Новый Ресдайн

      Краски блекнут, когда это существо выходит из портала.       Больше ничего не происходит; просто мир сереет, выцветает, немного затормаживается.       Долгожителей даже среди велоти хватает, но Дагот Гилвот - уже не кимер.       Он старший в роду, хоть ур-Дагот и принадлежит теперь - управляем теперь - Хортатором.       Он - средоточие силы Черного Шалка Отступника. Он заинтересован в силе Шармата, он изучал и анти-ЧИМ, и Пробуждение, и Врата. Он - существо обливиона, желающее стать князем новой кальпы. Вопрос времени, когда они с Атерасом вцепятся друг другу в глотки.       - Зачем ты меня позвал, племянник? - интересуется Хозяин алых и черных чернил.       - Чтобы ты научил меня тому, чего не успел, - шепчет Эндас одними губами.       Он боится дядю. Боится не потому, что не может дать отпор; результат прямой схватки, скорее всего, закончится плачевно для обоих. Но Гилвот может вывернуть саму душу так, что никто ее на место не поставит. Эндас все еще не совсем здоров, и зацепиться за все его трещины просто.       Он здесь вопреки любому здравому смыслу - здесь, на границе Изменённого Нирна, там, где перестроенный Заводным Городом и Хортатором порядок обращается хаосом. Фронт переделанного мира растёт постепенно.       Сейчас СОН обрывается в ПРОБУЖДЕНИЕ чёрной лентой, за которой сердце неудержимо сорвётся в пустоту. Обливион где-то выше и над. Этериус - одинаковый и бесконечно изломанный всеми ВАРИАНТАМИ. Небо - просто мутно-разноцветное пятно.       Эндасу зябко на границе мира. Ему кажется - зачерпни он тьму пальцами, познает тысячи своих отражений, и те разобьются.       - Научи меня лечить - просит он Гилвота.       - Кого?       - Себя и другого.       Гилвот редко смеется, потому позволяет себе только улыбнуться краем рта. У него совершенно черные, без зрачков, матовые склеры и покрасневшие веки. В Обливионе зрение не так нужно, вернее, нужно не такое, как на Нирне.       - В другой версии, Эндас, ты мог бы стать моим лучшим учеником. Но в этой ты мягок. Не хочешь раскрыться полностью, так обремененный этической риторикой.       - Научи меня лечить. Передай мне черные чернила, и я не побеспокою тебя больше.       - А зачем мне это, не умерший вовремя сломанный ты ключ?       - Ритуал предложил ты, а не Утол. Резню Темери спровоцировал ты. У меня было время вспомнить и подумать, и я уверен - ты предал нас всех и своего брата - первым.       - Не стоит переписывать историю. Я жалел Тейрана и не желал брать ур-Дагота на свои плечи. Всё, чего я хотел - жить мирно.       - И именно этого был лишён.       Эндас распрямляется.       На нём длинное алое одеяние, сшитое точно по его худощавому телу; статность, прямые линии, благородство. Эндас - обломок княжества, что воскресает. Он никогда не смел претендовать, но теперь само княжество претендует на то, чтобы получить лидера.       Гилвоту не нравится видеть на нём древние регалии. Мальшика-Темери, Телванни. Должен знать своё место. Гилвот не видит, насколько они сейчас похожи, пусть Эндас выглядит моложе (их разница в возрасте уже совершенно не имеет значения).       - Ты заставил меня жрать пыль на Нирне и в Обливионе, дядя. А я прошу у тебя такую мелочь. Ты помнишь, что я делал для своего отца; хочешь, я буду пытать и твою тень?       - Никс-щенок.       - Твой ученик. Покорно благодарный за знания, - Эндас сгибается в поклоне. - И за всю науку. Но ты со мной не закончил.       Гилвот делает неуловимое движение, но попадается - племянник успевает перехватить его тень; поединок здесь - напряжение струн воли.       Тень Гилвота корчится, мнётся, потом разрастается, пытается поглотить дрожащую дымку, что Эндас позволил себе оставить. Но у Гилвота нет за плечами целой жизни, где главным делом было - ускользать.       Эндас прячется и ударяет, прячется и ставит подножки и подсечки, вынуждая атаковать. Гилвот не ведётся - наблюдает. Высчитывает, откуда идут удары. Тогда Эндас наоборот выступает открыто; бросается вперед, словно собираясь ударить в глаза, но всего лишь молниеносно отсекает обсидиановым ножом часть косицы Гилвота.       - Спасибо, дядя.       - За что?       - Мне не нужны чёрные чернила; мои песни слышны без них. Я получил то, что хотел.       - Дурак. Никто уже не способен зачаровать меня, используя частицу плоти.       - Зачем мне ты? - улыбается Эндас.       И пропадает.       Чтобы нанести на холодный песок изначального эха символы пустоты, нужны лишь руки и кисточка. Теперь у него всё есть.              * * *       В Спиральном Мотке всегда изумительно не-тихо.       Длинные извилистые коридоры затканы паутиной; гигантские светящиеся грибы прорастают сквозь рвущиеся завесы, а крупные кристаллы сияют зловещим кроваво-красным цветом. Эти кристаллы покрывают стены, потолки, пол и скалы — они повсюду.       Они вездесущи.       Прядильщица пробуждается от дремоты и рассматривает своё лицо в одном из них - осколке, который она отполировала за многие века.       Её лицо не меняется; сколько бы она ни тешила себя, но нет ни морщинки, ни следа каких-либо изменений, болезней, напряжения. Равнодушие привычно сменяет равнодушие, и прядильщица переводит взгляд на большой кристалл, свою работу. Фигура в нём всё так же пытается пошевелиться. Это вызывает тупое недоумение и позыв погрузиться в работу.       Паукородный-сновальщик, как ему положено, снуёт туда-сюда. Носит еду. Убаюкивает. Но кто-то ловит и [наверное] жрёт его - что ж, обычное дело, и внимания обращать не стоит... Прядильщица знает, что должна прясть кошмары, прясть всегда, бесконечно, не отвлекаясь, ведь у неё подходящая для этого душа - бесконечно истекающая болью и ядом. Все пауки порождают свою паутину откуда-то из глубины тела. Она - порождает нити отчаяния, они нужны Госпоже, чтобы вдевать в свои Иглы.       Сновальщики приносят еду… иногда еда кричит, но кошмары, что можно достать так, слишком просты и одинаковы. Так что стоит продолжать собственное творение…       Но прядильщица чем-то расстроена. Недовольна. Её полусонное, одурманенное бытие чем-то нарушено. Она пытается осмотреться, отодвинуть разум от полотна, и испытывает раздражение - её изящное, полу-мерское, полу-даэдрическое тело, на уровне бёдер соединённое с паучьей сущностью, вдруг кажется ей таким неуместным. Какая-то тень витает вокруг, вызывая откровенную докуку - прядильщица пытается отмахнуться. Её меретические уши слышат плохо; с помощью волосков на своих длинных лапах она способна очень точно определять место излучения звука, интерпретируя движение воздуха, произведенного этим звуком. Но тень звука не издаёт, и прядильщица дезориентирована.       Что-то ударяет её по правой передней ноге. Прядильщица шипит; новый удар приходится по педипальпам. Она бессмысленно размахивает конечностями, борется - сама не зная с чем, рвёт пряжу, разносит своё маленькое гнездо. Сновальщики убегают в страхе.       Что-то рвёт паучью плоть. Прядильщика шипит уже от боли; её попросту свежуют; что-то жжёт, вырывает её из самой себя, очищает от лишней плоти, переделывает. Что-то… кто-то.       Прядильщица перестаёт сопротивляться и просто плывёт в агонии. В агонии есть что-то знакомое. Боль столь очищенная, что она почти исчезает, как звук на высокой частоте.       - Здравствуй, - говорит ей кто-то. Или что-то. Что-то, что имеет скальпель вместо души.       - Дай мне умереть, - просит прядильщица, и тогда он отсекает её [сознание-пряжу, что было даровано как предназначение].       Его действия точны. Не-прядильщица удивляется [не знает, кто удивляется, потому что её личность расслоена]. Подбирает окровавленной рукой осколок кристалла и смотрит на [чьё бы оно могло быть] лицо женщины.       Чёрно-алые глаза совершенно безумны.       К тому, кто [продолжает отделять от её плоти и души огромные куски] присоединяется Иной. Он менее плотен. Он - свет, исцеление, поддержка и тепло. Он всегда хотел протянуть ей руку.       Ирет благодарно тянется к нему; не узнаёт, но тянется, понимая, что не должна сейчас ничего понимать. Младший брат почему-то жив, и почему-то помогает ей перелинять обратно.       Она - не прядильщица. Она - Ирет Дагот, которую, наверное, постигнет гнев Мефалы, потому что дары не принято снимать, как платье. Но Ирет не просила. За ней просто пришли.       Или Моток развивается?..       Ирет держится за свет, хотя не помнит имени.       Эндас оставлят её в покое на время, разбивает кристалл-зеркало, который она всё это время оплетала толстым, толстым слоем ужаса.       Морвин наконец получает возможность дышать, но это не спасает его ум; он становится Шалком, становится Тенью, становится Никс-Волом, становится источающим кровь и гной Алчущим, становится Вампиром, и тут Эндас хватает его за горло и заставляет тоже смотреть в свет.       - Я всегда крал лучшие из сломанных вещей, - говорит Эндас Дагот. - И мне незачем расставаться с таким искусством. Сегодня я похищу вас троих. Но если вы посмеете оглянуться, я оставлю вас дреморам.       Ирет слишком испугана и [устала видеть осколки; всё дробится; её зрение перестраивается, слух перестраивается, она не умеет ходить на двух ногах, не умеет не слышать], Морвин [движение без усилия слишком легко даётся] мечется, едва осознавая взломанность клетки.       Тень, которой не может быть, пытается удержать сознание обоих.       Эндас выдёргивает всех из Обливиона - так быстро и грубо, чтобы никто не успел опомнитсья и обернуться.       Там, по ту сторону, вывалившись кубарем посереди пустоши, он сжимается в комок, едва давая себе передышку, а потом продолжает [лёжа на спине и боясь увидеть тела].       Соединить сосуды соединить ткани соединить души и тела перестроить лимбическую систему снять невный шок удалить встроенные системы самоуничтожения восстановить удалённые программы реконстрировать мозг откатить личность переустановить рефлексы дыхания.       Он позволяет себе ПОСМОТРЕТЬ только к рассвету.       Тела два. Третий, увы, пока что не иное, чем призрак.       Но у этого есть потенциал.       Ирет и Морвин Даготы лежат на песке - обнажённые и окровавленные, перелинявшие, заново рождённые и немые от ужаса снова быть собой.       Эндас закрывает лицо руками.       Скорее всего, он всё разрушил - их с Вивеком спокойную и счастливую жизнь. Своё служение - он… спас много жизней, выправил уже много судеб, почему было не ограничиться ролью лекаря? Может быть, даже безопасность Нового Ресдайна.       Но как бы ни обращалась с ним остальная семья, Ирет и Морвин…       Если они безумны, Эндас хочет дать им покой. Если нет, то они станут его величайшим вызовом. Он выбрался со дна сам. Он знал, за что цепляться. Он просто не мог их оставить, раз уж узнал, что происходит… Гилвот.       Всегда и во всём - как кость в горле. Дом Дагот пал из-за… или просто так хочется найти виноватого?..       - Мой народ и правда исчез навсегда, - растерянно произносит призрак, о котором Эндас почти забыл. - Как печально-удовлетворительно. Куда мы направимся?       Эндас с трудом поднимается и мотает головой. Его одежда - какие-то клочья и грязь. Рассматривая то, что сотворил, Эндас хохочет, понимая, что способен сейчас заговорить брату и сестре кровь, и они ПОЙДУТ через пустошь за ним, ещё не соображающие даже, как двигаться - и это, кажется, единственный способ их как-то транспортировать, потому что он, маг, хозяин всех чернильниц на свете, не додумался подготовить хотя бы повозку, а портал… ну, нет.       Он не хочет выпасть Векху на голову с ЭТИМ.       Он не уверен, что не захочет провалиться в землю; что Хортатор не убьёт его; что архиканоник… не СКАЖЕТ, что ОШИБАЛСЯ.       Он не уверен, что поступил правильно, но кошмары были слишком настойчивы; никто, никто, никто не должен переживать то, что он сам испытал в Хладной Гавани.       Неуютно… но Эндас знает цену ужасу - а неловкость готов оценивать сам, раздавать за грош. Пусть его судят.       Где-то на середине пути Ирет приходит в себя и плачет, тихо всхлипывая, не умея перестать - Эндас уже успел купить у проходившего мимо караванщика за свой перстень двух гуаров и соорудить из сухих губок и смолы, подсушенной магией, волокушу. Теперь идти хорошо.       Ирет плачет - впервые за тысячелетие её лицо искажается, а до Морвина можно дотянуться. Призрак двигается за ними - у него нет иной гробницы, чем оживающая память последних старых Шалков.        Морвин плакать ещё не способен, хотя его глаза открыты.       Храм в нескольких часах пути, и Эндаса уже ищут.       Эндас знает, что всегда останется тем, кем сумел себя сделать - посредником между мирами. Не Печатью. Не затычкой. Не стражем и не запором: тем, кто приходит ко всем вратам и закрывает лживые грани насовсем.