвард направился в то купе, что отвели для Марка и его конвоя. Двое солдат стояло у двери, он кивнул им, проходя внутрь, еще двое сидели в самом купе, не сводя взгляда с Марка, словно он может одним словом или силой мысли освободиться из своих оков. Его проверили еще до того, как посадить в поезд: искали круги в любом виде. Если бы он смог вдруг дотянуться и активировать круг, поездка могла превратиться в катастрофу. И все равно солдаты следили за ним, словно он вот-вот из воздуха материализует круг. Сам Марк явно не чувствовал себя неуютно под их взглядами, но заметно побледнел, когда вошел Эдвард. Их с Алом присутствие превратило и без того тесное купе в переполненное. За неимением вагона для транспортировки преступников армия дала им целый офицерский вагон, хоть Эдварду и пришлось укрепить окна, особенно в этом купе. Закончилось все тем, что Ал добавил по слою металла с наружной и внутренней стороны, заверив подполковника, что в Централе они вернут вагону первоначальный вид. – Не могли бы вы выйти? – вежливо попросил Эдвард. Солдаты переглянулись, и он добавил: – У нас есть несколько вопросов, мы надеемся получить ответы на них до прибытия в Централ. – Не стоит волноваться, – поспешил добавить Ал. – От нас он не сбежит. И останется живым и целым, – затем он перевел взгляд на мрачного Эдварда и исправился: – Относительно целым. Эдвард не знал, что убедило солдат, но они вышли, закрыв за собой раздвижные двери. Оставалось надеяться, что они не станут подслушивать, совершенно не хотелось, чтобы о его истории с Марком знал весь вагон. Он молчал. Смотрел на Марка и не знал, с чего начать. В нем было столько злости, столько обиды и ненависти, что он боялся сорваться. Боялся, что не сможет сдержать свой гнев и сделает что-то ужасное. Конечно, Эдвард всегда был вспыльчивым. Даже больше: раньше он сначала давал волю кулакам, а затем задавал вопросы, особенно если речь шла о людях, которые напали на его близких. Но он больше не был подростком, он повзрослел и надеялся, что его ужасная привычка отошла в прошлое. Как оказалось, не совсем. Ал положил руку ему на плечо, и Эдвард расслабился. Если даже ему сорвет крышу, рядом есть человек, который сможет сдержать его, которому он полностью доверяет. Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул и наконец спросил: – Как давно? Это было не самым важным, Эдвард хорошо понимал, но он хотел знать, как долго его обманывали. Или правильно будет сказать, что это он обманывал себя? – Брат… – Как давно, Марк?! – Они пришли за три дня до того, как в вашем доме появился этот генерал. За три дня. Значит, Марк не всегда был ненормальным, способным пойти на убийство, нанести вред другим людям. Значит, Эдвард не ошибся в нем, когда решил обучать. Или ошибся слишком сильно, ошибся в обучении и сам превратил Марка в чудовище. Ему следовало хорошо думать перед тем, как раскрывать секреты своей алхимии чужому человеку. Но он так хотел увидеть свои круги в использовании, хотел, чтобы они приносили пользу людям. Марк показался Эдварду похожим на него самого: способным, жадным до знаний, вдохновленным всеми возможностями изменить, улучшить жизнь с помощью алхимии. Эдвард не увидел за этим склонности к насилию, жестокости и нездоровой привязанности. Он был глупым, потому что сам дал оружие в руки человека, которому, как оказалось, нельзя доверять. – Ты знаешь его, брат, – заметил Ал, но в его тоне не было неодобрения или разочарования. Только простая констатация факта. – Ваш брат так похож на вас, учитель, – вдруг отозвался Марк. – Учитель? – Что сказать: я создал монстра, Ал, – горько признал Эдвард. – Я был слишком неосмотрительным, слишком беспечным… – Не смей винить себя, – перебил его Ал. Эдвард обернулся, чтобы возразить, но увидел такое знакомое упрямое выражение и дикий огонь правоты в глазах. Он и сам иногда в особо жарких дискуссиях выглядел точно так же. – Разве мы винили учителя? Эдвард проглотил все свои аргументы. Ал, конечно, был прав: они никогда не винили учителя в неудачной попытке человеческого преобразования. Она рассказала им о том, что правильно и что запрещено, только их вина, если они решили пренебречь ее предупреждениями. Он тоже пытался научить Марка использовать свою алхимию во благо, но любой мог не заметить, как сбился моральный компас мальчишки, который с таким восторгом смотрел на свое первое удачное медицинское преобразование. В конце концов, что большее зло: знать, как спасти множество людей, но держать это знание при себе из страха, что кто-то превратит его в оружие, или обучать других, надеясь, что они разделяют его мораль, но и рискуя, ведь они могут просто обманывать. Эдвард вырос, он считал, что большего зла не бывает. Скольких людей он не смог бы спасти, скольким не смог бы помочь, если бы не поделился своими исследованиями с Марком? Он знал, что учитель винила себя за то, что не объяснила им с Алом лучше, почему человеческое преобразование – табу, не рассказала им всю правду о Вратах. Он считал, что ее вины в этом не было, что они все равно попытались бы вернуть маму. Возможно, Ал был прав: он не мог знать ничего наперед, не мог видеть, что Марк так изменится. Но впредь ему стоило быть осторожнее. – Спасибо, Ал, – выдохнул Эдвард. – Я всегда на твоей стороне, брат, – Ал подался вперед, обнимая его, и Эдвард почувствовал себя увереннее и спокойнее. Он был готов встретиться лицом к лицу с любым вызовом, который перед ним появится. – Почему ты с ними связался? – спросил Эдвард. Он ждал чего угодно, но ответ Марка был прост и ужасен одновременно. – Они обещали помочь вам. – Мне не нужна была помощь. – Один из величайших умов современности, потерявший способность к алхимии. Это было нечестно. – Это был мой выбор! – не выдержал Эдвард. Он мельком взглянул на Ала в поисках поддержки. – И если бы все пришло к той же точке, я снова сделал бы его не жалея. Потому что все, что только у него когда-либо было, не так важно, как Ал. Потому что только жизнь другого человека он не обменял бы на Ала, он скорее пожертвовал бы собой. А остальное… Да, ему было тяжело без алхимии, он лишился важной части себя, но лучше так, чем остаться без самого важного человека в его жизни. У Эдварда больше не было сил говорить с Марком. Ему становилось плохо от одной мысли, что все это Марк сделал ради него. Он мог оказаться причиной большинства, если не всех событий, начиная от нападения на Мустанга и Ризу и заканчивая сегодняшней дракой в Дублите. Он этого не просил, он не мог винить себя только в том, что его существование подтолкнуло людей к жутким и бесчеловечным действиям. Но он все равно чувствовал себя ужасно. Он не был уверен, расколется ли Марк, раскроет ли своих сообщников или будет молчать. Кем бы ни были люди, с которыми он связался, они спланировали все гораздо раньше, он был просто незначительным элементом в их плане. Иначе он бы работал с ними с самого начала. Эдвард предполагал, что Марк мог даже не знать их настоящих имен. Впрочем, имена ему были ни к чему, это пусть Мустанг пытается выбить. Оставалась еще одна вещь, которая его интересовала. – Твой сообщник и тебя научил использовать алхимию Мустанга? – спросил он, надеясь на человеческое тщеславие. Освоив такую сложную область алхимии, большинство людей бы не удержались от возможности ткнуть в это носом других людей. – Алхимию Мустанга? – Марк вдруг засмеялся. У Эдварда мороз по коже пробежал от этого звука: безумного, отчаянного смеха. – Это не его алхимия, – резко, гораздо резче, чем он когда-либо слышал, бросил Марк. – Что ты имеешь в виду? – потребовал Эдвард. Он знал, что может добыть ответ, прижать Марка, заставить его говорить, пусть даже угрозами или силой. Но Ал мягко и настойчиво потянул его прочь, в их собственное купе. Теперь, когда он воссоединился со своим братом, этой лучшей половиной себя, Эдвард знал, что он не сделает ничего необдуманного и откровенно идиотского. Ал не позволит ему. Из них двоих Ал всегда был более уравновешенным, более спокойным и рассудительным. Эдвард знал, что у него тоже были свои преимущества, например он схватывал быстрее и легче переносил теорию, только что сформулированную в голове, на настоящее преобразование. Это потому, что он не думал слишком много, в отличие от Ала, который в свою очередь не делал преждевременных выводов. Они так и не узнали ничего важного. Ничего, кроме, пожалуй, того, что этих людей было уже больше, чем двое, а Марк в их планах выглядел только пешкой. Эдвард не удивился бы, окажись, что они с самого начала собирались Марком пожертвовать, поэтому его напарник не помог ему сбежать. Вот о ком стоило волноваться. Раньше Эдвард не встречал человека, который раскрыл бы секрет огненной алхимии. Ал молчал. Эдвард не знал, хорошо это или плохо, всматривался в лицо брата, с ужасом понимая, что слишком привык к Алу в том трижды проклятом доспехе. Он не знал, что значит выражение лица, на которое сейчас смотрел. Даже те дни, что они провели в реабилитации после Обещанного дня, не помогали. Он все то время больше радовался тому, что его брат – из плоти и крови, а не в доспехе! – живой, относительно здоровый и рядом. У него не было цели изучить различные выражения лица Ала. А потом они разъехались, и Эдвард мог разве что представлять радость, усталость или грусть на лице Ала, когда они говорили по телефону. Как и раньше, он различал эмоции по голосу, полутонах, вздохах. Это было просто, привычно. Теперь тихий, неподвижный Ал заставил Эдварда напрячься в ожидании худшего: недовольства, разочарования. Рационально он знал, что Ал не винил его, но иррациональная часть Эдварда напоминала, что в любом случае часть его вины в происходящем остается. Слишком много всего. Эдварду вдруг захотелось сбежать, пойти, проверить, как там учитель, возможно, поговорить с солдатами или даже позвонить Мустангу. Они разошлись на ужасной ноте, но даже вызванную внезапным визитом неловкость можно сгладить, пока они говорят о деле. Обвинить Мустанга в непрофессионализме Эдвард не мог. Конечно, он был практически уверен, что его уже поставили в известность по поводу преступника, которого сопровождал в Централ Эдвард, но всегда можно найти темы для разговора: допрос, алхимия, выбор цели нападения. Да что угодно. – Брат, – настойчиво позвал Ал. Эдвард поднял голову и посмотрел на него. – Ты снова потерялся в своих мыслях. – Прости, Ал. – Ты ни в чем не виновен, – твердо заверил Ал. Они оба всегда были исключительно упрямыми. – Он сам сделал выбор. – Я знаю, – вздохнул Эдвард. Если кто-то и мог перекричать противный иррациональный голосок где-то на задворках его подсознания, то только Ал. Эдвард верил ему больше, чем себе, и ничуть не стыдился этого. Он ведь знал, что Ал никогда ему не станет лгать, даже для успокоения его совести. Ложь – не лучший способ выстроить крепкие семейные узы. Того, что они услышали от Марка, мучительно недостаточно. Эдвард предпочел бы потратить время в пути конструктивно и попытаться найти ответы хотя бы на часть вопросов в этом деле. Но он искренне сомневался, что Марк расскажет больше после первого неудавшегося разговора. – Меня мутит от мысли, что кто-то убивал людей ради меня, – тихо признался Эдвард. – Я бы чувствовал себя точно так же, – в тон ему ответил Ал. Эдвард вздохнул. Его радовало, что не он один такой переборчивый и деликатный. Впрочем, когда дело касается человеческих жизней, невозможно быть слишком слабым или мягким. И поэтому они должны постараться как можно скорее поймать остальных преступников. – Ты не хочешь позвонить генералу? – спросил вдруг Ал. Эдвард пожал плечами. – Ему наверняка уже сообщили, что мы везем преступника. А об алхимии лучше сказать при встрече. Он решил не развлекать Ала признанием, что не так давно сам думал о том, чтобы позвонить. За прошедшие дни Мустанг стал привычным собеседником, с которым было комфортно и спокойно. – Что между вами происходит? – спросил вдруг Ал. – Ничего, – поспешно ответил Эдвард. Либо Ал обсуждал это с Уинри, либо чувства Эдварда к Мустангу слишком очевидны. Не чувства, влечение, всего лишь влечение, напомнил он себе. – Всего лишь немного не сошлись во взглядах. Ты же знаешь, мы с Мустангом с трудом находили общий язык. – Как скажешь, брат, – устало заключил Ал. – Думаю, нам лучше сосредоточиться на уже имеющейся информации. Вдруг мы что-то не замечаем. Они начали с посланий. Эдвард хорошо знал текст каждого из них, наизусть выучил, прокручивая в голове чужие слова и пытаясь их понять. Из того, что в них было написано, можно было сделать неутешительный вывод, что именно Эдвард был в центре того, что происходило. Правда, записка, адресованная учителю, упоминала и Ала, а целями совершенно очевидно были люди, которых когда-то использовал в качестве жертв Отец. Хоэнхайм был мертв, а значит – оставались они вчетвером, и трое уже успели получить свои послания. Теперь, когда преступники знали, что Ал вернулся в Аместрис, можно было ждать сообщения для него. Логика подсказывала, что недавние события должны быть связаны каким-либо образом с Обещанным днем. Но Эдвард все еще не мог понять, как именно. Казалось бы, после Обещанного дня жизнь в Аместрисе изменилась к лучшему, но что-то заставило этих людей переступить табу, пойти на ужасы убийства сотен людей. Эдвард зажмурился, прогоняя из головы эти мысли. Ему не стоило думать об очередном: в его системе моральных координат убийство было абсолютным дном. Он должен найти преступника, а не размышлять о том, насколько плохо тот поступает. Но гребаные записки ничего не давали, только в очередной раз подтверждали то, что они и так знали. Как бы Эдвард ни пытался, он не видел в них ничего нового, ничего упущенного. Только бред ненормальных, которые считали встречу с Истиной высшей привилегией, даром. Что ж, если выходить из их логики, Элисию они пытались не убить, а просветить. Мысли вернулись к Марку, и Эдвард вдруг понял: ничто не указывало на то, что Марк что-то потерял после встречи с Истиной. Возможно ли, что его исцелили с помощью философского камня? Ему стоило сообщить Мустангу о своем предположении. Обсуждение идей с Алом принесло долгожданное умиротворение. Насколько же легче, когда рядом человек, способный понять с полуслова, которому не нужно объяснять каждую мелочь, каждую деталь. Эдвард наконец чувствовал себя свободным, целым. И пусть они так ничего и не нашли пока, он был практически уверен, что с Алом поиски пойдут быстрее. – Почему именно Лиммон? – спросил вдруг Ал. – А? – Эдвард оторвался от записок, которые внимательно рассматривал. – С тюрьмой все просто: они считали, что эти люди не имеют права на жизнь. Но если так, то почему Лиммон? В этом направлении они еще не смотрели. И что-то подсказывало Эдварду, что Ал прав, что люди в Лиммоне должны были чем-то привлечь внимание убийц. – Ты – гений, Ал. – Знаю, – поддразнил Ал в ответ. – В этом я похож на своего брата. Поезд подъезжал на станцию Централа. У них снова была зацепка. Ночь обещала быть бессонной.