что дальше?

      Жизнь Славы Машного благополучно отдаляется от жизни Мирона Федорова. После батла они не видятся, а Славу хватает лишь на один дисс, по поводу банды жида, играющей против системы. Тоже мне Флиппер, думает что против течения плыть прикольнее. Нихуя не так, жидок. Против течения хайповее. Теперь бабы, или как сам Янович их называет — девы, писялись кипятком, потому что их кумир нашёл яйца (может и не свои, но все же) и решил топить за культуру не только вопреки общественного непонимания, но и против законов. Найс, конечно, лысый устроился. Звание героя на полке не пылится? Славе смешно, ведь будь реальная угроза этот Бибер в климаксе вряд ли полез бы. Славе похуй, что вся рэп туса поддерживает Фёдорова, а его злостные ненавистники увидели в этом искренность и даже респектнули. Ну-ну, дебики, хитрый жид и не таких имел без смазки. А Слава не ведётся. Можешь других охмурять сонетами, чепуха ебанная.       А уж про победу над Дизастером и говорить нечего. Эта халяльная свинья сама себе враг, наёмник и жертва, и никакой Мирон Янович не нужен был для публичного самоубийства. Но да, он же взгрел американца, он же наш молодец. И он же выпускает вполне сносный трек с Би2, а сносный потому что это Би2 и парт Федорова там можно простить. А потом начинается то, что от хитрого жида никак не ждёшь — он воюет. В самом деле воюет за права граждан. Он ходит на митинги, поддерживает несправедливо осуждённых, появляется в залах суда, записывает трек с одним из заключённых, покидает Империю. Последнее, как уверяют в узких кругах, ради защиты семьи. Вроде как, Мироша сидеть в стороне не может когда видит то что происходит в стране и с молодежью, а подгибать под это всех ребят из Империи не очень-то и комильфо. Пастух решает спасти своё стадо. Воодушительно-то как.       Вот в принципе и все что знает Карелин о своём бывшем оппоненте, но готов спорить на свою не очень здоровую печень, что Мирону он сам вообще до пизды. Слава приходит ко всем, кто его зовёт: СтС, Дудь, пара утренних шоу, Ургант — похуй. Главное что платят, а деньги для Славы всегда пахнут охуенно. Он ни черта не цепляется за принципы, их и нет. Строить из себя великого мученика — роль лысой карлицы, а Карелин просто шут. К нему клеятся разные мадамы и даже Монеточка. По-ху-ям. Федоров для него до сих пор не самая приятная персона, но: Федоров верит в то что делает, Федоров любит то что делает, Фёдорову не страшно бороться за своё дело, Федоров нашел себе (мерзко поморщиться) девочку-пиздец. Возможно Карелин не очень впечатлен творчеством Окси, возможно Карелин не воспринимает рэп игру так серьёзно, возможно девочка-пиздец не во вкусе Карелина, но весь кромешный Ад в том, что Карелин завидует Окси. Да нет. Он не хотел бы все это отнимать у Яновича — пусть будет, но пусть у него, у Славы, тоже свое так будет. Но хуй там. Если ты просыпаешься среди полупустых бутылок и вся жизнь, для тебя, бесконечная вечеринка, то хуй там. Тем более, Машнову нравится эта жизнь. Хотя и такому приходит конец.       На очередной лютой тусе, Замай приносит всем новость о том, что Янович разбился. Вот так просто. Слава хуй кладет на эту новость. Жид вечный. Сам убедился. А потом заходит в инстаграм, где во всех подробностях и картинках сетевое пространство выдает ему правду: разъебанная иномарка на обочине. Слава прекрасно знает чья это машина, но листает дальше. «Известный рэпер Мирон Федоров попал в аварию при въезде в город. Сам рэпер не пострадал, но, к сожалению, был в машине не один.»       В глотке Карелина что-то скатывается в шарик и летит в низ живота. Зачем листать дальше, если все понятно, но такова человеческая природа — на пути к сожалению нас ведет любопытство. На следующем фото закрытое чёрным полиэтиленом тело. Видна лишь рука, но Карелин узнает на ней кольцо и тату — эта рука махала ему три года назад возле бара. МироновскаяАлисаИзГоргорода. — О, приколись! В следующий дисс можно включить, что его девушка так его не хотела что умерла. — Замай думает что он дохуя смешной. — Ты ебу дал? — непривычно тихо говорит Слава. — Человек умер. — Жидовская подстилка! — орет кто-то.       И Славе этот крик продирается под самую кожу. Что он, блять, здесь делает? Девчонка-то умерла. Все можно, и шутить можно про все, и ебать можно всех, но стоп. Этого хватит. Слава встает, хватает свои шмотки и выходит из чужой хаты. Зимний ветер Хабары пробирается под противного, ярко-зеленого цвета куртку, которую Карелин не успел застегнуть и нахуй вообще покупал. Слава ругается, спотыкается, а потом оглядывается — он оставил Гнойного там умирать. В чужой хате, с непонятными типами. Гнойного, которого лепил, как снежную бабу, из внутренней грязи. Гнойного  — лучшее своё творение. Гнойного, который расхуярил Великого и Ужасного. Этого Гнойного он приносит в жертву тому же кого им и убил. Гнойного и всех своих друзей. Замай. Замай пиздец охуеет когда в себя придет после выпитого. Если. — Покойся с миром.       Зачем-то вслух. Закуривает сигарету из такой же пачки, какой его угостил в ту ночь жид. А что дальше? Не проебать не получилось, Мироша, уж прости. Проебанно всё. Славе тридцатник, в карманах ветер, в голове грязь после Гнойного, за душой ни одного достойного следа в жизни. Единственным верным решением для Славы вдруг представляется только одно — Питер. Он приезжает домой, вытряхивает из обувной коробки последний нал, собирает сумку и едет в аэропорт. К кому и зачем — он не очень понимает. Разберётся на месте. Но все оказывается не так просто. Да и кто тебе это обещал?       Слава с самолета едет прямиком к Яновичу. У элитного дома куча людей, курят под подъездом, словно их не пускают внутрь. Ну может так оно и есть — жида хуй поймёшь. Славе отчего-то страшно вот так заявляться в чужой дом, да и объяснить причины столь нелепого визита он все ещё не может. Поэтому разворачивается и уходит. Он понимает что дальше оттягивать некуда в день похорон. Надевает более или менее приличные джинсы, чёрную рубашку и ядовитую зеленую куртку — куда уже от неё денешься, на новую денег нет.       На кладбище народу словно хоронят Папу Римского. Слава еле удерживает желание присвистнуть. И так не вписывается. Все в траурном, плачут. Федоров в темных очках, хрен поймешь куда смотрит, но догадаться нетрудно — на гроб. Он смотрит на все прекрасное, что было в его жизни. Он смотрит как то, что он любил буквально уходит в землю. Слава знает как это, чувствовать беспомощность в ситуации, которую больше всего на свете хочешь поменять. Но ничья боль не соизмерима с твоей. У всех она ощущается острее. Можно только попробовать забрать часть чужой боли.       Федоров не плачет, но его лицо выражает полное понимание происходящего. Маркул кладёт руку ему на плечо, уходя, и Федоров реагирует на эту руку, как на инфекционное заболевание. Пренебрежительно морщится, хотя и еле заметно. Ресторатор делает тоже что и протеже Яновича. Слава видит как скулы Федорова напрягаются настолько, что солнцезащитные ползут вверх. Мирон слегка ведёт плечом, не слишком очевидно, но достаточно чтобы скинуть руку друга. Тимарцев замечает, но зная Федорова достаточно, предпочитает делать вид что все в порядке вещей.       Люди начинают расходиться, а Слава мнётся. Прийти-то он пришел, а для чего?       Федоров неотрывно смотрит на влажную землю. Слава думает, что оставаясь неподалёку, он как-то, пусть и нелепо, но помогает жиду не убиться совсем в своём одиночестве. Янович выглядит каким-то спокойным, но осознавшим. Он не кричит, не плачет, не разрывает к чертям эти глупые венки. Но почему-то именно это спокойствие выглядит самой жуткой печатью потери. Слава не знает что творится на душе у жида, но отчаянно сопротивляется своему собственному желанию подойти к нему и положить руку на плечо. Перед глазами встает картина, как Федоров откинул руку друга, куда там, чтобы он принял руку идиота, который не особо-то и понимает суть всего происходящего.       А потом Федоров разворачивается и, ни разу не оглянувшись, покидает кладбище. Что хуже: злость и истерика потерявших или их спокойствие и молчаливость? Люди иногда сходят с ума именно в молчании, а жид-то и до этого особо не дружил с головой никогда.       Слава, хоть застрели его, без малейшего понятия зачем едет к Фёдорову домой. Карелин много всякой фигни творил в трезвую и под кайфами, но это уже через край. Это как-то зашло слишком далеко. И блять едет. Дать себе затрещину обещает, но едет.       Сказать что Федоров охуел при виде Славы это все равно что сказать «жители Помпеи были слегка удивлены, заметив огонь». — Решил-таки поздороваться? — сарказм Федорова не особо обижает. — Заметил меня? — Слава нелепо улыбается. — Я все замечаю. Не ослеп, — голос осипший и сорванный, — пока что. — Покурить хочешь? — Ты из Хабары прибыл вернуть мне сиги или неподалёку был? — Язвишь. Уже неплохо.       Сарказм — это воздушно-капельная форма выделения внутреннего яда — проплывает в сознании Карелина. А Федоров словно услышал эти мысли, отмечает: — Яд тоже надо выделять. — Да кончай на пороге морозить, — Слава не грубо толкает хозяина квартиры и заходит внутрь. — Ну, — безразлично комментирует тот, — ни в чем себе не отказывай.       Квартира просторная и милая. И так светло, но свет холодный. А что ещё сказать при нелепом молчании? — Тут уютно. — Слава, не стесняясь, осматривается по сторонам. — Я не предполагал, что у тебя может быть неплохой вкус… на мебель. — Это не я.       Ну, вернулись к началу. Что ответить на эту хуйню? Он хочет поговорить, поэтому намекает на Неё или он хочет в зачатке уничтожить любую возможность развития разговора? Хуй знает. И сам молчит. — Ты надолго? — Что? — Надолго в хате моей решил затусить? — А можно? — Нет.       Слава расстраивается, правда. Как-то слишком под дых это все. Никакой осторожности Мирон Янович. А еврей будто бы видит какой вред наносят его слова и, закатив глаза, предлагает: — Я кофе собирался пить, — цокает при виде взбодрившегося собеседника, — пойдём. Замерз, наверное, на кладбище.       Слава молчит. Уже какой-то прогресс, а бесить жида не охота. Мало ли.       Дом идеально чист. Интеллигенция. И много фото. Ее, вместе с ним. Янович на них не смотрит. Проходит, не ускоряя шаг, но не смотрит. Слава все замечает. Дом в серых и белых тонах. Столовая тоже чистая. Здесь не готовили к похоронам, явно. А кто готовил бы.       Федоров наливает себе из кофейника, но для Славы включает кофемашину. Слава не сильно понимает, да и не пытается. Забота от жида не впервые поступила по неправильному адресу к Славе Машному.       Чудо техники быстро удовлетворяет потребности. Ароматный кофе уже стоит на столешнице. — Не обожгись. — Только и говорит Федоров, исчезая в другой комнате. Слава, как хвостик, идёт следом, умоляя всех, в кого ещё не разучился верить, чтобы не пролить кофе и не разбить кружку.       Янович сидит за ноутбуком и что-то вбивает. Остывший кофе рядом. Сам выглядит мрачнее и холоднее, чем этот кофе. — Ну и? — Слава неоднозначно кивает в сторону ноутбука. Федоров веерит пальцы, мол «что»? — Чем занимаешься? — Работаю.       Жид выдаёт это как само собой разумеющееся. И продолжает набирать. Глоток кофе и набирает снова.       Слава в ахуе, ему жжёт пальцы, но ещё более странное жжет в животе. Слава злится. И тут Мирон не при чем. Он злится на себя. Зачем он делал все на что убил последние дни? Но пробует снова: — Ты в порядке?       Федоров делает долгий и спокойный вдох, а затем, даже не удостоив Карелина взглядом, педантично начинает: — Я слышал, что телки любят возвращаться к тем, кто хорошо их выебал, но чтобы ебари возвращались к тем кого отымели…       Славе не надо объяснять что жид говорит про батл семнадцатого года. И про то как Гнойный отымел Окси. — Я думал тебе нужно… ну… — это не частое событие, но у Карелина закончились слова. Он застрял на одной фразе «позволь тебе помочь», но она какая-то поебота. — Что ты думал?       Мирон настолько безразличен, что даже не хмурится, глядя на растерянного Машного. — Я знаю как это, терять кого-то и если тебе нужна поддержка… — Не нужна.       Карелин от такого откровения хуеет так, что чуть не роняет кружку. Он ведь думал… А что он думал? Ответа нет. Вместо него сотни новых вопросов, один из которых Карелин произносит вслух: — А зачем я приехал? — А я не знаю, Слав, зачем ты приехал.       О чем ты, Славик, думал? Что он кинется плакать тебе на плечо? Что сядет тут изливать свою боль? Да на него и не обидишься, потому что логично все. Пока Слава разбирался с Гнойным, своими мутками по отношению к бывшему оппоненту и кидал друзей в Хабаре, жид потерял смысл жизни и уж не Карелину он будет об этом толковать.       Слава кивает сам себе, словно только что ответил на вопрос возникший с далекого двух тысячи семнадцатого. Разворачивается и идёт на кухню. Надо валить и надеяться что Мирон либо сам на седатиках, либо думает что Слава на них. Единственное что снова не контролирует Карелин — как любопытство берет вверх. Он тянется к кофейнику и пробует содержимое. Очень крепкий кофе и кажется энергетик. Отвратительно. Слава в какой-то смеси дикого восторга и ужаса смотрит в сторону комнаты, в которой сидит Мирон. Ему нужна помощь, но не Славина. По крайней мере не сейчас.       Иногда тебе нужно оставить людям их боль — и это будет самое милосердное проявление заботы и сострадания.