Evil and a heathen

Озябшие костяшки пальцев с силой коснулись двери уже третий раз. Чистое упрямство не позволяло молодому почтальону просто сунуть письмо в щель дверного проёма и уйти восвояси. Когда он получал в списки адрес некоего Франца Фердинанда, то относился к сочувственным взглядам старших товарищей с удивлением и скепсисом, а краткое описание того, что являет собой учёный, живущий в глубинке, вызывало скорее интерес. Сейчас же, спустя многие часы пути по сугробам, непроторенным дорогам и порой слыша что-то подозрительно похожее на волчий вой, он был согласен: селиться здесь может только сумасшедший. Спасибо, что ещё встретился по пути егерь, подсказавший, что дом в паре миль на запад не заброшен и является пунктом назначения. Упорство было вознаграждено и за дверью завозились. Природное явление под названием «доктор геологии и палеонтологии» наконец явилось миру: босое, небритое, лохматое, в наспех накинутом халате поверх замотанного у талии клетчатого пледа, ещё и подслеповато щурясь. Если бы научное светило было светилом реальным — мир бы уже был уничтожен, поскольку излучало оно сейчас только лучи ненависти и недосыпа — и это в пять вечера в декабре! — Кто вы? Я вас не знаю. — наконец изрёк хозяин дома. Тонкие брови, и без того сердито изломленные, приобрели ещё более драматичный изгиб. — Ид… о, письмо. — Прежде, чем он успел произнести завершающую фразу, явно поставившую бы точку на общении научного мира с народом, сонный взгляд, которым мысленно примерялись, как бы откусить лицо разбудившего поганца не хуже тех волков, по счастливой случайности упал чуть ниже. Без объяснений оттеснив почтальона в сторону, Фердинанд деловито прошествовал за порог, зачерпнул пригоршню снега и зарылся в него лицом. Как только глаза решили открываться не на полставки, он отряхнул ладони, отфыркался и, наскоро расписавшись о получении, выхватил конверт, снова нырнув в тепло дома. Сунув мокрую горку чаевых, которые, похоже, на подобные случаи держал где-то у выхода, неприветливый хозяин захлопнул двери. От хлопка за спиной гонца с крыши над крыльцом осыпалась мини-лавина, давая понять, что того окончательно оставили с полной горстью американских центов вперемешку с крейцерами, эре, геллерами и одним мятным леденцом, а также убеждением, что в геологи берут исключительно тех, кого антрацитом по голове стукнуло. Хоть бы чаю предложил, что ли... *** — И что это? — поинтересовался Фердинанд уже в пустоту дома, держа конверт двумя пальцами за уголок и разглядывая с тем же брезгливым любопытством, с которым смотрел летом на дохлого опоссума, забравшегося в дом, похоже, только для того, чтобы скончаться. Хотя лучше бы ещё одного такого бандеролью прислали, честное слово. Имя автора послания доставляло примерно те же эмоции. Некий Спенсер, смахивающий на задумчивого долговязого аиста человек, периодически мелькавший в поле зрения во время конференций. У него были вечно серый костюм, уныло-одухотворённое лицо и весьма странные взгляды, слабо вязавшиеся с родом занятий. В последнее время тот говорил о недавно зародившейся теории «научного креационизма», пытающейся за уши притянуть всё происходящее в мире как замысел свыше. Подумать только: миллионы лет эволюции для того, чтобы его, живущего в слабо досягаемой глуши, выкапывали из постели — в редкий между экспедициями выходной, между, прочим, день! — ради переписки с человеком, который считает, что останки динозавров — суть Божье испытание веры и созданы-состарены они Творцом искусственно. Будь у Фердинанда единовременно музыкальный слух и пианино — он бы перед чтением письма сымпровизировал бодрую тему для споров с креационистами, но вместо этого придётся обойтись поздним ланчем. Всё равно сна уже ни в одном глазу и изображать в ворохе одеял (бес)полезное ископаемое дальше смысла нет. Вот уж точно утро начинается не только не с кофе, но и не утром. Когда план минимум был выполнен, а забытые на каминной полке очки — найдены, можно было с остатками чая засесть за чтиво. — «Уважаемый Доктор Фердинанд! Сталкиваясь с вами на конгрессах и слушая речи, пронизанные духом новаторства, я остался под впечатлением! И пришёл к выводу, что на данный момент вы — один из острейших умов научного мира»… да, я такой, — очень скромно подтвердил «один из острейших умов научного мира». — Именно поэтому я заранее не согласен. Что там дальше? — «Думаю, как человек разумный, вы согласитесь, что всё вокруг создал именно Господь Бог, бесконечно милосердный»… нет, не соглашусь, — уголок рта нервно дёрнулся. — Ни разу он не милосердный. Меня вон вообще ненавидит, раз послал идиотов в выходной. — «И если люди, созданные по божественному подобию, на деле произошли от обезьян, то почему вторые не вымерли?»… какой кошмар. В компенсацию вместо них вымру сейчас я. — раздражённо поправив чёлку, невольный мученик науки покосился влево: на нервной почве стоявшая рядом табакерка становилась всё более привлекательной. Слушать аргументы создания из Страны Эльфов, в которой не действуют законы физики, биологии и здравого смысла становилось всё тяжелее. — «Ещё приспешники эволюционного учения почему-то умалчивают тот факт, что между рептилиями и птицами, которые считаются родственными видами, нет переходных форм, то есть существует большой пробел»… да между ушами у тебя пробел, левым и правым! — с хрустом сжав в кулаке начало монолога, практически взвыл тот, кто в это мгновение уже успел пожалеть о том, что вообще открыл дверь. Будь тут раздражающий собеседник, далёкий от биологии, ему бы прочли яростную лекцию о птицетазовых динозаврах, о ящеротазовых и том, что птицы, — о, чудо! — относятся к другому классу чисто формально, но вместо этого в ход всё же пошла табакерка и стеклянная трубочка. Щедро отмерив себе порцию нюхательного табака и вдоволь отчихавшись после неё, можно было снова разгладить смятый лист и попробовать продолжить чтение. — «Также Homo sapiens neanderthalensis, они же так называемые неандертальцы, были реконструированы из останков нескольких человек, в разной степени обезображенных артритом и рахитом, деформирующим кости, в том числе не исключено влияние и на черепную коробку. А отдельные фрагменты черепов по строению, возможно, даже ослиные». За этим комментариев не последовало, но по выражению лица Фердинанда вполне красноречиво было ясно, кого именно он считает обладателем деформированного рахитом черепа. Возможно, даже ослиного. С этого момента чтение продолжилось в гробовой тишине, нарушаемой разве что скептическими хмыками и стуком стакана, жидкости в котором исправно убавлялось. Кажется, вместо чая под эдакое чтиво стоило предпочесть бурбон. Перечитав несколько раз и запомнив содержание, Франц не без удовольствия скомкал письмо и отправил туда, где ему самое место: в камин, после чего засел за ответ, стараясь не касаться ничего левой рукой, касавшейся табака. Родилось три десятка строк, в которых он, между прочим, даже удержался и не наградил своего оппонента каким-то сомнительным эпитетом. Можно собой гордиться. Точнее, можно было бы: взгляд сам собой ушёл в сторону пламени, в котором весело трещало недавно послание и постскриптумом была выведена благодарность за прекрасное топливо. Что же, на этом дела окончены. Очки с переносицы перекочевали на стол, а сам Фердинанд — к кухонным полкам, за вином. Если идти на привычную прогулку уже поздно, то остаток вечера можно провести за глинтвейном и чтением привезённых из недавней экспедиции в Норвегию сказок. По крайней мере, звучат они столь же фантастично, зато не притворяются истиной.