The moment of Truth

Эдвард приходил в себя медленно и мучительно. Голова болела, а от яркого света хотелось зарыться под землю и остаться там до конца своих дней. Недалеко от него громким шепотом спорили люди, он знал их, но его мозг отказывался нормально работать. Во рту было сухо, словно он пересек пустыню от самых границ Син до Централа без капли воды. Естественно, Эдвард понимал, что такое невозможно, но придумывать дурацкие сравнения ему ведь никто не мешал. Он попытался попросить пить, но вместо слов получился неясный хрип. Зато он хотя бы заткнул спорщиков. – Эдвард! – негромко воскликнул голос, который его мозг наконец идентифицировал как Уинри. Это успокаивало. – Как ты себя чувствуешь? Открыв один глаз на свой страх и риск, Эдвард понял, что фигура Уинри заслонила окно, из которого в глаза били яркие лучи света. Она близко склонилась над ним, заглядывая в глаза, и Эдвард напрягся, пытаясь понять, не повредил ли он автоброню. Потому что если так и было, ему стоило не успокаиваться, а думать, где бы скрыться от этой сумасшедшей. Он попытался ответить на ее вопрос, но помешал стакан с водой, прижавшийся холодной стенкой к его губам. Эдвард начал пить, стараясь не слишком жадничать, чтобы не подавиться. Он понимал, что никто у него отнимать воду не будет, раз уж он оказался у своих. А затем он рискнул поднять глаза, чтобы посмотреть на человека, который догадался, в чем он нуждается, и подавился. Мустанг осторожно отнял стакан от его губ и посмотрел с таким беспокойством, что Эдварду мигом стало не по себе. Сознание постепенно приходило в норму, и он медленно вспоминал и о баре, и о взрыве, и о собственном, о стыд, обмороке. Вот уж девица в беде. Интересно, как Мустанг дотянул его к выходу, Эдвард же со своей автоброней должен весить целую тонну. Он осмотрел комнату, в которой оказался, и понял, что привезли его не в маленькую съемную квартирку и не в Штаб. Возможно, это гостиничный номер, в котором остановилась Уинри, это объяснило бы ее присутствие здесь. Конечно, было и другое, не менее очевидное объяснение: Мустанг пригласил ее сюда, где бы они ни были, именно из-за того, что Эдвард потерял сознание. В конце концов, он верил, что между Эдвардом и Уинри что-то было, или должно появиться по крайней мере, потому что большинство людей, которые их знали, считали, что они просто созданы для совместной жизни. Подобные заявления обычно смешили Уинри, но она предпочитала не комментировать их. Кстати, Уинри надо было ответить, потому что она смотрела обеспокоенным взглядом и, кажется, еле сдерживалась, чтобы не заставить Эдварда пройти полный осмотр. Что было бы нелепо, учитывая, что она была механиком, но никак не врачом. Он прислушался к своим ощущениям. Голова гудела, словно он сильно перебрал с алкоголем. Эдвард в общем-то не любил пить, предпочитая ясность ума, а когда осел в Молане, не позволял себе даже самую малость. После случая с Элисией он пошел в бар только ради того, чтобы забыть, вытравить из сознания ужасный образ окровавленного детского тела. Он погнал мысли прочь и сосредоточился на настоящем. Тело было тяжелым, но пальцы на руках и ногах послушно сгибались, и это было обнадеживающим признаком. По всему выходило, что у него жутчайшее похмелье. – В воздухе был наркотик? – спросил он. – Сильное снотворное, – объяснила Уинри. Мустанг все еще стоял в сторонке и сверлил его взглядом. – Если бы вы дышали им слишком долго, оно накопилось бы в организме и привело к передозировке. – То есть, нам сильно повезло, что меня вырубило? – Как вообще так получилось? – спросил одновременно с ним Мустанг. – Отравитель не учел, что у Эда масса тела значительно меньше, чем у большинства людей, за счет двух механических конечностей, – с умным видом вещала Уинри. – Поэтому на него подействовало быстрее. И да, – она обернулась к Эдварду и одарила его строгим взглядом, – вам повезло, потому что генерал и его спутницы знали, что дышать этим воздухом нельзя. Им только поэтому удалось выбраться. Значит, все были в порядке. У Эдварда от сердца отлегло, и он выучил из себя натянутую улыбку. Голова все так же гудела, мышцы лица не хотели слушаться. Он надеялся, что его гримаса хоть немного напоминает выражение радости. Ему было немного интересно, куда его привезли, но он решил пока не спрашивать. На данный момент существовали более важные вопросы, например, сколько времени он провел в отключке? Где Ал, и как продвигаются поиски Мэй? Почему, в конце концов, Мустанг так на него смотрит? Последний вопрос больше других волновал сознание Эдварда, но он решил не думать об этом сейчас. Лучше никогда, потому что эта дорожка была слишком опасной, чтобы на нее ступать. – Теперь, когда ты очнулся, я пойду и позвоню твоему брату, потому что он сходит с ума от волнения, – сварливо пробормотала Уинри. Прежде, чем Эдвард успел сказать хоть слово, она вылетела из комнаты, оставив его наедине с Мустангом. В комнате воцарилось неловкое молчание. Взгляд Мустанга был тяжелым, непонятным, Эдвард не знал, что сделал, чтобы заслужить такое отношение. С другой стороны, именно Мустанг поднес ему воды с такой готовностью, словно только этого и ждал. Все это было очень странно. Но всякие странности были неотъемлемой частью его мира с самого детства, возможно, стоило просто не обращать внимания. Все могло разрешиться само. Не думать о Мустанге было сложно, особенно учитывая, что они остались здесь вдвоем. У Эдварда вообще был на редкость настойчивый мозг: сколько бы раз он ни пытался выбросить Мустанга из головы, ничего реально не получалось. Вот и сейчас память подкинула самую огромную ошибку прошедшего дня: он назвал Мустанга по имени. Дважды. Эдвард застонал. Ну почему он был таким идиотом? Знал же, что нельзя переступать эту условную черту, нельзя становиться ближе, чем они уже были. Он не хотел позволять Мустангу думать, что они могли бы быть друзьями. Или не хотел позволять себе думать об этом. Слишком размытой, слишком условной была грань между дружбой и чем-то большим. Тем, чего Эдвард действительно желал и до смерти боялся. Даже если каким-то чудом у них что-то получится, ничего хорошего из этого не выйдет. И нет, Эдвард не считал, что чувства были слабостью, но любые его отношения были обречены на провал. Он был слишком похож на Хоэнхайма. Поэтому, чтобы оградить себя от будущей катастрофы и разочарования, Эдвард принял взвешенное и взрослое решение: не позволять чувствам диктовать ему, что делать и как жить. Он не хотел терять удобные отношения с Мустангом, дающие возможность работать вместе и наслаждаться общением с умным человеком с общими интересами. Пройдет всего немного времени, и он сможет преодолеть свои чувства, а пока оставалось делать вид, что ничего не происходит. – Ты напугал меня, – на выдохе пробормотал Мустанг, прерывая мерный ход мыслей Эдварда. – Поверь мне, я и сам испугался. – Я боялся, что ты умрешь. Непривычное отчаяние в голосе Мустанга заставило Эдварда взглянуть на него. Это было самой огромной его ошибкой. Мустанг не должен был так волноваться за него, не должен был позволять своим эмоциям свободно отображаться на лице. Теперь Эдвард не мог оторвать от него глаз, хотя и знал, что не должен смотреть, не должен запоминать изгиб бровей, открытые, честные глаза и сжатые от переживания и необъяснимой злости губы. Кого и за что так ненавидел Мустанг? Наверное, не его. Думать об этом было опасно. Еще опаснее – говорить, но Эдвард должен был сделать что-нибудь, чтобы Мустанг убрал наконец это выражение со своего лица. – Послушай, все обошлось, – попытался заверить Эдвард. Получилось как-то жалко. – Все живы и здоровы, нам следует подумать о том, кто и зачем организовал взрыв в баре. В конце концов, это не в первый раз и не в последний мы оказались в шаге от смерти. Последняя фраза точно была лишней. Эдвард понял это по тому, как близко вмиг оказался Мустанг. Он был слишком шокирован, чтобы что-то сказать, судорожно соображая, как заставить того отодвинуться. – Можешь ударить меня позже, – только и успел разобрать Эдвард. А секундой позже Мустанг его поцеловал. Никаких фейерверков в голове, бабочек в животе или прочей романтической чепухи, о которой так любят говорить девушки, Эдвард не почувствовал. Только теплые сухие губы на своих губах, ласкающие медленными прикосновениями, ненавязчиво и мягко. Такие простые движения, заставляющие жар разливаться по телу. Заставляющие хотеть большего. Он не мог не поддаваться, не прильнуть в ответ, не прикасаясь руками, телом, только губами. Это было глупо, неправильно, он пожалеет о своей слабости, как только поцелуй закончится, но Эдвард устал врать себе. Он хотел этого. Он хотел, чтобы Мустанг целовал его, хотел звать по имени, и, чтоб его, даже держать за руку, что тоже входило в разряд романтической чепухи. – Это очень плохая идея, – прошептал он, стоило Мустангу на секунду оторваться. – Если тебе неприятно… – Нет, – признался Эдвард. Честность за честность, решил он. Это будет справедливо. Вряд ли Мустангу было легко признаться в своих страхах. Стоило ему ответить, как Мустанг поцеловал его снова. Все так же неторопливо, почти невесомо касаясь его губ, без напора и требовательности. Словно готов был взять только то, что Эдвард захочет отдать. Но Эдвард хотел, честно хотел отдать всего себя. Это было нерационально, но казалось таким правильным. Он первым потянулся к Мустангу руками, еще тяжелыми, словно ватными после недавней отключки. Осторожно сжал ладонью автоброни плечо, притягивая ближе, и скользнул пальцами по шее вверх. Сейчас хотелось отбросить нетерпеливость и голод, которые начали требовать свое, и нежиться в ласковых прикосновениях. Эдвард удовлетворенно вздохнул, когда Мустанг наконец позволил своим рукам изучать его: пропустить через пальцы выбившиеся из косы пряди, погладить за ухом, опускаясь кончиками пальцев по шее до выпирающей ключицы. Ничего откровенного, но все равно Эдвард никогда так сильно не хотел другого человека. Это было смущающе, но если бы не Уинри где-то в соседней комнате… Додумать Эдвард себе не позволил. Или ему не позволили руки Мустанга, не настойчивые, а словно спрашивающие разрешения, или его губы, убеждающие с каждой секундой в том, что и Эдвард может ошибаться. Возможно, на самом деле это была очень хорошая идея. Достаточно, чтобы назвать ее гениальной. В конце концов, он был всего лишь человеком, он хотел немного счастья, хотя бы на несколько минут забыть о том, что происходило вокруг них, забыть о собственной проблемности и планах и амбициях Мустанга. Разве не могла Истина, это жестокое подобие божества, позволить ему эту малость. Его просьба же была ничтожна в море куда более жадных требований людей, которые в нее и не верили. Эдвард тоже не верил, он знал, что Истина существует, и надеялся только, что она оставит его в покое пока, что Вселенной не понадобится что-то срочно от него, потому что он будет очень серьезно соблазнен послать ее на хер. Очень серьезно, повторил себе Эдвард, ощущая прикосновение к щеке. Ему нравилась нехитрая ласка, нравилось, что они никуда не спешат. А могли бы, потому что этот миг закончится, и они вернутся к прежнему, вернутся к просто людям, работающим вместе и иногда обсуждающим общие научные интересы. Иногда спасающим друг другу жизни скорее. Эдвард усмехнулся, разорвал поцелуй и сразу же начал новый. Он не хотел останавливаться. Можно же ему хоть иногда побыть эгоистом, хоть иногда получить себе то, о чем не позволял даже мечтать. – Чему ты улыбаешься? – спросил Рой, отстраняясь всего на несколько миллиметров, достаточно, чтобы выдохнуть свой вопрос прямо Эдварду в губы. – Если бы я верил в судьбу, сказал бы, что мы ею связаны. Столько раз спасать шкуры друг друга из всяких передряг. – Возможно, ты прав. Жаль, что ты в нее не веришь. Они оба, наверное, хотели бы, чтобы так и было. Эдвард точно хотел бы, ведь это значило бы, что нет смысла противиться, нет смысла отталкивать. Если сила, могущественнее и древнее тебя, решает что-то, ты не сможешь ей противиться. И пусть Эдвард не любил, когда кто-то или что-то вмешивалось и пыталось контролировать его жизнь, в этом случае он с радостью отдал бы контроль. – Эй, – фыркнул Эдвард, легонько толкая Роя в плечо. – Я думал, в твоем мировоззрении тоже нет места таким бредням. – Ну, Истину я видел. Может где-то там и Судьба прячется. Это было ненормально: все происходящее, их слова, мысли и желания Эдварда, их прикосновения друг к другу, которые не прекращались ни на секунду. Если не прекратить сейчас… Звук открывающейся двери заставил Эдварда замереть. Появившаяся на пороге Уинри оглядела их с самой хитрой улыбкой, на которую только была способна. Подозрения, что она на это и рассчитывала, когда оставила Эдварда наедине с Роем, были сильны, как никогда. Уинри давно считала, что между ними что-то больше, чем просто взаимное уважение и огромное количество язвительности. Она только Эдварду сказала об этом недавно, опасаясь праведного гнева. И весьма справедливо, потому что сам Эдвард был твердо уверен, что ничего к Рою не чувствовал ни три года назад, когда только покидал армию, ни раньше. Только Уинри всегда была поразительно упрямой и не умела признавать свои ошибки. Эдвард не любил с ней спорить, потому что она любила оказываться права.Чертовы женщины в его жизни… – Наконец-то вы разобрались во всем, – со слишком очевидным облегчением вздохнула она. Эдварду моментально захотелось прибить ее. – Теперь наконец можно спокойно находиться с вами в одной комнате. – Не раньше, чем они избавятся от напряжения, что так и висит между ними, когда они находятся в одной комнате. Эдвард с ужасом заметил стоящую в дверях Крис и смутился. Сколько же она увидела? К счастью, Рой уже отсел подальше, изо всех сил стараясь выглядеть не при делах, но его деланно-невинный вид никого не обманул. К тому же Эдвард был уверен, что у него покраснели кончики ушей, он точно не придумал себе это. И стоп, когда это он даже в своих мыслях начал называть того по имени? Это казалось таким естественным, таким нормальным, что Эдвард решил позволить себе подобную мелочь. Вряд ли Рой расстроится. – Я хотела еще раз поблагодарить прежде, чем отправляться домой. Спасибо, Эдвард Элрик, ты спас мою жизнь и кое-что важнее, – она посмотрела на Роя с такой теплотой в темных глазах, что Эдвард задохнулся от нахлынувших эмоций. – Пошли, проводишь меня, мальчишка. Наверное, правду говорят, что в глазах матерей даже взрослые мужчины – всего лишь мальчишки. Крис может и не была биологической матерью Роя, но она воспитала его, он был для нее, словно родной. Эдварду стало на какой-то миг завидно, ведь его мать давно умерла, но он вспомнил учителя, ее теплые слова, ее крепкие объятия. Его ведь тоже жизнь не обделила, у него тоже были материнские фигуры. И он помнил свою мать, достаточно, чтобы попытаться вернуть ее. Были люди, которым не так повезло, как ему. Уинри присела на кровать рядом с ним. Вид у нее был уставший, но слишком довольный. Эдвард в общем-то понимал, но все еще поражался реакции Уинри. Да, она беспокоилась за него, как настоящая подруга, но такое облегчение было по меньшей мере странной реакцией. Наверное, Уинри просто хотелось о ком-нибудь заботиться, а они с Алом засели оба за границей на три года. От людей Эдвард слышал, что это женская натура такая, заботливая. Может и так, но рука у Уинри все равно была тяжелая. Он хотел спросить о причинах ее настроения, частично – просто чтобы подтвердить свою догадку, но Уинри опередила его. Погладила рукой по плечу и ласково проговорила: – Ты заслуживаешь быть счастливым. Хорошо, что ты позволил себе. – Уинри, то, что произошло… Я вовсе не уверен… – Перестань придумывать отмазки и просто позволь себе жить, Эдвард, – строго произнесла она. Эдвард почувствовал себя провинившимся школьником. Их разговор прервала открывшаяся дверь. К счастью, потому что Эдвард уже не знал, что ответить Уинри. Иногда она была такой девчонкой. Еще больше он обрадовался, когда на пороге увидел Ала, и не одного. Рядом с ним стояла, улыбаясь, немного помятая, но вполне живая и здоровая Мэй. Ее спасли, а значит – можно было немного успокоиться и перевести дыхание. Возможно даже подумать хорошенько над теми кусочками, что у них были, вдруг удастся собрать картинку целиком? Эдвард дернулся встать, но Уинри своей заботливой тяжелой рукой уложила его назад. Эдвард даже не протестовал, сильное головокружение и слабость в теле явно были следствиями перенапряжения и снотворного. Он был рад, что ему не нужно было никуда спешить. Уж на несколько часов отдыха он совершенно точно заслужил.