***
Дверь трещала, ревела, но не поддавалась. Снаружи доносились крики, проклятия, угрозы… Столько брани Элисия никогда еще не слышала. Она вжалась в угол, закрыв уши, покачиваясь вперед и назад. Стены словно надвигались на нее, сдавливали своей мощью. Сейчас она бы все отдала, лишь бы рядом был Штефан. Он укрыл бы ее спокойствием, спрятал бы от всех проблем, разогнал бы страхи. Но она была одна. Одна в темном и маленьком подполье. Готовое разорваться на части сердце грозилось остановиться, но так или иначе продолжало бешено колотиться. Гул и вой стояли в ушах. Вот уже по ее родному дому ходили чужие люди, кричали ее имя и бранились. Узкая полоска света медленно начала увеличиваться и перед Элис возникло лицо Тилля. Черты его обострились; он смотрел на нее впавшими мутными глазами, будто и не человек вовсе, а живой труп. Элис опустила руки, обнажая опухшие красные глаза, и закачала головой, беззвучно моля не выдавать ее. — Она здесь. — Его голос камнем рухнул на пол, разлетевшись на осколки вместе с надеждой на спасение. Она зажмурилась, будто это могло спасти ее. Но огромные сильные руки упорно тянули ее наверх — к беснующейся толпе. Сознание то и дело покидало Элисию, но ее дрожащее тельце периодически встряхивали, возвращая в реальность. В ушах звенело лишь одно слово: «Ведьма». Скользкий холодный пот стекал по спине. Никогда еще Элисия не встречалась лицом к лицу с такой агрессией и ненавистью. Словно все черные и больные мысли людей сошлись прямиком на ней. Словно именно она стала виной всех их бед: подох скот; неурожай; облысение; неудачи в любовных делах. Каждый настолько сильно желал ей смерти, что Элисия и сказать ничего не могла, — жмурилась, кивала головой, будто соглашаясь с клеветой. Огромные руки, оставив на плечах следы, разжались, и Швайгер рухнула на колени. Растрепанные волосы упали на лицо тяжелыми прядями. Платье намокло, липло к телу, но Элис уже ничего не понимала. То всхлипывая, то усмехаясь, она пыталась повернуть голову в направлении дороги. Он должен прийти. Должен спасти ее. — Дочь моя. — Равнодушный и металлический голос разнесся отовсюду. — Признаешься ли ты в грехах своих? Признаешь ли, что сотворила зло над этим добропорядочным мужем? — Отец, грешна я… — выдавила прерывисто Элисия. Ее тело дрожало, как в предсмертной агонии. Но все же силы еще оставались в столь хрупком и надломленном теле. — Ибо все мы грешны, отец. Но разве любовь может быть грехом? — О чем ты, дочь моя? — брезгливо и непонимающе произнес Преподобный. — Ты прокляла герра Линдеманна. Лишила его сна, тяги к жизни и… Смех разнесся, врезаясь каждому в уши. Элисия запрокинула голову, не в силах остановиться. Так это Тилль! Он все же решился. Только вот чужими руками. Возможно, стоило раскаяться, умолять, валяться в ногах Преподобного. Но разве поверили бы ей? Никогда. Ведьмам нет веры. Где-то рядом уже смастерили ее последнее пристанище. Одинокий столб ждал свою ведьму. Молча и терпеливо. Линдеманн, словно оказавшись в своих фантазиях, содрал с Элисии одежду. Она сжалась, оказавшись под пристальными взглядами мужчин и женщин. Тилль поднял ее, убрал с лица волосы, даже не касаясь кожи. Она знала: это именно он. По запаху, по тяжелому и жаждущему дыханию. Сухая белая сорочка скрыла юную наготу. Элис шла сама. Едва не упав, путаясь в ногах, но без чьей-либо помощи.***
Убийственное зарево и навязчивый запах встретили Штефана на подходе. Какие-то люди шли ему навстречу, что-то обсуждая. Кажется, радовались, что все наконец наладится. Неужели сожгли очередную «Ведьму»? Музиоль презрительно хмыкнул. Он никогда не верил в эти россказни. Но все же не распространялся об этом. Не обо всём всё же можно разговаривать со своей семьей. Только вот чем ближе он подходил к дому Элисии, тем сильнее нарастала жгучая разъедающая тревога, обливая бешено колотившееся сердце кровью. Ведьмовской столб медленно догорал. Как и всегда, девушка искупила свои грехи огнем. Он поглотил ее душу, омыл и помог вознестись. Штефан поморщился, проходя мимо и проигрывая в голове слова, которые обычно произносились священнослужителем, едва огонь касался дерева: «Если эта девушка ведьма, то пусть сгорит и да смоет огонь грехи ее. А если душа ее невинна, то Господь спасет дитя свое». Сколько напыщенности в этих словах. И ни одной надежды на спасение. Каждая оказывалась виновной. Штефан за свою жизнь ни разу не слышал о чудесном спасении обвиненной. Дышать становилось все труднее с каждым шагом. Разорванная одежда, отдалённо напоминавшая женское платье. Пальцы Штефана похолодели. Сорванная калитка. На лбу выступила испарина, липкая и противная. Дверь в дом отсутствовала, отчего сердце Музиоля сорвалось в бешеном нечеловеческом ритме. Он уходил утром из уютного, обустроенного семейного жилища, а вернулся в опустошенную и холодную, лишенную какой-либо жизни обитель. Сжимая кулаки, Штефан рванул прочь. Влага, выступавшая на глазах, мешала видеть. Страх путал ноги, но Штефан бежал в направлении того столба. Дым сочился из-под обугленных остатков дерева. Музиоль зажал рот, когда весь ужас осознания произошедшего свалился на него жестокой реальностью. Он даже не сразу заметил дрожавшего человека, упиравшегося лбом в землю, что была смешана с пеплом. Он беззвучно трясся, подвывая. Рухнув на колени, Штефан взревел, не смея сдерживать слезы. Он схватился за горло из-за внезапной нехватки воздуха, раздирая кожу ногтями на шее. Кровавые подтеки должны были принести боль, но ничего не могло стряхнуть когтистую грязную лапу с сердца. Он должен был забрать ее. Она просила, молила его. А он? А он не поверил. Ведь что могло случиться до его возвращения? Смех разнесся по округе, наполненный болью утраты, виной и отвращением к самому себе. Элисия. Она нуждалась в нем. И без раздумий он бросился бы за ней, стер бы страх, заменил бы секундным покоем. Он обязан был быть рядом. Штефан не помнил, как подошел к пепелищу, как сдавил в ладонях пепел. Он шептал еле слышно что-то невнятное. Больше здесь нечего было делать. Пустота в душе повела его прочь от этих черных мест. Шатаясь, закрывая глаза дольше, чем требовалось, Музиоль побрел по дороге. В ушах шумом моря стучала кровь, отрезая от мира окончательно. Все рухнуло для Штефана, превратилось в такой же прах, как и его любовь. Тем временем спину Штефана прожигал взгляд, полный безумия и тоски.