The moment of Truth

Эдвард впервые в жизни видел Мустанга таким. В каких бы ситуациях они не оказывались, на волоске от смерти, в окружении врагов, он никогда не был таким напуганным, таким потрясенным. Словно призрака увидел. Конечно, Эдвард не верил в призраков. Даже такие на первый взгляд кажущиеся невозможными вещи как гомункулы имели научное объяснение. Врата – нет, но Эдвард решил, что в этом случае можно сойтись на реальности существования Бога. В конце концов, он видел того собственными глазами. Но призраков он не видел никогда, стало быть их не существовало. Он никак не мог понять, почему Мустанг так смотрел на него, почему его голос так дрожал, когда он попросил Ризу зайти и закрыть дверь. Почему в комнате внезапно стало нечем дышать? Он выискивал в глазах Мустанга, в его напряженной позе ответ, но находил только еще больше вопросов, море неуверенности и напряжение. И он задерживал дыхание, ожидая, что же скажет Мустанг, что же такого важного он собирается рассказать не для чужих ушей. Вдруг Эдвард понял, что ему страшно. Что бы ни довело Мустанга до такого состояния, это было не простой, повседневной проблемой. И ему страшно было даже думать, даже предполагать. Если Мустанг теряет свое хладнокровие, свою извечную маску беззаботности и спокойствия, все даже серьезнее, чем можно было предположить. Вошла Риза. Мустанг вскинул на Эдварда загнанный взгляд и попросил: – Можешь повторить вопрос? – Почему… – Эдвард сглотнул. Язык вдруг словно одеревянел и отказывался слушаться. – Почему задержанный нами преступник сказал, что огненная алхимия не твоя? Какой бы реакции он не ожидал, но точно не того, что Риза, стойкая, словно скала, Риза вскрикнет от неожиданности и схватится за стол, чтобы удержаться на непослушных ногах. Ал оказался рядом с ней быстрее него, осторожно поддержал за руку и помог дойти до стула, бросая на Мустанга прожигающий взгляд. Эдвард был согласен: стоило предупредить Ризу, а не вываливать все на нее так. Судя по реакции, для нее его вопрос был еще большим шоком, чем для Мустанга. Она даже не отреагировала на действия Ала, просто позволила усадить себя на стул. Вот это было реально страшно. Если вопрос так потряс Ризу, у них большие проблемы. – Это невозможно… – пробормотал Риза. То же самое сказал Мустанг. Эдвард почувствовал знакомое раздражение, то, что настигало его всегда, когда люди вокруг имели общую тайну и говорили полунамеками. – Отец не мог… Отец. Этого Эдвард никак не ожидал. У него были свои неприятные воспоминания, связанные со словом "отец", имелся в виду его родитель или этого родителя злобный двойник-гомункул. Эдвард не считал Хоэнхайма достойным звания отца, но все же помнил, что тот сыграл свою роль в их с Алом появлении на свет. Кажется, не у него одного был дерьмовый отец. Он никогда не слышал, чтобы Риза говорила о своих родителях. Он знал, что Мустанга воспитала тетя, та самая Крис, с которой он встретился в баре, и что его родители оба умерли, когда он был еще ребенком. Но по поводу Ризы всем вокруг было известно только то, что ее мать была дочерью Груммана. Риза никогда не рассказывала об отце, никто ничего о нем тоже не упоминал. Эдвард решил, что тот просто был никудышным родителем, как его собственный отец, но он никогда бы предположить не мог связей с группой фанатиков-террористов, убивающих людей во имя алхимического божества. – Простите, – подал голос Ал, поглядывая в первую очередь на Мустанга, – но может кто-нибудь объяснить нормально, или нам с братом строить догадки? Он тоже был раздражен. Эдвард это ясно видел по напряженной позе, по сжатых в тонкую линию губах и почти незаметной морщинки между бровями. Обычно люди забывали, что пусть из них двоих взрывной характер был у Эдварда, именно Ал, хладнокровный в гневе Ал, оставался более опасным. Эдвард мог наорать или пустить в ход кулаки, но он никогда не мог реально причинить вред человеку. Ал готов был сражаться на смерть с тем, кто серьезно угрожал или навредил его близким. Иногда Эдварду даже казалось, что Ал мог убить человека. Он помотал головой. Сейчас это было неважно, Ал никогда не стал относиться к Мустангу или Ризе, как врагам. К тому же, возможно, Эдварду просто казалось, что Ал способен на настоящую жестокость. Переведя взгляд на Мустанга, он увидел легкое замешательство, сменившееся пониманием и смирением. Как же странно было видеть подобное на лице человека, в котором было столько воли к победе. Столько огня. Эдвард усмехнулся. Что за внезапные поэтичные сравнения лезли ему в голову. Он должен был сохранять спокойствие и ясность ума, а не думать о Мустанге. Пусть он тысячу раз признался себе, что этот придурок его привлекал, что у него были чувства, о которых он не хотел думать, которые никогда не получат положительного ответа, но сейчас было не время и не место. Сейчас куда важнее разобраться с террористами, защитить учителя и ее семью, Элисию и многих других, найти Мэй и предотвратить войну с Син и разбитое сердце Ала, а не думать о человеке, с которым у Эдварда все равно никогда ничего не получится. Пусть в его жизни личное всегда тесно переплеталось с работой, он не мог позволить себе роскошь праздных размышлений о своей любви. Блять. Любви? Когда он докатился до этого? Нет. Это всего лишь нелепая оговорка, всего лишь свернувшие не туда мысли. Он не любил Мустанга, желание и влечение – не любовь. – Мустанг, – позвал Эдвард, удивляясь, что его голос прозвучал слишком резко. – Может все же объяснишь? – Да, прости, – усталый голос Мустанга и это внезапное извинение заставили Эдварда понять, что ситуация более чем серьезная. Обычно Мустанг не выходил из образа наглого засранца. – Огненная алхимия была творением отца капитана Хоукай, моего учителя. Он долго не хотел раскрывать мне ее секреты, считая, что в руках не тех людей его алхимия может стать инструментом террора, оружием массового уничтожения. Конечно, он был прав. – Прекрати, – перебил Эдвард. Мустанг поднял на него удивленный взгляд, и он потерялся, не зная, хочет ударить этого идиота или… Стоп, мысли свернули совершенно не туда. – Перестань жалеть себя, Мустанг. Ты не желал этого, ты хотел оружие, которое может защитить людей, не уничтожить их. Я в жизни не поверю, что такой идеалист как ты руководствовался собственными интересами. Он верил в Мустанга. Возможно, в этом была его огромная проблема, но Эдварду было больше не в кого верить, только в людей. Истина, конечно, была более реальной, чем ему хотелось бы, но в ее отношении Эдвард верил только в жестокость и равенство всех перед нарушением главного табу всех алхимических преобразований. – Спасибо, Эдвард, – услышал он тихий ответ. Такая искренняя благодарность заставила Эдварда почувствовать злость. Неужели никто никогда не говорил этому придурку, что его алхимия – не корень всех бед. Он был уверен, что по крайней мере Риза, если никто другой, должна была давно убедить его в том, что никто не винил его так, как он сам себя. Хотя, возможно, в этом Эдвард был неправ. Он вспомнил полные ненависти глаза Шрама, его горькие обвинения. Но даже Шрам потом понял, что винить нужно того, кто отдавал приказы. Конечно, Мустанг не был оружием, он был живым человеком и понимал, что они делают ужасные вещи, но страх за собственную жизнь, инстинкт самосохранения перевесил. Так или иначе, Мустанг сделал все, что мог, чтобы люди больше не страдали. Даже чуть не поплатился за это своим зрением. Кто-то мог бы сказать, что он легко отделался, но Эдвард так не считал. Годы отвращения к себе, годы ненависти – гораздо больше, чем Мустанг заслужил. Он проигнорировал выразительный взгляд Ала, так и говорящий: "Ты такой идиот". Эдвард и сам это знал. Желание спросить, когда Ал догадался, он жестоко подавил. Говорить об этом сейчас было бы верхом глупости, к тому же Эдвард не был уверен, что хотел знать. По правде говоря, он боялся, что Ал скажет что-то из разряда "Еще до Обещанного дня". – Может, ваш учитель рассказал кому-то другому о своей алхимии, – осторожно предположил Ал вслух. – Исключено, – с готовностью ответила вместо Мустанга Риза. – У отца никогда не было других учеников. – Но как тогда объяснить…? – начал было Мустанг. – Очень просто, – оборвала его Риза. Она никогда не позволяла себе подобного, но сейчас ее лицо, бледное и такое открытое, полное эмоций, говорило, что это – не обычный разговор командира и подчиненного. – Он инсценировал свою смерть. Риза говорила об этом так просто, словно речь шла не о ее отце. Да, понял Эдвард, судя по всему, не только у них с Алом был дерьмовый родитель. Хотя Ал никогда бы это не признал. Он всегда оправдывал Хоэнхайма. Конечно, Риза знала своего отца лучше всех, но Эдварда поразила обреченная уверенность, с которой она заявила, что ее отец, должно быть, притворился мертвым и объявился годы спустя, будучи замешанным в делах террористической организации. Ему хотелось разубедить ее, пусть даже солгать, что, возможно, случившемуся есть другое объяснение, хотя он его не видел. Но он понимал, что Риза больше ценила правду, чем пустые слова утешения. Должно быть, она знала, что ее отец на подобное способен, иначе ни за что не поверила бы. Эдвард знал, потому что он, при всей своей нелюбви к Хоэнхайму, никогда бы не поверил, скажи ему кто-то, что его бесполезный предок замешан в подобных преступлениях. Хоэнхайм был жалкой пародией на мужа и отца, но не преступником. Эдвард просто знал, что он не способен на убийство. Даже тогда в подземелье Централа в первый раз увидев Отца он ни на секунду не предположил, что перед ним Хоэнхайм. Хотя все равно чувствовал отвращение из-за того, что приходилось существо с этим лицом называть отцом. Мустанг молчал. Да и что ему оставалось говорить? Даже если он и был близок со своим учителем, Риза была его дочерью, кому как не ей знать лучше. Эдвард даже не прожив с Хоэнхаймом десяток – полтора лет знал его лучше, чем многие. Иногда ему даже казалось, что он понимал Хоэнхайма. Самую малость. Кроме того момента, что ублюдок решил бросить их, свою семью, и заняться спасением мира, никому ничего не объяснив. Эдвард знал, что был похож на него больше, чем хотелось бы. Отец Ризы казался ему огромной загадкой. Зачем может понадобиться человеку инсценировать свою смерть? Допустим, у Эдварда было несколько вариантов, один другого хуже. Самый невинный – он решил скрыться от армии, возможно, подозревая что-то нечистое. Но если и так, почему возвращаться только сейчас, спустя три года после победы над Отцом, Брэдли и остальными гомункулами? Он мог только предполагать, что было само по себе глупо. Необоснованные предположения могли завести разум в опасную ловушку. – Пошли, – он поднялся на ноги до того, как успел передумать. – У нас есть кого допросить. Правда, он не сильно хотел видеть снова Марка, не хотел слушать его извращенных речей, сказанных с таким восторгом, словно Эдвард должен был принимать их как высшую похвалу. Это, наверное, отобразилось на его лице, потому что Ал тяжело вздохнул. – Возможно, будет лучше, если мы с капитаном пойдем вдвоем, брат. – Что? – в недоумении спросил Эдвард. Он понимал желание Ала оградить его от Марка, но не мог понять, почему должен остаться Мустанг. – Пока мы с капитаном поговорим с ним, вам стоит сосредоточиться на поисках Мэй. Конечно, Эдвард не мог отказать Алу, только не когда он смотрел этим умоляющим взглядом и пытался изо всех сил выглядеть не слишком взволнованным и испуганным. Нужно быть слепым, чтобы не видеть, как сильно он любил Мэй. Эдварду ничего не оставалось, только согласиться. Он бросил короткий взгляд на Мустанга, чтобы убедиться, что тот не против. Запоздало до Эдварда дошло, что он не хотел бы встречи Мустанга и Марка сейчас. Марк пытался убить Мустанга, а теперь еще и оказался одним из преступников, сеющих настоящий хаос в Аместрисе с помощью алхимии. Если окажется, что он был прямо причастен к нападению на Элисию, не факт, что даже Риза сможет удержать Мустанга от того, чтобы он не испепелил Марка на месте. Конечно, он не собирался скрывать от Мустанга личность пойманного преступника, но Эдвард знал наверняка, что ему стоит раскрыть правду помягче, иначе придется иметь дело со стихийным бедствием. – Конечно, у меня нет оснований опасаться, что вы не справитесь, – согласился Мустанг. Как-то слишком легко, подумал Эдвард, но решил много об этом не думать. Если Мустанг захочет, чтобы он знал, сам расскажет. – Капитан, если он расскажет что-то важное о месте нахождения его сообщников, доложить немедленно. – Естественно, сэр, – на секунду Эдварду показалось, что Риза обиделась на такой нелепый приказ. Как будто она сама не понимала. Но потом Мустанг одарил ее выразительным взглядом, и Эдвард понял, что было здесь еще что-то, чего он не знал. Стоило Ризе и Алу выйти, Мустанг откинулся на спинку своего кресла и, зажмурившись, надавил пальцами на веки. Такой знакомый жест, Эдвард сам часто так делал, когда его начинали болеть глаза. Он вспомнил, что Мустанг потерял зрение впоследствии встречи с Истиной. Вдруг оно не полностью восстановилось после лечения с помощью философского камня? Сколько времени должно пройти прежде, чем он снова столкнется с риском ослепнуть? Эдвард помнил, как ему не нравился слепой и беспомощный Мустанг. Не нравился, потому что этот человек был в его жизни константой, самым сильным, самым непоколебимым и опасным. Видеть его слабым и беззащитным было жутко, это подрывало представления Эдварда о мире. Он настолько не любил сомневаться, что создал себе образ человека, который отождествлял с силой, а значит – со способностью выжить. И каждый раз убеждаясь, что Мустанг – всего лишь человек, он ловил себя на том, что хочет улыбаться и плакать. Он не видел в мире ничего прекраснее человека, и ничего ужаснее, если быть до конца честным с собой, – тоже. – Они очень хотели, чтобы мы остались здесь, – заметил Мустанг, все еще не открывая глаза. Эдвард почувствовал себя неловко. Наверное, Мустанг имел право знать, тем более, долго скрывать от него правду не получится. – Обещаешь не срываться с места и не делать глупостей? – спросил Эдвард. Прозвучало по-детски, но для него важнее всего было, что Мустанг кивнул, одарив его перед тем любопытным взглядом. – Мы поймали Марка, моего ученика из Молана. – Дерьмо, – с чувством произнес Мустанг, но свое обещание сдержал. Эдвард его чувства разделял целиком и полностью, он все еще не мог прийти в себя от осознания того, что обучал помешанного вероятного убийцу. – Он был так близко к тебе. Спрашивать, что Мустанг имел в виду, было себе дороже, Эдвард это просто чувствовал. В лучшем случае Мустанг не ответит или скажет какую-то ерунду, что разозлит его, в худшем – ляпнет то, что сможет подпитывать его нелепые чувства, и Эдвард никогда не выберется из того порочного круга, в котором застрял слишком давно. Наверное, и вправду еще до Обещанного дня. Если хорошо подумать, единственным человеком кроме Ала, Уинри и учителя, в котором он никогда не сомневался, был Мустанг. Единственным, кроме семьи. Или это просто означало, что Мустанг тоже был семьей? Но напряжение на лице Мустанга вряд ли было вызвано только этим признанием. Пусть Марк был серьезным промахом Эдварда, но не настолько же катастрофичным, чтобы быть так расстроенным из-за него. Это Эдвард имел право корить себя за ошибку. Хотя, может Мустанг просто был разочарован в нем. Эдвард мог понять это: их с Ризой чуть не убили, потом его чуть не убили во второй раз уже в доме Эдварда, не говоря уже о том, что под подозрением внезапно оказывались не только близкие и давно знакомые люди, но и те, кто считался мертвым на протяжении лет. Эдвард, правда, все еще не сбрасывал со счетов возможность того, что отец Ризы рассказал кому-то, точно не Марку, о своей алхимии. Если не считать трюка Мустанга с сожженным телом, он никогда не слышал об удачной имитации смерти. Осознание того, почему Мустанг так легко согласился на то, чтобы их оставили здесь, накрыло его волной ужаса. Но он все равно хотел услышать, хотел знать наверняка. – Почему ты так легко отпустил Ала и Ризу? Мустанг поморщился, то ли от его внезапного вопроса, то ли от того, что Эдвард называл Ризу по имени. Но к удивлению Эдварда ответил без секундной заминки. – Потому что я должен был показать тебе кое-что. Поднявшись из-за своего стола, Мустанг подошел к Эдварду, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. Эдвард знал, просто знал, что они не могли оказаться на шаг впереди блядских террористов. В протянутой руке Мустанга был сложенный вчетверо кусок бумаги, и Эдвард уже знал, что там увидит.