Новая история жнеца Уилла, или Одно вынужденное воскрешение

      Яркие всполохи света отвлекали Уилла, а гремящая на всех возможных частотах музыка оглушала настолько, что Ти Спирс не слышал слов Гробовщика.       Гробовщик весьма изменился с последней их встречи — его длинные цвета белого инея волосы были обрезаны в ровную линию и уложены в модную причёску. Густая прямая чёлка по-прежнему закрывала глаза, но теперь в неё вплетались неоновые пряди зелёного, желтого, голубого цветов. Неизменной оставалась лишь косичка, лежащая на правом плече. Затылок же был настолько приподнят, что оголял тонкую бледную шею с вытатуированным в основании черепа номером бывшего жнеца. Его современная одежда — тонкий тёмный облегающий джемпер с воротником-стоечкой, кожаные штаны и щегольские сапоги с пряжками, — отлично подходила к антуражу этого ночного заведения.       Уилл долго решался на этот шаг — придумывал, что же будет достойной платой за информацию Гробовщика, что он готов отдать. Но, как оказалось, действовать пришлось быстро — Гробовщик уже давно не обладал постоянным местом жительства, найти его стало трудно, а тут Нокс сообщил, что вроде видел Гробовщика в клубе. И Уильям мгновенно рванул туда, нарушив пару правил.       Теперь же Уилл безуспешно пытался понять, что говорит ему Гробовщик, как и раньше перемежая короткие фразы хихиканьем. Его голос терялся, и даже те звуки, которые улавливал Уилл, никак не хотели складываться в слова.       — Мне надо понять… — Уилл старался перекричать эту какофонию, которую смертные с некоторых пор стали называть музыкой.       — Ты ведь меня совсем не слышишь, — неожиданно голос Гробовщика возник прямо в сознании Уильяма. — Большой мальчик вроде уже… — Легендарный зашёлся очередным приступом смеха.       — Это ты приносишь мне папки? — отчаянно орал Уильям.       — Удивительная вещь — эта жизнь. Люди даже не знают, каким сокровищем обладают. Их век так короток, но именно это делает их Уроки такими ёмкими. Смотри, они танцуют, такие юные. Ещё пару-пятёрку лет, и почти у каждого народятся детки, а потом, лет через пятнадцать, уже детки будут прыгать под музыку. И что же остается нам, в нашу вечность? Только музыка… — мечтательно транслировал Гробовщик Уильяму.       Уильям пытался вставить хоть слово в лиричный монолог Гробовщика, но кричать больше не хотелось, а говорить как он не получалось.       — Ты уверен, что хочешь играть именно в эту игру? — продолжил шелестеть этот могильный голос, тогда как отставной жнец жестом фокусника достал откуда-то замысловатое поле настольной игры. Рассыпая фишки по столу, он произнёс:       — В Го простые правила: надо захватить как можно больше территории. Ты же это любишь, не так ли?       — Я пришёл не играть, — упрямо отвечает Уильям. Он понимает, что собеседник его слышит и старается повторить способ общения старшего жнеца. — Мне надо узнать о папках…       — Ты хочешь узнать только о папках? Это всё, что тебя интересует? — льётся в его сознание холодный поток. Уильям чувствует, что растерян — он оказался абсолютно не готов к этому разговору. Его мысли сбиваются в кучу — он не понимает, о чём спрашивает Гробовщик, чувствует подвох. Есть ощущение, что Уилл опять в Академии и проходит какой-то замысловатый экзамен у экстравагантного преподавателя.       Ти Спирс смотрит на свою кучку фишек — это белые камушки с искусно выгравированной руной на гладкой поверхности. Разгадать, кто играет с ним в эту загадочную игру, или пройти предложенные уроки?       Уильям поднимает глаза: Гробовщик, скорее всего, смотрит на него, лицо его спокойно, даже улыбка не кривит широкий рот бывшего жнеца.       — Что же ты можешь сделать, мрачный жнец? — шепчет Легендарный и вдруг резко швыряет свою чёрную отполированную фишку в глаза Спирсу. Рефлекторно вскинув руки, тот ощущает, как камень впивается в кожу.

***

Цикл       Цикады, невнятное шуршание насекомых, стучат и чуть трутся голые веточки редких кустарников. С гулким воем гуляет ветер, шепчут осыпающиеся песчинки, глухо стукаются друг о друга небольшие камушки.       В Песни слышится предвкушение.       Редкие ледяные капли появляются на поверхности. Прорывая тонкий слой почвы, расталкивая неподатливую землю, к этим каплям со скрипом тянутся сухие и жадные отростки растений. Звуки угасают.       На несколько мгновений Песнь замирает.       На темном небе следы от ночных облаков. Пики гор скребут светлеющий купол. Первые лучи прорезают ночную пелену. Мир вздыхает заново. Лепестки, только что жадно сглатывавшие крохи влаги, сжимаются. Скорпион ловит муху, другой — деловито роет песок. Гриф, спикировав на землю, проклацал своими когтями. Небольшой трупик грызуна ещё пока не начал парить, приглашая на пир. Маленькие кролики завозились — настало время приниматься за дела.       Песнь набирает силу, наполняясь живыми переливами, голосами и действиями, звучит перекличками, вовлекает…       Лучи разогревают землю. Огненный шар Солнца палит. Кто может затаиться — затаился. Прижавшись к входу в нору, крыса грызёт зернышко. Небольшая ящерица распласталась на камне и нежится. Её язычок шуршит и чуть пощёлкивает. Поднимается слабый ветер.       Песнь гудит раскалённым камнем, свистит горячим воздухом, выбивает ритм расплавившимися сердцами привыкших к этому миру животных.       Кружится пыль. Шакал поймал ящерицу. Трещит кустарник, осыпается труха. Щёлкают камни, где-то лопаясь. Сила ветра растёт.       Песнь грохочет треском Солнца, гремит иссушёнными землями, воет раскалённым песком.       Песнь зовёт.       Последние лучи слизывают безжизненность раскалённой пустыни. Насекомые шуршат и суетятся под оживающими растениями. С горы поживиться спустился величественный козёл, осмотревшись, сделал ещё прыжок. Под светом всплывшей из-за хребта Луны мягко скользнула в тень камней пума.       Песнь звучит ночным мраком и прохладой, в её нотки вплелся нежный шорох, деликатный отзвук дня, деловая активность и отдых — песнь готовит всё к новому циклу…       И цикл повторяется, раз за разом.       Раз за разом… Вечность       Множество раз, так много, что они сливаются в единый поток, единое кольцо без начала и конца…       Песнь становится большим циклом.       Цикл за циклом изнуряющей жары, палящего солнца постепенно сходят на нет. Приближаются пронизывающие ночные холода: снег пробирается туда, где обосновалась скудная жизнь.       Песнь переливается оттенками воющего ветра, потрескивающих кристаллов воды, замерзающих камней, которые днём опять попадают под горячее Солнце.       Потом Песнь скулит и плачет — приходит тоска и гибель. Многие умирают. Песнь остаётся, но обновляется земля.       А после Песнь начинает ликовать первыми каплями дождя, петь струями ливней, журчать оживающими ручьями, омывающими камни.       И, наконец, это происходит — Песнь, достигая своего апогея, становится гимном, танцем жизни. Пески оттеняют его великолепие, его шальной ритм — надо ведь успеть до того, как испарятся последние капли воды. Звучит призыв, звучит единение. Земля дышит полной грудью легко и просто, улыбается в своей Песне каждому новому творению. Выстреливают сквозь размякший грунт побеги растений, вылупляются личинки, рождаются детёныши животных и приветствуют этот мир.       Время ликования сменяется временем раскалённого Солнца.       И этот большой цикл тоже повторяется раз за разом. Нет времени. Просто циклы. Один за другим, сменяя друг друга. Абсолютно разные, но абсолютно похожие. Без начала и без конца. Песнь зовёт его.       Каждый прыжок дикого козла, каждый треск раскалённой земли, стон земли, скованной льдом, помогает ему. На целую вечность… Цикл за циклом без возможности изменить что-то — просто слушать Песнь, наблюдать жизнь, гореть в Солнце и замерзать. Принимать всё.       Движение происходит по велению Вселенной, но приближает его к цели… цикл за циклом… но это не важно — времени не существует…       Тёмной ночью, под свет Луны, после выпавших дождей он достигает: он начинает скользить.       Теперь он может танцевать вместе с Песней — он сам песня, она звучит и в его пустом сердце.