Неужели правда, что мы живем на земле?
На земле мы не навсегда: лишь на время.
Даже яшма дробится, даже золото разрушается,
даже перья крикуна рвутся,
на земле мы не навсегда: лишь на время.
(известная книга)
В Храме тихо. Тихо бывает перед бурей; или когда все улеглись спать, или когда полуденная жара сделала всех сонными и вялыми. Бывает тишина отсутствия, и тишина покоя, и тишина торжественная, только и ждущая нарушения… Так вот, в Храме она на этот раз совершенно особенная. Все слуги ушли на праздник. Архиканоник Нэлс Дравен снова устроил поучительную и глубокую мистерию для всех, у кого есть голова на плечах. Волнуется, конечно же: Хортатор последнее время беспокоен, бывшие Трибуны — шалят, и только у одного Вивека ничего не происходит. Эндас сидит у подножия статуи Велота, рассеянно поглаживая панцирь Запятой. У этой никс-суки удивительное количество мозгов для насекомого. Она ласково стрекочет и попискивает, бодая ладонь Эндаса, лижет ему ноги, умудряясь их не обжигать. Изящные ступни с протезированными пальцами оставляют всюду заметный, тяжёлый след, если Эндас не пользуется Тенью, но никс-яд мог бы и им повредить. Вивек возникает как-то вдруг и садится рядом, но предпочитает устроиться не на самом постаменте, а у Велота прямо на сандалии. Запятая выгибает мандибулы, словно зевает, подходит понюхать его одежду, от которой несет жертвенным пеплом. — Как праздник? — спрашивает Эндас. — Нелс многому научился у Аландро. Иногда мне кажется, я снова у трона, бьюсь за внимание собственных воинов, но оно упархивает из рук и садится на чужое плечо. Данмеры слушают уже не бога и не Хортатора, но каноника. — Новая Эра, новые лидеры. Запятая встает передними лапами Вивеку на колени и радостно чихает ему в лицо. — Чем ты её кормил? — спрашивает Вивек. Они оба помнят, как при помощи никс-гончих кимеры пытали пленных. Их слюна с каплями кислоты выжигала глаза. Они оба помнят вещи, которые теперь ниC0(g)DA не существовали. — Ни за что не догадаешься. — Я не в настроении сегодня, прости. Просто скажи. В Вивека летит какой-то серый сверток; он ловит — руками, не телекинезом, и изумлённо вскрикивает. — Пепельный маис?! С первой эры его не видел. Эндас вздыхает и сползает на пол — тискать и обнимать Запятую. — И не увидишь. У меня было несколько семян. — Зато за Первую Эру наелся вдоволь… — продолжает Вивек. Проводит ногтем по внешнему листу, разворачивает початок. Держит в горячих ладонях, пока тот не начинает вкусно пахнуть. Потом в задумчивости кладёт на стилизованный каменный лист. Еда старых времён. Еда бедняков и беженцев, а потом — воинов Неревара, что давали клятву питаться лишь плотью врагов, пока не отбросят недов обратно в их снежные земли. Время шло, схватка следовала за схваткой… Пепельный маис, как известно, растет только на крови. Им засеивают поля, оставшиеся после побоищ, когда нет сил убрать трупы — а живым нужно что-то есть, и формально початки, серые снаружи и алые внутри, и правда берут свои соки из плоти павших. У пепельного маиса нежный вкус — но по обычаю касаться его могут только те, кто пролил кровь, напитавшую почву… Вивек вдруг закрывает лицо руками. Голос его глух, но звучен; это один из тех моментов, который просто не может «пройти». Узор твой, Боэта-воитель, змеиною кровью раскрашен. Сверкает твое оперенье, Кормилица Чармы. О, жизни основа, маис божественной пашни! В руке твоей жезл с бубенцами, мотыга в руке моей липкой. В тринадцатый день — даэдра, кормилица Чармы, колючкою трамы поле мое бороздит и готовит. Тебе, мать воителей, бог и богиня, мы в жертву приносим недийца — он в перья обряжен. Вот солнце взошло, и взметнулись военные кличи. Вот солнце взошло, и взметнулись военные кличи. Да будут погублены пленные мужи, а край их да сгинет! Недиец в оперенье обряжен, ведь перья — твое украшенье, и храбрые воины тоже — твое украшенье… Гимн стар, как время, слова его жгут язык. Он повторяется хом в тысячах инфопотоков. Эндас разламывает початок пополам и невозмутимо принимается есть, бросая некоторые зёрнышки Запятой. Забирая свою долю, Вивек не спрашивает, на чьей плоти Эндас всё это вырастил. Вполне возможно, что занял «корпрусный садок» у Дивайта Фира. Это не так важно. Сегодняшний осколок e}{0-прошлого был от Боэты, не от Мефалы, значит, континуум снорукава «Новый Ресдайн» ещё целостен. — Тебе не кажется, что утратив право на ненависть, данмеры лишились самих себя? — спрашивает вдруг Эндас. — Мир лучше войны, так они говорят. Но не родился тот вор, что смог бы забрать подобные вещи. Яд, пролитый в воду, не растворяется, но отравляет весь источник. Они не говорят о Молаг Бале. Они не говорят об истинном смысле насилия, потому что и без того поняли каждый на своей шкуре, что такое попасть в Чёрную Кузницу и Железную Комнату и быть закалёнными немыслимыми страданиями. Бури миновали, оставив их сперва мёртвыми, потом возродившимися. Самое сердце духовного меча остаётся гибким, а края — тверды и остры. Иначе он ломается. Впрочем, можно остаться железным прутом… Они не говорят, но мыслят одинаковую информацию, заботливо поправляя детали в потоках друг друга. Убрав Насилие, всего лишь увидишь, как новые ненависть и гнев родятся из самого сердца благих намерений. Снова и снова и снова и снова. В прямой ненависти, прямом соперничестве и противоборстве есть благородство, а в скрытой лжи — нет, но Эндас и Вивек никогда не говорят об этом, потому что обыденный ум страшится подобных вещей. Думать достаточно. Они встречают рассвет вместе, а потом Эндас просит Вивека научить его пользоваться шехаем, и тот открывает тайну, как извлечь меч пустоты из боли и радости своего сердца. Запятая играет с огрызками от маиса: ей всё равно, что жизнь восходит на смерти, а глупцы всегда мечтают остановить время и цикл. — Сердце мое, похититель песен, где ты их ищешь и где находишь, ты, собиратель и попрошайка? — веселится Эндас, вертясь и приплясывая на месте с новой игрушкой. — О, Векк! Я призву семизмейную и попрошу её вернуться к нам стеблями! Я сам прорасту в её славу! Но вот осыпается зерно маиса: жалок початок голый. Таким же буду я: костей цветущей горстью, на берегу, у желтых вод, простертый, мертвый… Это зачин. Это зачаток песни — Эндас бросает его ветру, танцует, окунаясь в древнее время. Векк рядом, он помнит, он умеет _подхватывать_, и объяснять ничего не нужно. Зерно растят вместе — и кровь проливают твёрдой рукой на заждавшуюся мягкую почву… Нужно просто отследить, куда Эндас закинул удочку — в какое где и когда — и выловить остаток песни… Упало в землю зерно — прорастает цветами, Белые стебли из алого пепла восходят, Кости цветущие — словно разверстый вопрос, Обращённый молчанью. Страстное сердце в цветы влюблено — Пусть они будут моими! С песней страдаю и с песней живу Я, Векк и Векк. Страстно люблю я цветы, Пусть они будут моими! Счастья мне нет на земле. Куда нам пойти, чтоб от смерти укрыться? Если бы вдруг я стал изумрудом, Если бы золотом стал — Был и тогда бы я в тигле расплавлен, Был бы навылет сквозь сердце просверлен Я, сын себя самого — и маиса…