(Не) Феникс

      Привычка привела Линдеманна к дому Швайгер. Ее окно будто звало его мягким светом, манило, как мотылька. Он рисовал в голове картины, чем же могла заниматься юная Элис. Возможно, именно в этот момент она готовилась ко сну, стягивая с себя одежду и оставаясь в полупрозрачной ночной рубашке, струящейся по телу. Линдеманн представил, как сорвал бы с Элисии ткань и сперва растерзал, а потом сделал бы то же самое с ее хозяйкой. Ее стоны и крики сладко ласкали бы его слух. Наверняка так же, как мольбы приговоренных к казни. Но ее звуки Тилль мог бы слышать снова и снова. По первому желанию. О, да, она бы не могла противиться ему. Рука невольно скользнула к животу, затем спустилась ниже… Осознав свои действия, Тилль вздрогнул, будто ударенный молнией. Нахмурившись, он сжал руки в кулаки и стиснул челюсти, пытаясь избавиться от собственной же фантазии.       Свет в доме Швайгер погас, и Линдеманн, прерывисто вздохнув, собрался отправиться к отдаленному дому, чтобы завалиться в свою скрипучую холодную кровать, ни разу так и не согретую женским телом. Скрип распахнувшейся двери разорвал ночную тишину и заставил Тилля сперва насторожиться, а затем спрятаться в высоком кустарнике. Колючие ветки нагло лезли в лицо, оставляя красные полосы, из которых тут же сочились небольшие темно-красные капли. Ровно такими же полосами покрылось и сердце Линдеманна, когда он наблюдал за разыгрывающейся на крыльце дома сценой.       Элисия, в той самой белой рубашке из недавней фантазии Тилля, тепло обнимала высокого крепкого мужчину. Он самым нежным и неподобающим образом прижимал ее к себе, а, отстранившись, заглянул в глаза, приподняв за подбородок настолько интимно, что Тилль чуть не зарычал от злобы. Пришлось прикусить язык, чтобы не потеряться в гнетущих мыслях, не рвануть туда и не раскидать по всему огороду части растерзанных тел. Линдеманн усердно молился, лишь бы этот кошмар поскорее закончился. Но Небеса то ли намеренно не хотели его слышать, то ли решили испытать его выдержку. Потому как стоило незнакомцу отвернуться, как Элис — его малышка, его птичка — кинулась на шею мужчине, впуская свои тонкие пальцы в темные волосы. Она целовала его страстно, так чувственно, что даже лоб Линдеманна покрылся испариной. С такой же страстью Элисия кричала, что лучше умрет, чем выйдет замуж за убийцу. Что ж, Тилль пообещал ей это. В этот момент в голове вновь засвербела черная мысль, зародившаяся в самой глубине разума, рожденная похотью, гордыней и завистью. Только теперь Линдеманн не собирался бороться с ней. Он трепетно ласкал ее, едва касаясь. Не желая больше оставаться здесь ни секунды, Тилль, сгорбившись, как навьюченный, и побрел прочь. Злобная полу-животная улыбка играла на лице, искажая его.       К утру Линдеманн добрел до своего дома. Он не помнил, где шатался все это время, что делал. Лишь с одной мыслью он рухнул на кровать. Лишь одна мысль грела его, окутывала и заставляла улыбаться.       Проснувшись, сознание слабо кричало Тиллю, как раненое животное, чувствующее смерть, молило о последнем шансе. Зажмурившись, Линдеманн взъерошил волосы, но родившееся ночью желание не отступило даже после холодного душа из ведра, после беспорядочной колки дров. Казалось, оно клещом засело в глубине мозга, высасывая все светлые мгновения жизни, всю добросердечность. Однако, совершив уже явный акт насилия над собой, в очередной раз засунув свою гордость в дальний угол, Тилль переоделся и побрел намеченным путем. Элисия порхала, полная счастья, будто ее опустили в чан с светлым и позитивным чувством. Грудь Линдеманна сковала ледяная боль. С каждым шагом в направлении Элис ноги сильнее наливались металлом.       — Господи, Тилль, что с тобой?       Швайгер вздрогнула, обернувшись. Перед ней стоял Линдеманн. Его болезненно красные глаза метались из стороны в сторону, широкая грудь тяжело и прерывисто вздымалась, волосы взмокли, а капельки пота методично падали с кончика носа.       — Ты не здоров? — Ее мягкая ладонь легла прохладой на его горячий лоб. Тилль зажмурился, но, вздернув головой, сжал запястье Элисии с такой силой, что она поморщилась, вскрикнув приглушенно, и чуть было слезы не брызнули из ее лучистых глаз.       — Отнюдь, дорогая. — Хриплый голос пронесся испепеляющим сухим смерчем. — Теперь я здоров, как никогда. Ты была моей болезнью. — Тилль улыбнулся, наблюдая, как быстро изменилась в лице Элис. Как побелели сжатые губы, как страх вновь гулял по ее красивому лицу. — И я задам тебе вопрос в последний раз. Подумай, Элисия. — Ее имя прогорело быстро, будто его и не произносили. — Ответь правильно. — От вида, как Швайгер вскинула гордо подбородок, Линдеманну захотелось расхохотаться. Наверняка она еще надеялась, что сможет избавиться от него. — Будешь моей?       — Никогда. — Ответ металлом отозвался в груди. Будто вонзили в сердце что-то острое да провернули пару раз ради удовольствия. Все тот же страх, но уже украшенный уверенностью, плескался в ее глазах. — Я не отдамся убийце. — Линдеманн зарычал, когда Элис рванула прочь от него.       Всего две секунды — и Линдеманн прижал Элисию к своей груди. Рваное дыхание ударяло ей в лицо, она морщилась, стараясь вырваться из железной хватки, но тщетно.       — Мне не отдашься, а кому? Кому отдашься? — рычал Тилль. — Или уже отдалась вся с потрохами? — Его губы плавились на ее коже, причиняя боль. Элис верещала от животного страха, сковавшего ее тело, запретившего двигаться. Первобытное подчинение женщины мужчиной. Казалось, что еще мгновение, и он возьмет ее прямо здесь — в ее собственном дворе. А ведь никого вокруг: ни родителей, ни соседей… Никто ему не помешает. Да и не рискнул бы. Внизу живота нарастало вожделение. Уж коли позволено какому-то проходимцу, так и Тиллю можно. Чем он хуже?       Оглушающая боль и что-то теплое, густое потекло по лбу, застилая видимость. Перед глазами заплясали безумные черные пятна, а в уши будто налили олово. Линдеманн пошатнулся, чем и воспользовалась Элисия. Она упорхнула от него. Тилль упал на колени и опустил голову, беспорядочно растирая ладонями кровь по лицу.       — Иди в дом, Элис. — Раздалось в голове. Глубокий низкий голос проник в сознание Линдеманна, оповещая об опасности. — Иди же!       — Защитник, — рассмеялся Тилль. — Явился.       Поднявшись с колен, он медленно повернулся к стоящему все это время позади мужчине. Протерев еще раз рукавом глаза, Линдеманн смог теперь разглядеть его. И чем же проходимец этот таким приглянулся его малышке, что она пустила его и в свою кровать, и в душу? Чем он так поразил ее? Правильными чертами лица, ростом, ровной черной бородой, красивыми зубами? Линдеманн тоже не мог назвать себя уродом. Наоборот — сколько девушек вешалось на него… Но только ему они были не нужны. Тиллю нужна только Элисия. А этот? Сверкая своими почти черными глазами, отливающими зеленью, он перебрасывал из руки в руку лопату и ждал. Наверняка считал, что Линдеманн накинется на него.       — Чего тебе от нее нужно? — Голос принял хриплые ноты. Взбудоражен, озлоблен? Конечно. Тилль ощущал бы себя ровно также. Разве что выжидать не стал бы — расшиб бы голову одним ударом. А этот пожалел. Идиот.       — Она уже сделала выбор. — Линдеманн сплюнул в сторону, не сводя стального взгляда с чужака. — Только вот к моему ужасу неверный. А обещания свои, видит Господь, я держу. — Наслаждайтесь, пока есть время. Скоро закончатся мои терзания. И ее душа будет свободна. — Тилль вскинул руки к небу и расхохотался так, что мужчина невольно сделал небольшой шаг назад, крепче взявшись за рукоять.       — Штефан. — Линдеманн невольно обернулся, сердце вновь кольнуло. Элисия звала другого. Жаль, что долго это не продлится. Он мог бы дать ей все. Но она добровольно отказалась. Так тому и быть. Его Элис, его малышка, стояла, сложив руки на груди, стиснув плечи пальцами. Она боялась, но не за себя, а за этого… Дуреха. Теперь бояться нужно только за себя. И уже не Тилля.