Мой любимый младший брат

— Отлично! — в восторге отозвался Диггори, не веря своим ушам. — Тогда просто смотри мне в глаза, а я… Гарри прервал его, положив ладонь ему на лицо, закрывая глаза. Седрик удивленно замолчал. — Ты же понимаешь, что ты не можешь творить в моих мозгах, что тебе вздумается? — Гарри, я!.. — Я еще не закончил, — прохладно оборвал его сбивчивую речь парень, все еще не убирая руки. Седрик просто кивнул, не отстраняя лица. — То, что сейчас произойдет, высшая точка нашей дружбы и доверия. И тут большое значение играет именно мое доверие, а не твое. Потому что я не владею ментальными техниками. И если ты что-либо изменишь… Так, как ты это сделал с несчастной Чжоу, которую ты, по твоим же словам, любишь… Если ты изменишь мои эмоции, память, чувства… — Гарри. Диггори все же отклонил голову, мягко обхватив чужую ладонь. Он посмотрел на Гарри серьезным спокойным взглядом. — Я не приемлю никакого рода насилия по отношению к тебе, я говорил уже. Мне это невыносимо. Тебе не нужно меня бояться, никогда, — он поцеловал чужие пальцы. — Ты прав, я бы мог это сделать. Мог так просто, даже без твоего согласия, у тебя абсолютно нет никаких щитов. Как раскрытая книга для менталистов. Гарри напрягся, не ожидая подобного ответа. Точнее, парень даже не подозревал, что его дела с разумом настолько плохи. И, действительно, просто чудо, что до него еще никто не добрался. Не успел. Просто потому что изменения произошли слишком быстро, и до этих самых пор никому не известный гриффиндорец никого не интересовал. — И я так же бесконечно против некоторых твоих… Особенностей, если это так можно называть. Твоих решений, жизненной позиции и выбора. Ты это прекрасно знаешь, потому что я бесконечно честен с тобой. Разве уже только это не дает мне шанса? — И ты оставишь все, как есть? Ограничишься лишь своим присутствием? — негромко спросил парень, все еще ощущая напряжение. — И мне не нужно опасаться, что разомкнув глаза, я очнусь совершенно другим человеком? Диггори некоторое время помолчал, и его силуэт во мраке комнаты выглядел донельзя жутко, заставляя едва заметно ежиться. — Я не стану отвечать на этот вопрос. Иначе это потеряет какой-либо смысл. — Хорошо… — медленно произнес Гарри, пересиливая свой страх и высвобождая свою ладонь из захвата чужих пальцев. — Хорошо. И посмотрел прямо в темные глаза друга, замолкая. Седрик распахнул их шире и придвинулся почти вплотную, не мигая и более не двигаясь. Гарри ощутил слабый холодок на затылке, а все мысли словно погрузились в вязкий мед, протекая слишком медленно и вяло, будто под воздействием сонного зелья. Зрение затуманилось, и силуэт друга стал расплываться.       Гриффиндорец каждой клеточкой своего тела ощущал чужое присутствие в себе, не зная, причиняет ли это ему боль или беспокойство. Скорее, он воспринял это как очевидный факт, не привлекающий и не отталкивающий. Гарри ухватился за плечо парня, чувствуя, что его ведет, и слабое тело может рухнуть с кровати на пол. Где-то на периферии уже двойственного сознания он ощутил поддержку сильной руки и немного успокоился. Ведь это все еще Седрик, его верный друг, который никогда не предаст и не разрушит его. Гарри.       Парень вздрогнул от неожиданности: собственное имя прозвучало так, будто это именно его мысли. Странно, неестественно, непривычно. Да к этому в любом случае привыкнуть было невозможно! Немыслимо хотелось избавиться от неправильных ощущений, от этой двойственности, от чужеродных мыслей, ему не принадлежавших. Неправильно. Неестественно. Так нельзя. Ты пытаешься меня вытолкнуть, не сопротивляйся. Это не причинит вреда. Я мягок. Никаких последствий не будет.       Легко говорить, это не в его мозгах чье-то инородное присутствие, от которого невольно и всеми силами хочется избавиться, будто от мешающейся занозы в коже. Гарри мысленно скривился, эти чужие мысли и желания переполняли его, будто в сосуд без конца вливали воду, выталкивая его содержимое наружу, перемешивая, истончая прежний состав. За собственные мысли становилось все сложнее удержаться. Кажется, где-то на краю виднелись проблески чужих воспоминаний. Заноза? Ну спасибо!       Гарри ощутил чужое веселье и против желания хмыкнул сам, ибо смех все еще ощущался, словно свой собственный. Жутко. Это было действительно жутко.       Но еще страшнее было окунуться в лавину чужих чувств. И любовь друга была настолько сильной, искренней, чистой, что сжималось сердце. Его эмоции были направлены на него, это лишало привычной черствости и отчужденности. Ведь чужой человек не может испытывать такой немыслимой привязанности к другому чужому человеку. Гарри буквально тонул в его чувствах, захлебывался, это было непередаваемо — очутиться среди чужих эмоций столь глубоко. Парень мысленно попросил прерваться и дать отдышаться, для первого раза это было слишком.       В ту же самую секунду на гриффиндорца будто вылили стакан ледяной воды, проясняя мысли и заставляя течь их в своем привычном ритме. Двойственность разума так же мягко и аккуратно пропала, а сознание обрело прежний комфорт. Гарри судорожно втянул воздух носом и ошарашенно огляделся, подмечая всю ту же темную комнату и все тот же силуэт лучшего друга. И снизу доносились все те же приглушенные голоса веселившихся Кроведушцев. — Это было чертовски странно, — пробормотал он, поправляя очки. Его немного колотило. — Ты хотел сказать, жутко? — улыбался от уха до уха Диггори, выглядя при этом донельзя счастливым и умиротворенным. Его дыхание было сбито, а на щеках даже в темноте проглядывался румянец. Он нагнулся и оставил нежный поцелуй на лбу друга. — Спасибо. Я убедился. — Что, никаких подонков? — фыркнул Гарри, привычно отталкивая от себя очередную слюнявую привязанность. — Думал, будет менее приятно. Это… Было ничего. Я помню, как тот аврор бился в агонии, а затем лишился рассудка. Это, если честно, напугало меня. — Было приятно? — вскинулся Диггори и смущенно рассмеялся, кажется, покраснев еще сильнее. — Вообще-то это довольно болезненная практика, но… Гарри вздрогнул, а его всего пробрало холодом. Он обернулся в сторону закрытой двери и тихо произнес: — Тебе лучше выйти, прямо сейчас. Без вопросов, просто уйди. Позже поговорим. Седрик пару раз удивленно похлопал ресницами, но, догадавшись, в чем дело, посуровел. Молча кивнул и быстрым шагом пересек комнату, открывая дверь. На пороге он оглянулся и окинул непонятным долгим взглядом друга. Гарри отметил, что Диггори даже сейчас выглядел чертовски, неправильно жутким. Он кивнул и вышел прочь, неслышно прикрывая за собой дверь.       Гриффиндорец напряженно ожидал, подвернув под себя ноги. Посторонние звуки в доме давно стихли, но его дверь спальни была все еще закрыта. Ни шагов, ни голосов, ничего. Абсолютная тишина. И он не заметил, как задремал, даже несмотря на неудачную для сна позу. — Мама! — Гарри подбежал к точеной изящной фигуре женщины, прижимая к себе букет полевых цветов. Лили повернулась к нему и одарила мягкой любящей улыбкой. Она склонилась к своему сыну, принимая цветы и зарывшись в них веснушчатым носом. — Спасибо, Том. Они прекрасны. Даже Гарри они понравятся, — она положила ладонь на большой живот. Что? Мама, я не Том, я Гарри. Что ты такое говоришь? — Конечно, но знаешь, что Гарри понравится больше всего? — ласково спросил он вместо этого, и Лили вопросительно улыбнулась ему. — Ваша смерть. И ударил ножом в ее округлый живот, вонзая его по рукоять. Женщина пошатнулась, изумленно вскрикнув, но на этом Гарри не остановился, нанося еще несколько ударов по еще нерожденному ребенку. Он бил до тех пор, пока мать не рухнула на землю, сотрясаясь от агонии и прижимая руки к истерзанному животу, истекая кровью. Гарри молча улыбался, глядя на страдания этой женщины и поднимая нож повторно, чтобы вонзить его в самого себя. Его бессмысленная жизнь, наконец, оборвалась.       Гарри очнулся, тут же попытавшись встать, но все его конечности оказались туго стянуты веревками. Над ним возвышался уже настоящий Том, держа в руках уже настоящий кинжал. Его глаза были знакомо пусты и черны, а выражение лица бесстрастно. Гарри попытался высвободиться из пут, но не мог почувствовать ни крупицы своей магии. — Очнулся, — бесцветно произнес парень, поигрывая оружием в длинных бледных пальцах. — Было бы печально, если бы твоя смерть наступила, пока ты пребываешь под зельями. Это так… Бесцельно. Наверное, как-то неестественно называть такие вещи печалью, такая лживая реальность не для меня. — К-какими еще зельями? Что происходит? — Что же мне делать? Оборвать твою бесполезную жизнь и оставить в неведении или мы придем к совместному решению? Я же твой родной брат, хоть ты и ничего обо мне не знаешь. Я просто не могу поверить, что мы не будем одинаковыми в своих пустотах. — Что ты, блять, несешь? Я с тобой всю жизнь прожил! Кончай этот бред, ты ни за что не убьешь меня! — рассердился Гарри на очередные игрища от чокнутого родственника. — Развяжи меня, и мы поговорим как адекватные взрослые люди. — Всю жизнь? — удивленно произнес Том, даже отойдя от связанного тела на шаг назад. — Мальчишка, ты с рождения здесь под зельями валяешься. Какая к черту совместная жизнь? Что ты себе навыдумывал? Через какие миры ты путешествовал? Гарри шокировано замолчал, а по телу пробежала дрожь. Он скосил на него глаза и побелел, не увидев ни единого шрама. Ни рун, ни порезов. Чистое и слишком тощее тело. Но оно, несомненно, принадлежало ему. — Ты что, нашел объяснение своему существованию? Серьезно? Ты облил себя ложью каких-то вычурных смыслов? Кто ты такой? Что ты такое? Переведя взгляд на все еще удивленного родственника, Гарри подметил, что в его лице не было даже малейшей привязанности. Так парень смотрел на всех окружающих, когда не носил на себе очередную маску притворства. И сейчас он взирал на абсолютно пустое для себя место. Гарри задрожал от пронзившей его сердце боли. С этим Томом было что-то явно не так. Здесь стоял кто-то чужой ему. — Это какой-то сраный розыгрыш, очередное наказание. Это просто невозможно. Я не верю. — Чему ты не веришь? — растерянно переспросил Том, настороженно глядя на брата. — Ты рехнулся? Я тебя знать не знаю, помимо того, что ты был выношен в той же утробе, что и я сам. — Ты любишь меня, ты не посмеешь так жестоко поступить со мной, — прошептал Гарри, ощущая невыносимую агонию потери. Теперь он даже сомневался, что являлся самим собой здесь и сейчас. — Всему есть предел, даже твоим наказаниям. Ты переступаешь черту, говоря такие вещи. — Люблю? Тебя? — он приподнял брови. — Чокнутый. Ты часть моего ритуала, и я, наконец, завершил его. Кстати, поздоровайся с нашей создательницей. Думаю, это правильно, если ты все-таки с ней познакомишься. Он кивнул куда-то в сторону, и Гарри скосил туда глаза, тут же испуганно вскрикнув: у стены на стуле восседал иссушенный труп с тускло-рыжими волосами. Даже в таком состоянии парень видел ее истерзанный и развороченный живот. — Удивительно, но ты и я выжили даже с такими страшными ранениями, — пробормотал Том, подойдя к трясущемуся от ужаса и страшной истерики младшему родственнику. — И тогда я решил, это судьба преподнесла мне подарок. Все таки родная кровь, столько всего полезного можно будет извлечь из этого. Даже несмотря на жалкое и лишенное смысла существование. И твое тело действительно хорошо мне послужило. Это было интересно. Это ненадолго восполнило пустоты. Но после ритуала оно станет совершенно не нужным. Больше нечего открыть, нечего изучить. Мой интерес иссяк, и моя жизнь, твоя жизнь… Зачем все это? Остались лишь ты, я и мой последний ритуал. Гарри в бессилии прикрыл глаза и заплакал. Он не ощутил даже малого давления в груди, призывая магию Небытия. Ее просто не существовало. Он не темный колдун. И это была не его жизнь. Когда парень раскрыл глаза вновь, он увидел перед собой брата, заносившего над ним кинжал. Заметив на себе чужой взгляд, парень приостановился. — Это все так трогательно, наверное, не будь мне все равно, — признался тот. Его глаза на самом деле не выражали ничего, кроме беспробудного одиночества и безразличия ко всему живому. — Так тупо. Развел дурацкую драму, маленькая бесполезная ячейка. Том вновь замолчал на некоторое время. — Ты никому не нужен, как и я сам. Это наша проклятая кровь, проклятая абсурдная кровь. Нам нигде нет места, и я помогу, я оборву твое существование сам. Знаешь, люди так сильно боятся неизвестности, что продолжают гнить в этом мире, полном черной тоски и пустых лиц. Масок притворства, где все пытаются играть в счастье и участие к чужой судьбе. Но так не бывает, Гарри. Каждый в этом мире одинок. Каждый умирает в одиночестве. И никому никогда не спастись. Гарри вновь погрузился во мрак, нет смысла держать глаза распахнутыми — из-за горьких слез он все равно ничего уже не видел. Ощутив прикосновение к животу кончиком ножа, он задержал дыхание. — Наша кровь… — раздалось тихое бормотание сверху. — Наша кровь так пуста. Так черна. Ты же видишь? Ты же ощущаешь то же, что и я? Нашу пустоту в венах. Что тебе нашептывают бессмысленные боги? Проходили секунды, минуты, целые вечности, но ничего не происходило. Том не издавал ни звука. — Гарри. Парень обратил внимание на брата, который так и замер с кинжалом в руках. Его лицо было лицом мертвеца, которому не было интереса до происходящего вокруг. — Знаешь, что означает тот сон? — Я сплю?! — хрипло закричал парень, не веря своим ушам. Том некоторое время молчал. Жизнь не спешила вернуться в его взор, он был немощной бледной тенью самого себя. Его действительно, на самом деле прямо сейчас не существовало. — Те, другие, они достойны жизни? Это так отвращает. Почему они ею наслаждаются? Они красивые? Все дело в их совершенстве? Они заполняют ячейки без просветов? Он их не слепит? — О чем ты? Том, я не понимаю, если это всего лишь сон… — Не для тебя. Не для меня. Гарри резко замолчал. Теперь он понял. Теперь он, наконец, понял. Ему это не снится. Ему снилось то, что было до этого. Другая реальность. Другое место и время, совершенно другая Вселенная и звезды над головой, под которыми они родились. Другие Том и Гарри, у которых не было будущего, не было настоящего. Не было ничего, за что они могли бы ухватиться. И лицо Тома было наполнено немыслимой тоской, без намека на даже крошечную надежду хорошего конца. Этот Том всем своим пустым надломленным сердцем желал не рождаться. Желал умереть. И оставаться мертвым всегда. — Вот, что происходит здесь, где нет нашей любви, — пустым голосом продолжил Том. — Все умерли, умрут или умирают прямо сейчас. Всю свою жизнь умирают. Здесь для нас не светит солнце, не рождаются звезды, не цветут для нас цветы. И нет счастливого итога у нашей проклятой крови. Никому до нас нет дела, и в этом гребаном мире существуем лишь мы одни. Ты чувствуешь? Том словно пытался чего-то добиться от связанного родственника, получить какие-то свои утешительные ответы. Доказывающие, что он больше не один в своих мыслях. В этом мире, где для них никто не подготовил место. Из которого он так торопится уйти. — К нам пытаются относиться с эмоциями, испытывать к нам чувства, но это все такая лживая игра, чувствуешь? Мы одиноки среди холода и звезд, чувствуешь? Одни, на кончике этого ритуального ножа, который оборвет наши сердцебиения и заставит нашу проклятую кровь пылать, а затем похолодеть и обернуться камнем. Ты чувствуешь? — Да, — одними губами прошептал Гарри, завороженно смотря на безликого брата. В сердце начала утихать боль. В нем зрели глубокие пустоты нескончаемого мрака. — Господи, я чувствую. — О, — запнулся парень, вздрогнув. Он посмотрел на застывшего единоутробного родственника с опаляющей жадностью. — Тогда на какую-то жалкую долю мои пустые годы обретают цель в сегодняшнем дне. И мой оскверненный мир, он вращается вокруг пустоты, знаешь? Там нечего искать, поэтому мне было не нужно цепляться. Эти просветы слепили меня, я занимал не свое место. Ячейка не подходила к картине. Тебя они тоже слепят? Поэтому все это время твои глаза были закрыты? И ты видел чужеродный мир с чужеродными судьбами? Они не наши. Это не мы. Не ты и не я. Не наше солнце, не наши звезды. — Не мы, не там, — так же тихо повторил Гарри. — Здесь же кроме нас нет больше никого. И целый мир не важен, потому что его не существует для нас. Только мы. На кончике ножа. — Да. Да, ты видишь. О, абстрактные божества, ты видишь. Ты такой же безликий и бессмысленный, что и я. Обломки, мы не можем исправиться, излечиться, нас не починят. Кусок мяса с частицей магии и разума, что пытается найти свое место среди совершенных ячеек мира. Но в нем нет подходящего размера, нет места, где ты смог бы втиснуться, не потревожив идеальную картину. Не сделав просвет в ней. Зачем мы появились на свет? Прожить короткую беспросветную жизнь, отрыгивая лживые гнилые привязанности к тем, кого забудем через пару лет? Или для того, чтобы играть роль чужой ячейки, тебе не принадлежащей? Копировать, обесценивая истину, подражать кому-то с лицом. Ты отправишься со мной? — Беспросветная жизнь, — безропотно повторил Гарри за старшим братом вновь. — Вместе. — И где-то мы проснемся совершенно другими, где наша проклятая кровь не обернется ледяным трупным ядом. Быть может, наше тупое существование объяснится чувствами. Такое же тупое слово, знаешь? Где ты и я останемся среди этой ложной земной жизни, найдя иной выход. В другом. Я не вижу в чем, не здесь. Не среди темноты, я ничего не вижу. Том перевел пустые глаза на труп матери и таким же пустым голосом пробормотал: — Любовь. Ха?.. Что это? Гарри, ощущая, что его руки уже не стягивают веревки, обхватил ладонью острое лезвие ножа и крепко его сжал, врывая его в кожу до самых костей. Он уже не чувствовал боли. Не чувствовал страха или привязанностей, удивления или тоски. Гарри глядел на застывшую фигуру существа из единой утробы таким же пустым одиноким взглядом. Да разве он мог оставить Тома одного в этой темноте? Не протянуть руку, последовав за ним? Всегда за ним. И уже навечно. — Ты и я, верно? Среди холодной земли. Там, где для нас сохранились места. Там, где вечный мрак и холод давно погибших звезд. Ты и я. Мы отправляемся туда вместе. И другие проснутся под новым солнечным днем, а мы… — и он направил кинжал в свою грудную клетку, ощущая как его пальцы оплетает чужая рука, растворяя его в холоде и темноте.       Гарри распахнул глаза во второй раз, дергаясь в неистовом припадке. Его зубы колотило друг об друга, а все конечности дико тряслись, перекрученные болью. — Гарри! Гарри, очнись, ну же! Запускай свое ебаное сердце! — он слышал голос будто сквозь толщу воды, а грудная клетка, в которую врезались чьи-то кулаки, внезапно взорвалась чудовищной болью, будто впервые в жизни возрождая в себе тяжелые мощные удары сердца. — Гарри! Хвала всем бессмысленным богам! Услышав знакомое слово, кажется, его судорога усилилась, а перед глазами промелькнуло чье-то пустое темное лицо. Он пытался до него дотянуться, пытался стереть с него эту вселенскую тоску, но видение ускользало. Нечто горькое и тяжелое сжималось в яростно заколотившемся сердце, будто что-то единственно важное в нем умирало.       До тех пор, пока его взгляд не наткнулся на перекошенное от ужаса и паники лицо старшего брата. Испустив из до этого момента плотно сжатых губ странный вскрик, Гарри выгнулся дугой и с хрипом вдохнул в себя воздух, осознавая, что до этих самых пор вообще не дышал. Боль в грудной клетке постепенно стала уменьшаться, распространяя по телу тепло и приводя в норму отчаянное сердцебиение. — Том, — выдавил из себя парень потерянным голосом. И все еще чувствуя пронизывающую тоску и бессмысленность. — Как ты? — зашептал брат встревоженно, но Гарри не отвечал, разглядывая пространство пустым темным взглядом. — Что ты… Да не молчи же ты! — Это все пустоты и бесконечные просветы между ячейками… — пробормотал тот, все так же не приходя в себя. — Что?! — его голова дернулась от легкой пощечины, что тут же сменилась поцелуем. — Любимый, прошу! Старший брат стиснул Гарри в тисках-объятиях. Гриффиндорец вздрогнул, а в лице появилась осмысленность. Это же он. Его старший брат. Его любимый брат. Взаимно любимый. Гарри здесь, он на самом деле вернулся. Он живой.       И парень в наслаждении вдохнул всеми легкими его восхитительный аромат нагретого дерева, соленого железа и свой собственный, едва различимый. Зарывался пальцами в мягкие каштановые кудри, смазывал губами со лба горячий пот паники, вслушивался в бешено стучащее сердце.       Они пролежали так довольно долгое время, приводя расплавленные чувства в порядок, успокаиваясь в руках друг друга. Гарри пытался вспомнить нечто непередаваемо печальное, но все никак не мог ухватить воспоминание за кончик хвоста, оно ускользало обратно во тьму. Чьи-то тусклые речи, наполненные болью одиночества, чье-то знакомое пустое лицо… — Что произошло? Том сдавил его еще крепче, кажется, не желая отвечать. Но Гарри настойчиво потряс его широкие плечи, подтягивая себя вместе с ним к изголовью измятой кровати. Взгляд наткнулся на несколько пузырьков с зельями на тумбочке. Парень нахмурился. — Ты меня чем-то опоил. Ты пытался убить меня? Опять? — Я… — Том судорожно вздохнул и зарылся лицом в основание чужой шеи, все еще не желая ничего говорить. Теперь его самого крупно трясло от осознания, что только что могло произойти. И опять по его вине. Но гриффиндорец приложил все усилия, чтобы оторвать от себя родственника. Пожалуй, нужно было отдать должное самому Тому: без желания старшего брата Гарри вряд ли бы смог его сдвинуть с места.       Слизеринец глядел в лицо парня безумными черными очами, где отражалось столько отчаяния, паники и бесконечной любви, что это навеки стерло странный образ из памяти Гарри, смыло остатки непонятной тоски, что была подобно многотонному своду черного неба. Его небольшая Вселенная вернулась на свою орбиту, и его теплое солнце сейчас смотрело на него, было рядом, источало настоящее тепло, ради которого хотелось жить. Гарри нежно улыбнулся и погладил мокрую от слез щеку. — Что ты опять сотворил, безумец мой любимый? — ласково спросил гриффиндорец. — Ну же, Том, откройся мне. Я же здесь, с тобой. Я всегда с тобой. — Это… — он несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. Затем поспешно обхватил чужую тонкую шею руками, убеждая себя в спокойном пульсе под пальцами. — Все вышло из-под контроля. Я сварил мамино зелье, оно… Было смешано с нашей кровью, с нашей… — Нашей проклятой кровью, — пробормотал Гарри, пробуя эти страшные слова на вкус. — Мы не прокляты! Не смей так говорить! — со злобой выдохнул Том, требовательно отвлекая своего брата жестким поцелуем в губы. И заговорил жарко, порывисто, отчаянно: — То зелье должно было раскрыть худший кошмар из глубин сознания, но я не… Я, блять, не понимаю, почему твое сердце остановилось! Чуть не спятил, когда ты перестал дышать, перестал подавать признаки жизни. Я бил в твою грудь бессчетное количество раз, делал искусственное дыхание, мне не хватило рассудка позвать кого-то на помощь… — родственник смотрел на парня с безумно распахнутыми глазами, в которых на самом деле не отражался более рассудок. — Ты должен был увидеть кошмар, просто кошмар. И только. Это все — единственное действие зелья. Гарри, я не пытался убить тебя! Я этого не хотел! Я не… Это не я! Гарри молча притянул колотящееся в шоке тело брата к себе вновь, покрывая его лицо чувственными мелкими поцелуями. Сейчас действительно было не важно, ошибся ли где он сам или же мать неточно описала это дрянное зелье, но парень ничего не помнил. Не помнил, снилось ли ему что-нибудь. И сейчас главным было успокоить сумасшествие того, кого он любил больше своей жизни. Потому что его состояние ухудшилось до неизбежного края.       Гриффиндорец нашел чужие влажные губы своими и прижался в мягком поцелуе, слизывая соленые слезы отчаяния. И мысленно поклялся себе не умирать никогда, только бы не видеть в родных глазах муку, не видеть этого излома, это надорванное сердце. Гарри не знал, что произошло несколько минут назад в этом кошмаре и почему его собственный орган не бился, но он ясно осознавал лишь одну-единственную истину: его сердце разобьется, если он вновь увидит, как плачет старший брат. Уже навсегда для всех потерянный.