Новая история жнеца Уилла, или Одно вынужденное воскрешение

      Уильям почти не удивился, увидев на своём столе новую папку. В этот раз папка была обильно украшена, напоминала дорогой фолиант, обитый кожей и бархатом, усыпанный мелкими драгоценными камушками, в золочёной оправе. Узоры были смутно знакомы Ти Спирсу и вызывали давно забытую ассоциацию с минувшей несколько сотен лет назад человеческой жизнью жнеца.       Посмотрев на изящную одинокую медузу, Уилл усмехнулся. С некоторых пор он стал больше общаться с коллегами, а в лице подчинённых он теперь видел некое благоговение — даже шаловливый Рон, мирно продолжавший дело своего наставника, не мог бы сказать, как шефу удалось достать бессмертную и ужасно ядовитую туритопсис*. Сам Уильям в ней души не чаял: на отдельном столике со свойственным ему педантизмом Спирс разводил разных мелких морских обитателей, только чтобы порадовать это величественное и изящное создание, плавающее напротив его стола.       Для того, чтобы устроить этот грандиозный аквариум с мертвенно-бледной, меняющейся из изумрудно-зелёной в иссиня-серую подсветкой, круглым ободом опоясывающей прозрачную чашу, пришлось не только сдвинуть любимые стеллажи Уильяма, но и почти полностью уничтожить стену. Теперь начальник мог в любой момент контролировать степень рабочей активности в зале сквозь плотную солёную, часто наполненную странными преломлениями отражённого света, воду. А подчинённые молились о том часе, когда Спирс таки прикроет автоматическим роллетом жалюзи свою зверюгу.       Уилл помнил, что планировал поискать встречи с Гробовщиком в пересменок — ему стало интересно происхождение таинственных папок, и он подозревал именно этого хитрого жнеца. Но надо хорошенько подумать, прежде чем спускаться в Лондон — просто так Легендарный ничего не скажет.       Уилл открыл папку.

***

      Первое, что почувствовал Уилл — резкую, стягивающую боль в области грудной клетки. Он не мог нормально вздохнуть.       Уилл оглянулся: пожилая женщина деловито затягивала длинную шнуровку откуда-то из-за его спины. Её большие, натруженные руки делали работу сноровисто и привычно.       — Не вертись! — ворчливо прикрикнула она на жнеца.       Откашливаясь, Спирс понял, что в этот раз с определением пола не возникает никаких проблем. Про себя посмеявшись над выбором темы папки неизвестным шутником, он опять поймал себя на чувстве азарта — ему хотелось узнать, к чему приведёт его эта личина.       В это время нянька как-то уж совсем усердно затянула корсет, и Уильям захрипел в голос.       — Ничего, ничего, милая, будешь самой красивой — возьмёт тебя в жёны сам синьор Чезаре Ди Дарио! Терпи, душечка!       — Почему ей Чезаре? — захныкала рядом миловидная девушка, которая расчёсывала свои длинные светлые волосы. — Я тоже хочу Чезаре!       — Солнышко, — заворковала нянька, — ты же обещана Луиджи ди Марсело! Зачем тебе такой старик, как Чезаре? Луиджи молод, хорош собой и скоро вернётся из похода: наверняка ещё и состояние приумножит!       Уилл призадумался — то есть его, красотку этакую, сватают за старика, а эту миловидную девицу — судя по всему, сестру — за молодого воина: что это за порядки у них такие? Надо хоть в зеркало на себя взглянуть.       Лёгкий запах нечистот, заглушаемый стойким запахом сырого камня и тины, в совокупности с формой корсета легко указал Спирсу его новое место жительства и примерный век. Очень хотелось рассмеяться, но воздуха хватало только на вымученную улыбку.       — Э! Бенинья! Чезаре богат, чудесно богат! Я смогу иметь столько чичисбеев**, сколько захочу. Даже Луиджи — он сможет воевать себе сколько захочет, а потом приходить ко мне. Я тоже хочу Чезаре.       — Дезидерия, красавица ты моя! Умница! Дай сегодня и Камилле показать себя — она ведь только-только входит в пору… Вон какая прелестница! — Нянька игриво провела своей грубой рукой по бедру Уилла, и ему это совсем не понравилось. — Что, у нас только Чезаре богат? Ну, может, и тебе Чезаре, а Камилле тогда душку Калисто или нашего обольстительного Фабио? — Бенинья подмигнула Дезидерии и залилась грубым смехом. Её руки проворно и весьма привычно одевали Уильяма — накладки, рукава, подъюбники, чулочки, подвязочки — всё это вызывало живой интерес у жнеца. Он сдерживал свою мимику, боясь обнаружить этот интерес. Находиться в теле девушки было приятно — создавалось ощущение, немного напоминавшее ощущение медузы: какой-то нежной кожи, мягкости и зыбкости тела.       Решив отвлечься, Уилл огляделся. Комната, в которой девушки готовились к выходу, была богато убрана. На удобных скамьях, обитых бархатом, лежали роскошные наряды. Огромный камин украшал противоположную от окна стену. Обрамлявшие дорогое стекло рамы были из ценных пород дерева и выполнены в модном стиле. Судя по убранству, семья девушек была весьма состоятельна.       Нянюшка велела Спирсу поднять руки и торжественно водрузила на него тяжёлое платье. Это платье было несколько более откровенным, чем Уильям мог себе представить — нежная девичья грудь почти вываливалась, сдавленная корсетом. Нянюшка, проследив за взглядом Уильяма, запричитала, но платок лёгкого золотого кружева всё-таки набросила на плечи и заправила за богато украшенный лиф платья.       Уилл не очень хорошо разбирался в материях и украшениях, но понимал, что платье должно подчеркнуть состояние семьи и привлекательность юной красавицы. В этот момент Спирс опять почувствовал укол светлой тоски — Грелль бы уж точно рассказал ему обо всех тонкостях костюма девушки.       Пока Бенинья и ещё одна служанка собирали сестёр к выходу, солнце уже начало послушно склонять свою голову к спрятавшемуся за спинами дворцов горизонту.       Бенинья и Дезидерия явно наслаждались обществом друг друга, по большей части их болтовня была переливанием из пустого в порожнее: достоинства кавалеров, возможные женихи, встреча флота и даже заутреня — всё это обсуждалось по многу раз. Уилл не принимал участия в беседе, сначала он ещё прислушивался, а потом престал и это делать, предпочитая наблюдать.       В конце Уильям почувствовал себя утомлённым. Им подали лёгкие закуски, но с таким обилием подвязок, перетягивающих его тело, есть не хотелось. Платье было тяжёлым, грим лежал на лице плотной маской, а волосы были уложены в замысловатую причёску. Уильяму очень хотелось посмотреть на результат, но зеркало оккупировала его сестра и категорически отказывалась делиться, аргументируя тем, что он прекрасно выглядит.       Пока он препирался с Дезидерией, дверь распахнулась и на пороге возникла величественая, одетая в красный бархат женщина. Сразу стало ясно, что это мать девушек, которую они сегодня будут сопровождать. Уилл посмотрел на сестру и быстро повторил приветствие, отметив про себя, что это отличный вариант для него, не знающего этикета, ориентироваться в правилах и поведении.       Оглядев девочек, мать осталась довольна. На плечи девушкам набросили изящные накидки, украшенные не менее, чем платья: Уилл опять вздохнул о Грелле — ему бы точно понравилась эта папка.       — Душеньки мои, вы сегодня отлично выглядите! Камилла, я рассчитываю на тебя — у тебя такая привлекательная внешность, твои волосы однозначно станут новой модой: тебе надо проявить себя во всей красе! — произнесла маменька. — Я уверена, твои кавалеры затмят всех кавалеров сестры, уж не обижайся, Дезидерия, Камилла у нас вышла чудо как хороша.       У Уилла появилось нехорошее чувство, что его ведут на продажу. Пока он размышлял об этом, слуга пригласил их занять места в гондоле.       Во дворце, в котором был устроен роскошный приём, было очень много людей: голова Уильяма кружилась от нехватки воздуха, духоты и запаха чадящих многочисленных светильников.       Воистину, он чувствовал себя маленькой девочкой — изо всех сил старался не потерять в этой толпе матушку и сестру. Он не раз поминал Грелля с его каблуками — на ногах было надето нечто, что даже туфлями назвать нельзя было. Они были похожи на деревянные колодки, привязанные к ножке тонкими, украшенными золотом и камушками, полосками атласа. Матушка требовала от него изящества, двигаться легко, улыбаться и ни в коем случае не сутулиться.       Мимо них проплывало множество лиц, на которых Уильяму было трудно концентрировать своё внимание. Матушка представляла его каким-то дамам, иногда к ним подходили знакомиться кавалеры, может, даже те, которых обсуждали Дезидерия и Бенинья — Уилл терялся в обилии впечатлений и путал имена.       Синьор ди Дарио показался Уильяму человеком неприятным. Он рассматривал Уилла со смесью расчётливости и похотливости. Тем не менее, вёл себя почтительно и разговаривал с матушкой Уилла любезно.       Оказалось, что, пока рядом был синьор Чезаре, Уилл был защищён ещё от одного действия — его пока не приглашали на танец. Об этой изюминке каждого бала он и забыл: надо было всеми силами показать радость от предстоящего события — даже его маменька оживилась, не говоря уж о Дезидерии. Приглашения посыпались со всех сторон, а спасительного толстяка Чезаре, к большому сожалению Уилла, увела какая-то другая дама.       Ти Спирс уже начал паниковать, думая о том, как избежать этого развлечения.       Вдруг гам в зале притих, музыканты приостановили подготовку: собрание решил посетить сам епископ Дино, уважаемый и благочестивый. Он прошёл по залу, высоко подняв голову. Уилл читал его как раскрытую книгу: этот человек явно упивался своей властью, не брезгуя нарушать целибат ради подтверждения своего статуса. За ним шли несколько священников, одетых в простые тёмные одеяния. Один из них привлёк особое внимание Уильяма.       Священник, шедший в свите епископа, был высок, обладал широкими плечами, строгой выправкой военного и короткими чёрными волосами. Он весь источал какое-то холодное высокомерие и казался гораздо более величественным, чем его покровитель. На присутствующих он почти не глядел, погружённый в свои мысли. Он не был похож на итальянца.       Уильяма поразило другое — всматриваясь, он понимал, что прекрасно знает это лицо. Это было его собственное лицо.       Священник, как будто-то почувствовав пристальный взгляд Уильяма, поднял свои глаза — глубокие льдисто-голубые глаза. Даже манера смотреть была та же — пронизывающий насквозь резкий и короткий взгляд.       Когда епископ произнёс свою приветственную речь, было решено вернуться к приятной части вечера — гости были повторно приглашены на танцы, и в зал внесли лёгкие закуски. Ти Спирс собрался с духом: как бы ему ни хотелось узнать что-то про чёрного священника, ему предстоял танец в этом многокилограммовом платье, неудобных колодках и с полным незнанием движений.       Каково же было его удивление, когда интересующий его человек сам подошёл к матушке и был представлен. Священника звали Дамиан Тео де Модестайн, младший сын одного дворянского рода из Франции. На итальянском он говорил с лёгким акцентом — если и характер его двойнику достался тот же, то Уилл ничуть не удивлён: он знал, сколько усилий готов приложить, чтобы выучить нужный материал и разобраться в ситуации.       Дон де Модестайн неожиданно избавил Уильяма от мучительного экзамена на умение двигаться. Он предложил свою руку и вызывался сопроводить «юную девушку отдохнуть и перекусить». Матушка была удивлена предложением, но рядом появился её постоянный кавалер, и она милостиво согласилась.       — Будете ли вы благосклонны ко мне, назвав свой возраст? — без особого интереса произнёс дон де Модестайн. Он усадил Уилла на роскошную кушетку рядом со столиком. Уилл, отпивая глоток вина, посмотрел в глаза священника и залился краской.       Одна из причин — он не знал, сколько ему лет. А другая, гораздо более сокровенная — спокойное лицо собеседника выражало чуть угадываемую жалость и нежность. Что-то отеческое проскальзывало во взгляде визави. В этой жаре отчётливо угадывался исходящий от священника сложный терпкий аромат, вызывающий ассоциацию с ментоловой свежестью зимнего солёного бриза. Окунаясь в нотки холодной мяты, морской соли, мешающихся с ладаном и ветивером, Уилл ловил девушку на странных ощущениях - в уголочках губ скапливалась слюна, щеки заливала краска, а ресницы трепетали... Странная ситуация — ранее приобретённые навыки ощущать телесные импульсы, ощущать животное начало в любом человеке говорили Уиллу о том, что для девушки священник привлекателен как мужчина. А её воспитание, принципы самого Ти Спирса и то, что он видел застывшее своё лицо прямо напротив, делали ситуацию удушающе запутанной.       — Нянюшка сказала, что я вхожу в пору… — проговорил Уильям, мечтая, чтобы его голос звучал не менее спокойно и холодно, чем у собеседника. Тем не менее женское тело плохо передавало его навыки скрывать своё состояние — слова вышли тихими, почти робкими.       — Дитя моё, ты такая юная, — скорее, с сожалением покачал головой священник, — ты только посмотри на них! Какой-то бесконечный праздник плоти! Они торгуют удовольствием, роскошью, своими женщинами. Кому тебя обещали? Насколько я понимаю, это состоятельный и очень немолодой человек, не так ли? Судя по твоему наряду, тебя сегодня решили предложить по самой высокой цене… Как выгодно заключить брак с богатым немолодым мужем, состоявшимся и безразличным. Его сердце уже не может пылать юной страстью, его чресла включаются только от умелого управления. И для юной девушки это выгодно — она остаётся под присмотром, воспитывается своим мужем. Юношам в этом плане повезло меньше — им не достанется та, что подходит им по возрасту, увлечена теми же идеями, пылает теми же страстями: нет, их будут учить умудрённые, прошедшие сквозь годы холодного брака, матроны, чьи чресла горят вожделением, а сердце давно заледенело и не способно согреть, поддержать! Дитя моё, порой мне так жаль, что Бог предоставил так мало свободы выбора в нашем современном обществе. — Священник печально вздохнул, а Уилл заподозрил его в двойной игре. Может, конечно, он и похож на самого Уильяма внешне, но это же француз! Наверняка сокрушается так лишь потому, что сам бы хотел занять место синьора Чезаре.       Дон де Модестайн задумчиво осматривал зал, не выражая никаких эмоций.       — Представляешь, я восхищён Венецианской республикой: вам удалось воскресить то, что было идеалом для греков и римлян — свободу, согласие, процветание. И, казалось бы… — он говорил так, будто разговаривал с собой. Уилл присматривался к нему очень внимательно — вообще, девочка, которой сейчас был Уильям, вряд ли была настолько образована, чтобы понимать речь француза. — Посмотри, вон сеньор Чезаре, видишь — вокруг него вьются эти красавицы, доступные, скорее раздетые, чем одетые. И это угодно Богу? Или Богу угодно сочетать тебя с ним, когда ему нет до тебя дела? Как ты сама-то считаешь?       — На земле есть один истинный и вечный закон - это Бог. Прошло вот уже почти полторы тысячи лет с Рождества Сына Его, а тот свет, что он принёс, до сих пор зажигает юные сердца. Давай я расскажу тебе о том, что проповедовал Иисус, — проговорил священник, беря Уилла за руку. Он явно был опечален, но твёрдо намерен выполнить свою миссию, пускай даже разговаривая с ребёнком на балу жизни. Дон де Модестайн говорил тихо, убеждённо, подкрепляя своё видение цитатами. Его больше смущала не разница в возрасте, но отсутствие чувства. Он сетовал на то, что неокрепшие сердца привязывают к душам бывалым, пресыщенным и уже разучившимся любить, ценить верность. И священник видел выход только в одном — искреннем раскаянье через веру в Бога. Только его мудрость может указать сердцу, говорил дон де Модестайн.       Уилл поймал себя на том, что зачарован тем, как страстно звучит голос священника, как горят его глаза. Да, француз всё еще держал его руку, но при этом обращался к какому-то невидимому собеседнику, с которым не раз общался. Оглянувшись, Уильям увидел, что вокруг их кушетки образовалась небольшая пустота, люди замерли и так же зачарованно, как и сам Спирс, слушали дона де Модестайна. Уилл чувствовал, что воздуха ему совсем перестало хватать: он втягивал раскалённый воздух ртом, но сдавившие грудную клетку пластины не давали почувствовать кислород в лёгких. Он растерянно скользнул взглядом по зале и увидел свою матушку, которая хмурила брови и старалась пробраться к ним.       Ещё вздох, и круг зрения Уилла почему-то стал стремительно сжиматься до лица собеседника, его глаз, его губ…       Уилл уже было услышал шелест плёнки, но тут его втянуло назад.       Девушка просыпалась постепенно: всё её тело было налито какой-то неведомой истомой, оно казалось слишком тяжёлым, слишком жарким, в висках огненными всполохами стучала густая кровь. Проснулась она из-за того, что живот её свело медленной, тягучей судорогой, на что тут же среагировал пах почти приятной тянущей болью. Окутанная туманом собственных ощущений, она пребывала в мире грёз, где толпились образы бала — оголённые женские плечи, приглушённый смех, все эти завуалированные намёки, выглядывающие из фривольных юбок коленки в чулочках, мужские руки, проводящие по стройным спинам, их бархатистые речи, откровенные оценивающие взгляды… Но над всем этим царствовал образ священника — его чёрная простая сутана, его свежий морозный запах, его густые волосы, мужественное лицо, его прямой взгляд и надёжная, большая, тёплая рука, сжимающая и чуть поглаживающая её руку, его тонкие губы, страстно проповедующие имя Христа… В этот момент наиболее сильный спазм сжал всё внутри, тело девушки выгнулось небольшой дугой, и ощутилось, как сокращаются мышцы промежности - лёгкий стон сорвался с губ девушки:       — Боже…       Как в тумане, чуть слышатся слова матушки:       — Очнулась вроде бы? Бенинья, что она бормочет? Этот священник спутал все карты — ужасно! Бенинья, представляешь, пока младшая заслушивалась проповедью, старшая моя успела натворить дел с Чезаре — всё смешалось. Что же нам теперь делать-то?       — Старый конь борозды не испортит, синьора, — произнесла явно с усмешкой нянюшка, обтирая влажной тряпочкой девушку, чем вызвала ещё один стон, но уже протеста — шершавая ткань неприятно царапала слишком чувствительную кожу, а холодная вода вызывала чувство боли. — Девочка давно уже рассуждает, что быть женой немолодого, но состоятельного дожа лучше, чем быть замужем за юным наследником, который, быть может, и с войны-то не вернётся. Тем более он молод и горяч — наверняка ему захочется ещё попрыгать. Кто в наше время так быстро женится?       — Знаешь, Бенинья, я когда я смотрела на Дезидерию и Луиджи, они казались такими чистыми, любящими. И мы согласились на этот брак именно из-за этого: в них было столько искренности… — с этими словами синьора склонилась над дочерью, и та почувствовала, как её обволакивает запах духов матушки. — А Камилла-то вон как раскрылась, женщина совсем. Красавица выросла. Надо ей хорошего мужа подобрать, чтобы баловал её и жила она всю жизнь в роскоши.       Спирс вынырнул на поверхность сознания в этот момент. Он был занят тем, чтобы понять и разделить странный сенсорный опыт девушки, поэтому спросил:       — Что со мной? — голос изнутри показался Спирсу по-женски глубоким, наполненным. Вроде в первый раз он был тоньше и выше.       — Ой, сладенькая, так ведь у тебя крови начались — теперь тебя можно замуж выдавать. А вот Чезаре-то, наверное, всё-таки сестричке достанется, — запричитала Бенинья.       — Оставляю её на твоё попечение, Бенинья, — сказала матушка и вышла.       Разделяя опыт девушки, Спирс стал проживать в богатом венецианском поместье, посещать театры и выходы — на балы матушка его брала редко. Сестра его готовилась выйти замуж за Чезаре ди Дарио, поэтому на него стали меньше обращать внимание. Зато он узнал, что повторно пересечься со священником будет очень трудно — тот был иностранцем и на него действовали некоторые ограничения по перемещению и общению с аристократами.       Слова дона де Модестайна настолько вдохновили девушку, что она стала часто посещать приюты врачебных орденов, церкви, могла за день посетить несколько служб не только в надежде увидеть черноволосого француза, но и проникаясь верой во Христа.       И, в конце концов, это произошло — на музыкальном вечере, куда была приглашена матушка с обеими дочерями, Камилла увидела его. Опять сходство покоробило Спирса, но девушка не сомневалась в том, что именно он, этот священник, ей и нужен. Дон де Модестайн тоже заметил её и в перерыве подошёл к ней, со всей учтивостью француза поприветствовал дам и пригласил Спирса пройтись по анфиладе, с разрешения её матушки.       — Ну что, милая девушка, вы решили, за кого вы выйдете замуж?       Спирса возмутила откровенность вопроса, но девушка нашлась:       — Я хотела бы пойти за вами, Святой отец, — сказала она, потупив глаза.       Спирс опять вспомнил Грелля — ведь это правда очень удобно: сказать фразу с несколькими смыслами и оставить выбор за собеседником. Теперь священнику надо будет как-то интерпретировать слова девушки. Спирс чувствовал, как бьётся её сердце, как бушует в ушах кровь — он знал это состояние, — в эту минуту решалась её жизнь. Чуть более эмоциональное, чем у Уильяма Ти Спирса, лицо священника выдавало лёгкую тень растерянности. Он провёл рукой по своим густым, насыщенно-тёмным волосам и, видимо, на что-то решился — тень, омрачившая его чело, ушла, складки между бровей разгладились, глаза опять смотрели прямо, ясно и прохладно.       — Пойдём, дитя моё, преклоним колени перед Девой. Я благодарю Всевышнего, что направил меня так вовремя на тот праздник: теперь я смогу поделиться с тобой верой и глубиной Духа Божьего! Ты сможешь узнать величие Его и дар Его бесконечной любви — я расскажу тебе о Нём! Воистину, благословен тот миг, что свёл нас — я поведу тебя в Царство Божье! Ты станешь невестой самого Святого и моей Сестрой во Христе! — дон де Модестайн опять бережно гладил её руку и вёл в маленькую часовенку. Его речь была пылкой, жесты его и мимика гораздо более скупо выражали восторг, но то, что он вёл её, заставляло девушку трепетать.       Спирс чувствовал, что она не обманула священника — в её груди зажигалось пламя иной любви — такой же пылкой и страстной, как любовь к мужчине, глубокой, как любовь к мужу, рассчитанной более чем на вечность. Вся капелла казалась девушке светящейся, она ощущала руку, ведущую её, как руку ангела, и голоса хора, звучащие из далёкого сейчас нефа, лишь усиливали впечатление.       Они шли рука об руку: он вёл её преклонить колена. Она следовала за ним без тени сомнения, вся отдаваясь в его власть. Когда они зашли в маленькую часовенку, то смотрели только в глаза друг друга, желая обрести мир и просветление.       В часовенке горели свечи, служки покинули её на время выступления — ведь хор был гордостью этого Ордена. Направляясь к образу Пречистой Девы, они проходили мимо тёмного окна, в котором играли отражения множества светильников. Спирс взглянул туда и глаза его расширились: опираясь на руку священника, стояла женщина, чьи прекрасные, красного оттенка, рыжие волосы были уложены в красивую высокую причёску, широкие плечи были по-девичьи мягкими и округлыми. Её золотисто-красное платье спадало с плеч подобно плащу… На руку дона де Модестайна опиралась женщина, как две капли воды похожая на Грелля Сатклиффа!