***
То, что он оказался в другом месте и другим человеком, Уильям заметил не сразу. Жизнь оказалась настолько привычной, что он сразу же включился в работу: ему надо было проверить несколько работ — папки привычно громоздились слева. Уильям осознал, что есть небольшие отличия, проводя рукой по чуть потрёпанной белой бумажной обложке — такими в Департаменте не пользовались. Но тут же «вспомнил», что никаких других папок здесь не бывает. Белые означали канцелярию, деньги или пижонство принесшего, а вот если обложка была более плотная, из прессованного картона — то, скорее всего, это папка вдумчивого коллеги. В коричневых папках обычно лежало самое интересное: необычные инженерные решения, новые чертежи, чертежи с ошибками, над которыми надо было хорошенько подумать. Коричневые папочки лежали отдельно — они громоздились на тумбочке около рабочего кульмана. Там же светилась уютным, привлекательным светом диодная лампа. Под кульманом, чуть привалившись, стояли несколько разного размера тубусов. Уилл с тоской посмотрел на кульман, «вспомнив», что на этом чертеже он как раз хотел рассчитать новую схему соединений, и вернулся взглядом к открытой папке. Из статуправления. Улыбка, немного нежная, разбавленная большой долей страха и вины, появилась на его лице. Вообще, как стало понятно, здесь он привык улыбаться. Уильям Ти Спирс привычно углубился в чтение, взяв в руки канцелярский карандаш, и стал править. В дверь постучали. — Да, да… — рассеянно произнёс Уилл. Он сначала почувствовал, а потом уже посмотрел — уловил лёгкий, чуть отдающий спиртом, запах сирени. И как-то очень странно на это среагировал — Уилл понял, что его орган лениво зашевелился. Но память опять подсказала, что это нормально и есть все основания полагать, что он не останется неудовлетворённым. — Наум Михайлович, я вам свою курсовую на проверочку… Можно? — неуверенно протянула девица. Она была одета в простую, без изысков, хлопковую блузку, кокетливо украшенную газовым платочком. Длинная узкая юбка была неопределённого мышиного цвета, волосы с химически завитыми кудрями по плечам были покрашены — создавалось впечатление, что какой-то ребёнок рисовал их. Личико было «расписано» не менее умело — явно чернённые брови, комочки на ресницах, вызывающе яркая помада. — Проходите, Лидочка. Может быть, чашечку чая желаете? Садитесь пожалуйста. У меня тут конфетки вкусные остались… — Ой, ну что вы, Наум Михайлович, я и сама вам покушать принесла — говорят, вы сегодня на обед не ходили. — Уильям тут же во всех подробностях увидел, почему он не ходил на обед. Некая Настасья Петровна заглянула на чаёк, накормила и была должным образом приласкана. Ти Спирс, ранее так легко и радостно воспринявший новую жизнь, был несколько обескуражен, но уже прилично налившийся кровью орган требовал от хозяина действий. Уилл привычным жестом положил белую папочку в стопку уже лежащих, дотянулся до заваленного всяким образцами, платами, коробочками рабочего стола около маленького окошка, взглянув куда-то в сторону неба. Судя по всему, опять дождь. Или снег. Голые чёрные ветки совсем отсырели. Ещё более или менее светло, но вот-вот уже будут зажигать фонари — на вечер много работы и надо бы побыстрее закончить. Включил плитку — чайник ещё теплый, закипит быстро. Чай он пил целый день. За это время Лидочка подсуетилась, выставила на стол какую-то розовую колбаску ломтиками, аккуратно нарезанный хлебушек, судя по запаху, вполне свежий. Уилл привычно достал из стеллажа маленькую канистру: — Лидочка, не желаете ли по рюмочке? Чистенький, медицинский, высшей пробы! — Лидочка не так давно присоединилась к подругам, работы которых подобным образом проверял Наум Михайлович, первый раз был всего неделю назад и был обставлен с соответствующей роскошью — волнующие воспоминания щедро полились на Уильяма. Девушке, наверное, еще надо для храбрости. Этому инженеру вообще нравилось добиваться женщин, он относился к «своим» очень нежно, никогда не забывал их баловать и смешить. — Ну что вы, Наум Михайлович, ради меня? Не откажусь, — она кокетливо повела плечиками, немного порозовела и затеребила платочек на шее, — у вас так жарко, Наум Михайлович. Сняв платочек, она призывно расстегнула пару пуговичек и подвинула стул чуть поближе. Секрет был прост — им нужно было внимание. А многим со временем и острые ощущения. Ощущения, когда ты сидишь в незапертом кабинете и в любой момент может войти ещё кто-то с очередной папочкой. А руки ваши делают совершенно запретные вещи. Уилл предвкушал. Разлив чай и присев на своё рабочее место, он увидел, как от того, как он поглаживает ладошку девушки, предлагая ей рюмочку, её коленки размыкаются. Как будто против воли. Как комочки туши с ресниц облетают на щёки, светящиеся краской прямо из-под обильной пудры, в такой женственной неуверенности — то ли она хочет посмотреть на него, то ли отвести взгляд. Уилл подошёл к двери — рано ещё Лидочке играть в более сложные игры — и задвинул щеколду. Приложил палец к губам и нежно улыбнулся. Выпили по рюмочке. Он знал, что целовать не надо — он просто провёл по коленочке, обтянутой плотным чулком. Лидочка уже знала — догадалась или спросила у кого — под чулочками не было трусиков. Обычно и трусики его не останавливали — эти хлопковые чудовища отлично впитывали ненужные жидкости и можно было ласкать прямо поверх. Другой рукой он гладил ладошку, подталкивая девушку к своему готовому достоинству: смущалась, юная ещё. Это вызывало приступ умиления: — Вы так чудесны, Лидочка, так очаровательны, — чуть слышным шёпотом ворковал он, — такие изящные у вас ручки… достойны королевы, — целовал он ей пальчики, уже добравшись своими до пушистых, колючих губок. Лидочка начала тихонько всхлипывать, её дыхание сбилось. Науму пришлось на мгновение отвлечься и сделать бормотавшее на столе радио чуть погромче. В институте был ряд людей, для которых происходившее в этом кабинете тайной не было, но, тем не менее, надлежало соблюдать приличия. Пока он создавал шумовую завесу, пальчики Лидочки справились с ширинкой и резинкой трусов — сам он предпочитал бязевые, свободные семейные трусы, но обычно это никого из его подруг не смущало. Девичьи руки уже обхватили ствол, и он выдохнул — этот момент всегда волновал его очень. Поступательные, ритмичные движения. Чуть надавив на кудрявую макушку, он почувствовал желаемое — его боевой конь опять оказался в этом влажном, глубоком и упругом стойле. С молоденькими девушками, вспомнил Уилл, нельзя быть нетерпеливым — они плохо реагируют, когда их направляют. Поэтому, наслаждаясь немного неровными действиями рта Лидочки и её рук, он приподнял ей бёдра и продолжил поглаживать и дразнить сочащуюся промежность. Бедным девочкам так не хватало любви — они все к нему приходили за лаской, за нежностью и за тем, чтобы получить удовольствие. Лидочка уже тёрлась о него всем телом, и пора было переходить к самой вкусной части: он развернул девушку животом на стол и бережно задрал ей юбку, обнажив аппетитную, неиспорченную косметикой, попку. Легонько хлопнув по ней, напомнил себе, что и для этих игр ещё не пришло время — ему нравилось сознание, что он может потянуть время. Вошёл и замурлыкал от удовольствия. Он старался всё делать приглушённо и зажимал девушке рот, когда она порывалась застонать в голос — лишние сплетни не нужны ни ему, ни студентке. Находясь уже почти на пике, чувствуя, как бьётся под ним тело, как жадно насаживается Лидочка, он не смог вспомнить, посылал ли он её на осмотр к своему брату-гинекологу. Почувствовав, как свело сладкой судорогой мышцы влагалища, он выдернул член и излился на пол. Черт, на брюках теперь останется белый след. Лидочка всё ещё всхлипывала, лёжа на столе с закрытыми глазами. На улице потемнело, фонарь завистливо заглядывал в маленький кабинет. Протерев, насколько возможно, себя и пол салфеточкой, Уилл склонился поухаживать за девушкой: одернул ей юбку, убрал осыпавшуюся тушь со щёк, помог пересесть на стул, собрался было преподнести ей маленький подарочек, как пронзительно зазвенел телефон. Он усмехнулся, посмотрев на часы — самое время. Поздравив себя с тем, что закончил вовремя, снял трубку. И услышал привычный, сварливый голос жены, интересующийся, поел ли он, когда он будет дома, пересказывающий скудные новости об учёбе дочери. — Сегодня задержусь, дорогая. Вечером надо чертёж закончить, и Степан Богданович обещал зайти, посмотреть ту разработку, которую я на выходных паял, помнишь? Вы без меня ужинайте, Аллочке привет передай и поцелуй её чудесный носик за меня. Принесу ей сегодня ещё тех вкусных шоколадок, что она любит кушать… — выслушав ещё одну тираду по поводу того, что дочка опять не завтракала и не обедала, Наум горестно вздохнул, — ничего, дорогая, пусть хоть шоколад поест, говорят, он может заменять полноценное питание. Буду поздно, не скучайте, люблю вас, — привычно закончил он. Повесив трубку, он оглянулся на Лидочку. Она суетливо приводила себя в порядок, поглядывая в маленькое зеркальце, и улыбалась блаженной улыбкой. Он тоже улыбнулся, достал импортные чулочки, что находила для него жена брата, работающая в магазине, и подошёл к девушке. — Благодарю вас за полдник, Лидочка. Примите, пожалуйста, — они украсят ваши прелестные ножки. Заходите ещё, — проводил он её до двери и, открывая её, уже деловым тоном проговорил. — Я проверю вашу работу и на следующей неделе верну вам, договорились? — Да, — прошептала Лидочка, чьи ресницы продолжали дрожать. Не успела Лидочка ещё удалиться за поворот коридора, как с противоположной стороны раздался тяжёлый грохот каблуков. С сожалением оторвав взгляд от покачивающейся под бесформенной юбкой попки Лидочки, Уилл посмотрел в другую сторону. Эту женщину он тоже опознал: крупная, объемная дама, с внушительным бюстом, накрученной причёской и боевым макияжем чуть более мастерски выполненным, чем у Лидочки, отстукивала какой-то рваный галоп массивными туфлями по потёртому паркету коридора. Внутренне Уилл застонал, обнаружив, как заулыбалась дама — неужели и с ней тоже? — Наум Михайлович, Наум Михайлович, постойте, — задыхаясь, тараторила она, вбегая в его кабинет. Опять-таки, порадовавшись своей привычке приводить в порядок кабинет тут же — открывать окно, поправлять вещи на столе, убирать лишние чашки на поднос около чайника, Уилл прошёл следом, пытаясь сориентироваться, надо ли ему сейчас изображать страсть или достаточно просто накормить Веру Николаевну колбаской. — Наум Михайлович, надеюсь, вы подготовили тот доклад, о котором говорил Степан Богданович на планёрке в понедельник? — Вера Николаевна, угощайтесь — произнёс Уилл, проследив за жадным взглядом бухгалтерши, — Степан Богданович говорил о научном докладе, к бухгалтерии он не имеет отношения. Сводки по расходам я ещё не проверил, — Уилл вспомнил о незаконченной проверке, которую прервал визит Лидочки, — но к вечеру они будут готовы. — Что вы, Наум Михайлович, никакой спешки, — покраснела дама, уплетая бутерброд, — я бежала вас порадовать. Выделили квоту на поездку в Польшу. Поэтому надо подготовить этот доклад как можно скорее: все мы поддерживаем именно вашу кандидатуру. Командировочные приличные, да и размещение в хорошей гостинице. Там два места, кто будет вторым, надо у Степана Богдановича спросить: назначает в этот раз он. Вера Николаевна призывно сверкала глазами, не смущаясь тех крошек, которые сыпались в жеманный вырез блузки, выдающий плотную складку между двух больших грудей. Достоинство опять лениво зашевелились, когда перед Уиллом прошли картины того, что можно было сделать с этими грудями и что он уже делал. Не сейчас, одёрнул себя инженер, посмотрев на часы — до конца рабочего дня оставалось часа полтора, после он планировал ещё к Жанне заехать. На этой неделе это был первый раз. А теперь ещё и со Степаном надо больше времени провести — его проект и правда стоил внимания, и командировка очень привлекала своими возможностями: ведь это будет конференция по СВЧ-волнам. Его научное любопытство взыграло: — Вера Николаевна, вы просто ангел мой небесный. Я для вашего мужа коньячку хорошего достал — передайте, пожалуйста, со всем уважением. — Уилл опять безошибочно понял, что коньяк этот и конфеты до Вериного мужа, может, и не дойдут, но подарок принят благосклонно. — Простите меня, Бога ради, поспешу я к Степану Богдановичу: надо обсудить мою кандидатуру. Вы абсолютно правы — возможность выступить на этой конференции мне ещё не скоро представится. — Дорогой Наум Михайлович, заглядывайте к нам ещё на этой неделе, — прощаясь, ворковала Вера, — у нас распределение квартальных премий, я уже замолвила за вас словечко. Ти Спирс шагал по коридорам, привыкая к новому опыту, внимательно вглядываясь во встречные лица. Ему было интересно узнать, кто ещё пал жертвой доброжелательного обаяния инженера. Он ловил разные взгляды, но более всего его завораживало то, что Наум, похоже, не собирался останавливаться на достигнутом, и, пока Спирс искал подтверждения прошлым победам, рассматривал женщин в поисках новых огоньков в глазах. В кабинете начальника по науке Уильяма встретил высокий дородный человек. Память тут же подсказала, что этот немного заплывший жирком статный мужчина с Урала, поэтому у него такие видные и правильные черты лица, густые русые волосы и крупные небесно-голубые глаза: — Нолик! Не ожидал тебя так быстро! Неужто Вера уже всё растрепала? — Степан автоматически поставил на стол рюмки и достал початую бутылочку Столичной. — Надо бы отметить. Но сначала расскажи, как дела с докладом — ведь к поездке надо готовиться быстро: вылетаете в пятницу вечером. Появившиеся на столе бутерброды с рыбкой стали украшением этого дубового гиганта. Вообще, вся эта дорогая обстановка очень шла хозяину кабинета: шкафы с ровно выстроившимися делами, диссертациями, монографиями. Кульман тёмного дерева и специальный стеллаж для тубусов и чертежей. Степан считался одним из ведущих специалистов радиотехники не только в Институте, но и в целом по стране. Уилл с увлечением пытался разобраться в терминах и смыслах того, что рассказывал Наум Степану, тут не надо было прилагать усилий, просто слушать и давать говорить созданию, приютившему его. Они обсуждали что-то для оборонной промышленности — для Уилла это была замечательная головоломка. — Слушай, Нолик, только я с тобой девиц больше не пошлю, уж очень у тебя слава в этом плане дурная, — высказался Степан, — возьмёшь кого-нибудь из студентов или предпочитаешь доцента? — Стёпа, самая близкая тема и обширное исследование сейчас у Марианны идёт, а ты вот по половому признаку тут решил всех делить. Это шовинизм какой-то! — Вот уж нет, ты тут умными своими словечками не разбрасывайся. Марианна на днях ныла мне, что замуж хочет, а её, такую всю умную, никто в жёны не берёт. Ты вот скажи мне, что все эти девчонки в тебе находят? Ты же вон какой — облысел уже, хотя меня младше, остатки волос вечно растрёпаны, роста небольшого. Моя Дарья Степановна говорит, приодеть бы тебя. Я с тобой лучше какого-нибудь видного мужика пошлю: ты говорить будешь, а он пусть нас как красивую нацию представляет. Чтобы одевался нормально… — А что ты имеешь против моей одежды? — Уилл впервые за вечер оглядел себя. Одежда на нём и правда была неказистая: весьма поношенный свитер с заплатками на локтях, потёртые брюки от костюма, которые когда-то принадлежали одному из его братьев. Зоя всегда на всём экономила, предпочитая зашить, заштопать, залатать, купить самое дешёвое. Даже влияние Наты, Фимкиной жены, которая доставала им через Главторг разные редкости, не могло сбить Зою с намеченного пути. А Наум не видел особого смысла спорить с женой. — Стёп, да я ж костюм с собой возьму. — Нет уж, тем более на кафедре связистов объявился новый гений: переведён из Тольятти. Говорят, уже диссертацию почти закончил, хотя в аспирантуре только третий год. Его перевели к нам и пророчат скорую защиту. Очень амбициозен. Но тебе не понравится: одет с иголочки, и, говорят, девки за ним вьются, что за тобой. Уилл пожал плечами: эта информация для него была лишняя. Посмотрев на часы, он понял, что Жанна будет его ждать скоро, поэтому поспешил откланяться и устремился в кабинет собрать свои вещи во внушительный саквояж, который называл своим рабочим портфелем. Уже на пороге его поймал звонок телефона — звонил его двоюродный брат, интересовался, у кого осели ключи от квартиры. Уильям тут же получил справку в виде воспоминания о маленькой квартирке-студии, которую Наум купил вскладчину с братьями в тайне от жён, куда можно было прийти и отдохнуть по душе. Ключи, скорее всего, были у другого их брата, поэтому, узнав о здоровье жён и детей, они было уже хотели распрощаться, как родственник пригласил всю семью Наума в субботу на ужин: у них это была более-менее традиция собираться всем вместе. Семья у них была большая, но дома у Наума собирались редко — тяжёлый характер Зои, её прижимистость и обилие вещей на починку, которые брал домой Наум, мешали гостям хорошо провести время. Поэтому оставалось только поблагодарить брата и пообещать передать его приглашение Зое и Аллочке. Пока Наум привычным для себя образом скользил по замерзающим, мокрым, обледенелым улицам, Уильям копался в памяти и узнавал дальнейшие планы. Жанна оказалась не просто любовницей, но любовницей, которая родила Науму вторую дочку. Наум шёл без большой охоты, но от ребёнка своего не отказывался, хотя официально в документах родителем не значился — незачем девочке с именем Анжелика такой штамп. Жанна встретила его почти равнодушно. Вручив гостинцы, Наум ушёл играть с Анжеликой, потом уложил дочку спать. Вернулся на кухню, где его уже ждала тарелка с макаронами, кетчуп и зефир на десерт. Жанна расслабилась, рассказывала о предстоящих полётах — детский садик и помощь её мамы позволили ей вернуться к прибыльной профессии. Наум задумчиво любовался её точёными ножками, сейчас обутыми в домашние тапочки — он помнил, как стройны они, как блестят они дорогим капроном в салоне, когда она проходит мимо кресел пассажиров. Представил вместо простого домашнего платьица тот строгий костюм, который он сминал в тесной каморке около хвоста, представил элегантные туфли на устойчивом каблуке — куда до неё Вере или Лидочке — так вышагивать по шаткому полу самолёта могла только Жанна. Любовался чуть осунувшимся её лицом, сейчас под небрежно нанесённой на вечер косметикой — всё-таки ведь ждала, раз принарядилась и накрасилась. Уилл почувствовал жгучую жалость к этой красивой и чуть постаревшей уже женщине. Он сам наклонился и коснулся её ухоженной руки, поцеловал кончики пальчиков. Жанна встрепенулась, и на глаза её навернулись слёзы… Домой Наум вернулся за полночь на такси. Зоя спала, похрапывая, на их общем продавленном диване — кровать у Жанны была удобнее. Уильям заглянул в комнату дочки Наума и замер в восхищении — там, освещённая лунным светом, спала десятилетняя девочка. Часть волос выбилась из толстой косы и окружала личико пушистым ореолом кудряшек. Уильяма затянуло в омут любви чистой и искренней, без всяких подспудных желаний — только защитить и взрастить. Услышав, как заворочалась жена, он поспешил в ванную. На утро все его мысли были посвящены предстоящей конференции, тем не менее он нашёл время посидеть с Аллочкой за столом, помочь ей с математикой и поболтать о школе, пока Зоя на заднем плане ворчала о его позднем возвращении. Уилл переживал отцовство как нечто волшебное — он упрашивал Наума продлить минуты общения с любимым ребёнком, спрашивал, что нравится девочке, чем она сейчас интересуется. Между ними завязался живой диалог о французских королях: недавно Наум выкупил очередной том из Библиотеки Приключений, и это оказались «Три мушкетёра». Уилл вставлял свои воспоминания в диалог, радуясь, что может быть полезен. После этого начались такие напряжённые дни подготовки, что Уилл уже с трудом отличал одно событие от другого. К пятнице ему удалось собраться, тем более что все дела и правда были сделаны — стол сиял проверенными работами, проект с кульмана был одобрен и размножен, теперь покоился в новеньком тубусе — его ждала эмпирическая проверка. Он прочитал автореферат товарища Красильникова, который был назначен его сопровождающим — парень правда подавал большие надежды, но отличался порывистостью суждений. Некоторые его схемы были даже более чем инновационными, но нуждались в дополнительной проверке. Войдя к Степану Богдановичу ровно в половине четвёртого, Наум не ожидал увидеть там сотрудников института. Рассевшись у большого дубового стола, профессора негромко переговаривались, обсуждая предстоящее выступление. Степан же сидел молча, чуть прокатывая карандаш, который тёрся о мягкое покрытие с еле заметными щелчками каждой из шести граней. — Проходи, Наум. Видишь, тебя пришли проводить. Твой доклад вполне подготовлен. Доклад товарища Красильникова тоже. Прошу вас познакомиться: товарищ Вайсман, товарищ Красильников. Уильям поднял глаза: невысокий стройный мужчина, непослушные каштановые вихры мастерски уложены, костюм приятного синего цвета пошитый на заказ, в ткани — едва различимая серебристая нить. Туфли начищенные, блестят из-под идеально отутюженных стрелочек брюк. Лицо с выразительными чертами, немного похожими на лисьи — видимо, в роду есть карелы или саамы, среди них иногда встречается такая тонкость. Глаза чуть презрительно сощурены — он также оценивает внешний вид Наума. Протягивает раскрытую ладонь для рукопожатия, а рука больше похожа на женскую — с мягкой розовой кожей, узкая, с длинными пальцами музыканта, большими ногтевыми пластинами. Пожимая её, Наум ловит себя на каких-то странных ассоциациях, но списывает на суету последних дней: за всё это время ему ни разу не удалось побыть со своими подругами. Степан Богданович прервал дебаты, напомнив о времени выхода, и предложил проводить Наума с Красильниковым до аэропорта. Всю дорогу — одеваясь в своё хорошо пошитое по фигуре пальто, вышагивая лёгким пружинящим шагом, здороваясь с сотрудниками и сотрудницами, которые правда реагировали на молодого аспиранта однозначными вздохами восторга, проходя КПП, — Красильников продолжал неодобрительно рассматривать Уилла. Наум чувствовал себя некомфортно, хотя раздражения не испытывал. Он понимал, что этот франтоватый юноша не зря задирает нос: в его работе по волнам средней длины высказаны очень необычные и прогрессивные идеи, которые стоит внедрить, если схемы окажутся рабочими. В машине, на которой их отвезли в аэропорт, товарищ Красильников, как самый миниатюрный, оказался зажат между Наумом и Степаном. И Наум опять поймал себя на том, что принюхивается к дорогому одеколону Красильникова — явно импортный, — и чувствует его жилистую мускулистую ногу сквозь ткань их брюк. Уиллу очень неловко — он ощутил реакцию своего любвеобильного тела. Но Наум неожиданно среагировал на это приступом паники и ужаса. Его добродушное принятие своих слабостей исчезло — память подсказала нужные параграфы законов — в этом мире связь с мужчиной жестоко карают. Уилл задумчиво всматривался в тёмные стёкла аэропорта… Ему надо отвлечься, поэтому он цепляется за отблески света в отражении, которые исходят от его больших очков в роговой оправе. Плохое зрение ему досталось по наследству, его мама вообще была слепа на один глаз. Вспоминая, он опять видит Зою тогда — крупную, некрасивую девчонку с выступающими вперёд зубами, с плоской грудью, сильным спортивным телом и жидкими волосами. В её этих бесформенных платьицах. Зато всегда сама, всегда одна. Она была единственной, кто согласился общаться с ним — лопоухим, странно выглядящим, озабоченным мальчиком. Уилл видит, что Наум отчаянно завидует своему брату, Ефиму — хотя тот младше на 7 лет, он уже гораздо более привлекательный, с этим вихром блестящих угольных волос над глубокими, почти чёрными глазами, выступающими острыми скулами и ещё по-детски припухшим ртом. Сам Наум — старший сын. Их отец, скорее всего, погиб во время войны — так думать безопаснее. Мать не вспоминает об этом. Наум всеми силами старается поддерживать мать и своих братьев. Не то чтобы только он — вся семья сплотилась в час, когда увели мужчин: оставшиеся в живых дядюшки делят доход между всеми ухаживающими за детьми сёстрами, жёнами. Но Наум всё равно чувствует себя ответственным. У него тогда была одна тайна — по ночам он просыпался в влажной постели. До нескольких раз за ночь. Не мог пройти мимо какой-либо более или менее привлекательной женщины, не опозорившись. Его орган жил своей жизнью и требовал так много. Поэтому Зоя спасла его: с ней спокойно. Она стала напарницей, соратницей в его поисках работы, в его попытках устроиться на вечернее в институт, в его путешествиях на старом мотоцикле. И, спустя небольшое количество времени, его первой женщиной. Уилл видит их пару — невысокий щупленький юноша, у которого не растут усы, отсутствует подбородок, череп широкий, тёмные кудри лежат непослушной кучей, из-под которой топорщатся большие округлые уши. Его по кроличьи крупные зубы всё время на виду из-за лукавой и открытой улыбки. И Зоя, что мнётся рядом, высокая и угрюмая, натягивая дешёвенькое, не идущее ей платьице на ещё плоский живот — там, после лета, уже зародилась его душенька, его солнышко алое. Сейчас, продолжая смотреть, он видит свою рано облысевшую голову, на ней крупные родинки, жидкие серые волосы не прикрывают по-прежнему широко раскрытые локаторы ушей, на которые так удобно класть шапку-ушанку. Несмотря на многочисленные победы, Уильям понимает — Наум никогда не забывал о своём внешнем виде. Уже перед самолётом Степан Богданович проверят путёвку и вдруг стремительно краснеет: — Нолик, ну ты, прости пожалуйста, — мнётся он. И Уильям, и Красильников оборачиваются посмотреть, что так смутило начальника, — тут проживание в одном двухместном номере записано. Наверное, Верочка подсуетилась, ты ведь… — Стёпа прикусывает язык, чтобы не сморозить при товарище Красильникове ещё большей глупости. — Ничего, разберёмся, — как-то вдруг по-человечески реагирует Красильников, протягивая руку за путёвкой. В самолёте любимая охота в поисках новых подруг нарушается близостью товарища. Наум старается привычно встретиться глазами с женщинами, выбрать, кто на этот раз будет с ним, пофлиртовать с стюардессами, но всё это выходит наигранно, результата не приносит. Красильников сидит молча, прижатый к окну. На людей в салоне он показательно внимания не обращает, хотя те же стюардессы проявляют к нему особое внимание. Через какое-то время интерес к нему гаснет. Встречают их оперативно. Уильям чувствует себя гораздо лучше — научные разговоры, интерес, сосредоточенность участников снимает часть ненужного напряжения. А, расслабившись, тут же ловит на себе несколько заинтересованных взглядов. Красильников же становится ещё тише — видимо, несмотря на апломб, для него впервой оказываться в таких кругах. При размещении на ночь пришлось долго объяснять ошибку с путёвками и удалось договориться на номер с двумя почти отдельными комнатами. После обильного ужина, прилично уставшие, они возвращаются в номер. Наум искусно делает вид, что забыл о своих давешних фантазиях, Уилл посмеивается и наблюдает за изящным коллегой. Красильников мнётся на пороге. В ресторане он почти не пил и теперь как-то затравленно осматривается в поисках бара. Уильям решительно подходит к небольшому холодильничку около единственного рабочего стола и, порывшись там, достаёт маленькую гостевую бутылочку французского коньяка. — Будешь? — Не откажусь, — потупил взгляд Красильников, — может быть, там ещё и Ванна Таллин найдётся? — Конечно, но мешать французский коньяк с ликером? — Наум заулыбался, как будто бы собеседник сказал несусветную чушь. Вообще, запас анекдотов и шуток у Наума приличный: на любой случай жизни, в любой ситуации они помогают, выручают, создают настроение и приносят радость. Поэтому обсуждать предстоящий завтра первый доклад оказывается неожиданно весело, и они расслабляются. Наум быстро выясняет, что юного коллегу зовут Игорем, что у него и правда есть финские корни, и он не женат. Но, по мере расслабления и близости Игоря, Уильям мрачнеет — он сидит в единственном кресле в номере, Красильников устроился на стуле и алкоголь на него действует активнее. Видно, что аспирант не умеет пить. Дорогой костюм по вещице оседает на спинке стула, а Уилл всё больше и больше подавляет растущее желание. Уильям смотрит на ловкую пластику этих длинных пальцев Игоря — как они ворошат непослушные густые волосы, как они мимолётной лаской касаются розовеющих губ, проводят по подбородку, гладят затылок в неуверенном жесте, вытягивая по женски длинную и изящную шею аспиратна. Отпивая ещё глоток обжигающей жидкости, Наум следит за тем, как нервная рука проводит в детском жесте по плотно обтянутому дорогой тканью бедру юноши. И ему хочется провести своей рукой по этому стройному, упругому бедру, он представляет себя этой рукой. Богатое воображение рисует, как он дотрагивается до этой обнажённой шеи своими губами, как трётся носом в том месте, где чётко очерченный подбородок встречается с шейной мышцей, как он вдыхает этот сладкий аромат дорогого одеколона и ищет под ним мускусный, пряный аромат Игоря. Он представляет, как целует по-мужски очерченную ямочку между ключицами, как отводит накрахмаленный ворот с плеча, как пропускает между пальцами эти политые лаком волосы, расчёсывает их, освобождает от лишнего. Сейчас, когда Уильям так подробно рассматривает его черты лица, впитывая каждую линию, лаская взглядом, не смея прикоснуться, у него возникает почти забытая ассоциация с Греллем — может быть, примерно так выглядел бы Грелль, если бы не красился. Он представляет себе тонкую шею Грелля, его огромные глаза, тонкий с небольшими крыльями носик, непослушную гриву волос. Каждое движение Игоря становится для Уилла олицетворением движений диспетчера. Наум сдерживается из последних сил. Надо бы занять ванну и лечь спать пораньше, чтобы товарищ Красильников ничего не заметил. Они встают в один момент. Красильников, пошатнувшись, падает куда-то на Наума. Уильям заливается густой краской. Игорь цепляется за плечи старшего научного сотрудника и замирает, покраснев тоже. Это мгновение растягивается на огромный срок: руки Наума скользят по стройным бёдрам для того, чтобы через минуту оттолкнуть, привести в равновесие. За эту секунду губы Игоря прикасаются к губам Уилла. Безумие накрывает их: всё накопившееся за вечер желание, так долго сдерживаемое, выплёскивается в этот поцелуй. Требовательно впивается Уильям в эти желанные губы, облизывает, посасывает, упивается близостью. Наум очень давно никого не целовал. Он пьёт этот поцелуй, восторгается им — жёсткие губы партнёра кажутся ему патокой, мёдом, который надо распробовать до мельчайшего оттенка. Уилл ощущает жадный язык, врывающийся в рот, и отвечает не менее жадно и властно, привычно подминая под себя неустойчивое тело. Уильям ловит себя на смущении, которое овладевает Наумом настолько сильно, что, прервав контакт губ, он готов остановиться. Несмотря на пульсирующий член, требующий продолжения. Несмотря на этот одуряющий запах. Несмотря на судорожно ласкающие его руки. Несмотря на то, что желанное тело плавится и открывается навстречу каждому движению. Ведь это мужчина. Наум плохо представляет себе, как в таком случае быть. Но, похоже, Игорь знает. Он не отпускает Наума, и его изящные пальцы уже пробираются под резинку трусов. Неожиданно сильно Игорь толкает Уильяма на кровать: ласки мужчины впервой и для Уильяма, и для Наума. Они доставляют необычное, глубокое наслаждение. Игорь быстро, решительно снимает всё лишнее: срывает ненужный уже пиджак, ловко расстёгивает оставшиеся пуговицы распахнувшейся рубашки. Он зарывается длинными ласковыми нежными пальцами в жёсткую шерсть на груди Наума. Наум доволен, наполнен предвкушением — он горд тем, что ему есть что показать — несмотря на его специфическую внешность, орган Науму достался знатный. Его фаллос радует всем — и размером, и упругостью, и обилием смазки. Игорь в восхищении застывает на миг, когда видит это чудо: в больших зелёных глазах читается восторг и немного страх. Он почти робко, кончиками пальцев проводит по нему, скользит языком по венке под уздечкой. Уильяму кажется, что он видит эти огромные глаза, глаза диспетчера. Последние границы, которые пытается установить Наум, сносит поток восторга от этого беззащитного и запретного вида широко распахнутых, смотрящих снизу глаз. Апогеем становится момент, когда Игорь делает то, что не делала ни разу Науму ни одна женщина — он заглатывает огромный член полностью одним ловким рывком. Наум уже не сдерживает стонов. Наум, а с ним и Уильям, кончал в ту ночь несколько раз — они отчаянно, жадно, стараясь не пропустить ни одного момента, реализовали все приходящие фантазии. Наум чувствовал, что шанса повторить, оставить на потом, у него нет, поэтому отдался желанию полностью. Уснуть удалось только усилием воли, помня, что на утро предстоит тяжёлый день. Утром, когда Уилл проснулся раньше, он уже не видел красного жнеца, но видел уставшего нежного юношу, лежащего рядом. Чувствовал вину Наума, его страх перед законом и всё дальше удалялся от этой жизни.VI. Как ты выглядишь?
1 января 2020 г. в 18:42
В последнее время Уильям был рассеян и задумчив — думал о непростой судьбе вступившей в отношения с Всевышним девушки — настолько, что это привело к ряду курьёзных происшествий, затмивших собой появление очередной папки.
За несколько минут до того, как Ти Спирс, не обратив внимания, открыл новое дело, он решил покормить своего питомца. Привычно набрав сачком криль из небольшого аквариума, он перенёс корм в большую чашу: несколько капель упали с сачка, но жнец не заметил этого. Он как раз стоял и завороженно, вспоминая давешние впечатления, наблюдал, как медуза оплетает своими щупальцами неосторожных рачков и по куполу расходятся импульсы тока. Наблюдая, Уилл заметил, что с другой стороны небезызвестный жнец заигрывает с его, Уильяма, секретарём. Резко открыв дверь, Ти Спирс скользнул взглядом по покрасневшей девушке и поинтересовался у Рона, что ему надо. Оказалось, что тот принёс на проверку документы.
Неуверенно войдя в кабинет, Рон плюхнулся на стул для посетителей и стал покачиваться, пока Уилл бегло просматривал и регистрировал количество отчётов. Нокс даже в какой-то момент настолько расслабился, что решил позволить себе закинуть ноги на стол шефа — это и привело к дальнейшим событиям.
Через секунду после того, как Рон водрузил свои щегольские штиблеты на край внушительного стола, одна из двух ножек стула, на которые опирался Нокс, попала в лужицу. Совершенно неожиданно жнец полетел назад, отчаянно взмахивая руками в попытке уцепиться хоть за что-нибудь. И он уцепился — в одно мгновение он сбил ногой кипу документов со стола и смахнул рукой маленькую гипсовую статуэтку, изображающую памятник Греллю. Статуэтка неуверенно пошатнулась, а мгновенная реакция Спирса только усилила неизбежное — метнувшийся навстречу статуэтке секатор сбил её на пол окончательно, разбив вдребезги хрупкое творение.
Спирс не знал, как реагировать на случившееся — в душе бушевала буря, сопровождающаяся растерянностью от отсутствия того горя, что должно было сопровождать потерю столь священной вещицы. Шумно втянув носом воздух, гневно сверкая глазами, Уилл наклонился над диспетчером и яростно прошептал «Вон!» — вот и всё, на что его хватило. Рон понял мгновенно и разве что не телепортировался — исчез из кабинета, даже не вставая на ноги.
Пока секретарь сметала остатки и бежала за маленькой чашечкой горького кофе для шефа, Уильям успел собрать все бумаги и сесть в кресло. Он привычно открыл первую попавшуюся из его папок и внезапно почувствовал, что его опять затягивают в чью-то жизнь.