Плейлист наших отношений

Неоновые ослепительные огни, тысяча глаз смотрит на него оценивающими взглядами. Его безжизненная белозубая улыбка отзеркаливает свет прожекторов. Он улыбается, а внутри — ничего. Он хохочет, выдавливая из себя этот криводушный смех, отдающий падалью настоящей радости. Идеальный лук, костюм без сучка и без задоринки. Золотой мальчик, сошедший со статуи. Фигуркам не больно. Им ни тепло, ни холодно. Но он почему-то все усерднее кутается в тонкую куртку. Заебало. Дальше так жить невозможно. Он семь лет в шоу-бизнесе. Семь долгих лет сладкоголосых припевов, от которых потом харкаешься горькой желчью. Полчища тупых разукрашенных лярв в мини-юбках, сопровождающих повсюду, словно тень, идущая попятам за солнцем. Девочки без имени, запрятавшие прошлую жизнь под лежачий камень, — вот его «музы». Он семь лет плавает среди голодных акул. Поэтому сам наточил зубки. Егор навострился понтоваться тем, чего нет: даже если попросят доказательств, всегда можно купить недостающую игрушку и повертеть ею перед носами скалящихся гиен. Но сам он — не кролик, бегущий от своры волков, строящих ему ковы. Он — царь волков, вожак. Он злой, потому что мир сделал его таким. Но он не хочет этого. Всеми силами не хочет. Холод глаз бельмом лежит на хрусталике, заточая печаль одиночества где-то глубоко внутри. Он смотрит очаровательные семейные комедии, смеется, пока по щеке бежит тонкая полоска слезы. Крид никогда не узнает любви к другому человеку. Каменное сердце не даст ему жить, как завещано в романтических мелодрамах. Булаткин встретил его на очередном афтепати. Взлохмаченный и дружелюбный, Даня сильно выделялся среди привычного окружения певца. Он окинул его колющим оценивающим взглядом, но в ответ получил лишь протянутую для рукопожатия бледную ладонь и теплую улыбку. Егор обжегся об него. Он давно не встречал таких теплых людей с настоящими, гулко бьющимися сердцами. Он вообще не встречал никого подобного Поперечному. А он был падок на лимитированные вещички. Они тогда поспорили о чем-то громко, эмоционально, экспансивно. Крид давно не ощущал так много жизни в самом себе, как после разговора с рыжим: внутри все полыхало и горло ныло от сорванного голоса и перенапряжения связок. Он никогда так много не говорил, потому что в его среде было элитарно молчать. Он никогда не срывал голос на концертах, потому что фонограмма — лучший друг любого артиста. И не то чтобы он не умел петь, вовсе нет. Просто так было принято. Это законы его дикой природы. Но с Даней хотелось кричать. Хотелось во всеуслышание смеяться над его шутками, высказывать свои доводы к их совместным словесным баталиям. Хотелось быть обычным, не запятнанным когтистой рукой славы парнем. И Поперечный был таким. Несмотря на то, что его стендапы собирали рекордное количество зрителей и новости трубили о нем повсеместно, а журналы окликали «завидным женишком», Данила не зазвездился. Был простым воронежским чуваком, который поможет с любой хуйней, неустанно бередящей душу. И Егора это чертовски привлекло. Поэтому он ляпнул это в первую же встречу. Высказал всю подноготную своих самокопаний, не прося взамен ничего, кроме стоящего совета. «Что со мной не так? Почему я такой? Вместо того, чтобы сидеть смирно на заднице, я верчусь из стороны в сторону. Пока кормят — ешь, пока поят — пей, верно? Но я чувствую, будто иду в строю, в котором каждый утыкается взглядом в спину впереди идущего. А я смотрю на небо, как дурак» — Даня непонимающе глядел на него, пьяным взглядом путаясь в чужих светлых волосах и яро жестикулирующих руках. «Егор, хуй знает» — сказал честно. Помолчав, немного добавил: «Ты бы попробовал развеяться, что ли. Набедокурь, выйди за рамки, влюбись в конце концов!..» — пламенную речь оборвал нервный смех Булаткина, который даже за живот схватился, надрываясь своим приступом: «Влюбись? Чувак, я черств, как сухарь. Я бы с удовольствием что-то с этим сделал, но никак не выходит. Я хожу по замкнутому кругу, застрял в лабиринте норм и правил общественности. Все эти деньги, люди, их ебаный этикет и моя душевная боль — все это сделало меня таким. И я живу жизнью подонка, потому что природа решила создать меня бессердечным» — Егор уверенно и твердо пояснял свою позицию, словно он — учительница, а Даня — нерадивый ученик, который не хочет принимать как данность устройство большого мира. Он вдалбливал свою политику, не пытаясь найти ни единой альтернативы. Даня просто повел бровью, удостаивая долгим брезгливым взглядом нового знакомого, и закурил, наблюдая за рождением нового дня. Больше об этом не говорили. Но никто из них не забыл. Потом чередой мелких встреч стали сближаться, общаться все чаще и чаще. Егор делал вид, что их взаимосвязь направлена на разрешение его внутреннего конфликта, просил совета, наставления, а сам подсаживался все ближе. Превратил Даню в психотерапевта, а себя — в больного. И, как это бывает в таких парах, захотел своего лечащего врача. Нет, он не влюблялся, на такое он, конечно же, не был способен, как и сам утверждал ранее. Просто Данилу очень хотелось к себе в коллекцию, ручки тряслись поставить галочку напротив его фамилии в своем списке игрушек. Егор, как настоящий умалишенный, глядел на своего друга, нервно облизывая высохшие губы. А Даня улыбался все также тепло и наивно, словно не замечая случайных касаний. Его соблазнение стало главной целью для Крида. Ну и что, что парень? Так даже интереснее. С этой мыслью в один из приемов своего личного мозгоправа он, опьяненный близостью Дани и выпитой половиной бутылки какого-то давно валявшегося у него дареного шампанского, неуклюже уткнулся ему куда-то меж шеей и плечом, вдыхая запах желанного тела и смазанно проводя губами по напрягшимся мышцам. С этой же мыслью он коснулся чужой коленки, нежно поглаживая обтяную спортивками ногу. Поперечный среагировал мгновенно: руку заломил и повалил на диван, на котором они спокойно сидели до этого. Надавил на горло, слегка придушив Егора, и уставился злобно прямо ему в глаза. Добрый Даня куда-то исчез, оставив свою невозмутимо-сильную и словно более взрослую копию. «Что это нахуй было?» — слова разделял интонационными точками, чтобы было ясно, что он ничего не понимает. Егор вначале мямлил, старался оправдаться, но все же сдался и вспылил: «Ты хочешь знать, что это было? Я хотел тебя взять. Здесь и сейчас. Потому что хотел поставить очередную галочку в своем списке» — смотреть в эти милые глаза было невыносимо в тот момент. Но Булаткин даже себе в этом не признался, отворачиваясь от упрямого взгляда. — «Я бессердечен, я уже говорил тебе это. Я правда стараюсь быть лучше, но не выходит. Мне все равно похуй. Даже на тебя и на твои чувства. А ты мне ближе всех, если честно» — Даня уже отпустил его и сел, выпрямившись и уставившись в темный экран телевизора. Ночь скреблась веткой дерева в окно, и в комнате становилось жутковато. — «И меня очень пугает порою, что я такой и буду таким до конца. Останусь один среди людей, не познав прелестей свадьбы, семейной жизни, не заведя детей и не почувствовав счастья. Просто потому, что у меня каменное сердце, которое не растопишь никакими чувствами». Он закончил, оглянувшись на Поперечного, который словно в трансе потирал место, где его только что коснулся Егор, глазами уставившись в одну точку на стене. Крид подумал, что ему впервые было жаль, что он разрушил какие-то свои отношения. Пускай они были просто друзьями, но от их общения он получил больше радости и тепла, чем за все последние семь лет. «Хуйня это все» — авторитетно и гласно заявил Даня, повернувшись к блондину. — «Ты же это придумываешь, чтобы скрыть свои настоящие чувства. Мистифицируешь свой образ, а сам прячешь подлинную личину в шкафу. Зачем ты так? Что ты пытаешься скрыть?» — он стал приближаться, не торопясь, заставляя Егора нехило напрячься. Сел напротив него на корточки, глядя в душу. — «Говоришь, сердца нет? Нагло врешь. И я тебе это сейчас докажу». Данила бережно берет ладони Егора в свои руки, целует тонкие пальцы, не оставляя без внимания ни одну фалангу, бежит спешными поцелуями по рукам, все ближе к шее. Громко и тепло дышит, даруя Булаткину раз за разом испытывать бередящий кожу фриссон. По ключицам несмело мажет языком, чувствуя, как тело под одеждой трясется. Чужие руки не отпускает, держит, словно отпустить — это навсегда. Ни за что. Он еще не предоставил всех доказательств. Тянет за края толстовки, освобождая Крида от бесполезной вещи. Тот уже сам тянется, пытаясь прижаться ближе, сильнее, больше. Но Даня останавливает. Щекой прислоняется к месту, где должно быть сердце Егора. Слышит отчетливый стук живого молоточка и улыбается. Отстраняется, прижимает их сплетенные воедино ладони к оголенной и беззащитной грудине Егора и смотрит ему в глаза. Долго-долго. Находит там увеличенные наркоманские зрачки, почти затмившие тонкую полоску бирюзовой радужки. Он говорит, нет, шепчет, но Булаткину кажется, словно он кричит: «Слышишь? Это твое сердце. Оно бьется, потому что на самом деле ты не бесчувственный. Ты настоящий. Ты просто парень, который слегка запутался в своих эмоциях, пытаясь остаться в чужих глазах крутым — что в этом такого? Но если ты хочешь официальный диагноз, то я готов его поставить сию секунду: ты влюбился. И это абсолютно неизлечимо». И Даня целует его медленно и страстно. Чтобы Егор понял, что он нормальный. Чтобы Егор понял, что любить — это возможно. Чтобы Егор понял, что он не одинок в своей болезни.