***
Джин стоял в аэропорту, нервно переминаясь с ноги на ногу. Белая рубашка была тщательно выглажена, брюки отутюжены, туфли - начищены до блеска. Внешний вид всегда отцу был очень важен - важнее, чем внутренний мир. Джин нервно всматривался в эскалатор, ища взглядом знакомую фигуру; но всё, что было в голове - лишь мысли о Чонгуке. Находиться здесь совсем не хотелось. Хотелось прийти в квартиру, провести за руку рассказывающего о своих снах Чонгука, перебить его, поцеловав эту прекрасную светлую улыбку, приготовить что-нибудь вместе… То была уже не квартира Джина, неизменное место встреч студентов, начинающих писателей и готичных меланхоличных красавиц (такие сборища практически сошли на нет в последнее время), а их с Чонгуком дом, куда стало так приятно приходить вместе каждый день, где всегда было тепло - не только телу, но и душе. Но вот он - серый костюм, черный чемодан, идеальная осанка - все мысли из головы исчезли моментально, оставив липкий страх жертвы перед хищником. Джин облизнул пересохшие губы. - Здравствуй. - Здравствуй, папа, - холодное будничное рукопожатие, «для галочки», как и все их отношения.***
- Как ты живешь? - Спрашивает мужчина, опускаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. - Неплохо, - нерешительно отвечает Джин, присаживаясь рядом. - Хожу на лекции, пишу немного… Скоро сессия… Знаешь, один мой друг… - Я хочу, чтобы ты поехал со мной, - перебивает отец, выдыхая дым сигары в воздух. Джин непонимающе смотрит, забыв все, что хотел сказать. - С тобой? - Именно. - Надолго? Отец Джина вздыхает и насмешливо смотрит в ответ. - Зачем тебе оставаться здесь? Ты и так слишком долго был один. - Я не был один, - Джин взволнован. - У меня здесь учёба, друзья, и… - «Чонгук» - вертится в голове. - И? - Внимательно смотрит мужчина в костюме через очки, опустив голову. - И всё, что я люблю, - выкручивается Джин. Собеседник вздыхает и отстраняется. Некоторое время они сидят молча. Джин старается казаться спокойным и уверенным, но внутри зарождается ужасная паника. Чонгук ведь не сможет поехать следом - у него нет денег, нет жилья, у него учёба, в конце концов; они не смогут продолжать свои отношения под чутким контролем отца, который будет слишком близко… Мужчина в костюме задумчиво курил сигару, погрузившись в свои мысли. Джин не хотел вырывать его из этого состояния - когда отец думал, то беспокоить его было нельзя. Через некоторое время тот делает резкий вдох, словно собираясь что-то сказать, но продолжает молчать; покосившись на Джина, замечает, как дёрнулись его губы, и решает наконец высказаться. - Если ты не готов так сразу все бросить, то можешь поехать на месяц. Для начала. Джин судорожно пытается сообразить, оценить свое положение… - А если я всё-таки захочу остаться здесь?.. - Тихо спрашивает он. - Ну что за чушь, - поднимается мужчина. - Что тебе здесь делать? Сидеть в этой затхлой дыре? Ходить на эти твои лекции? - Иронично произносит отец Джина. - Будешь ходить на них в другом городе. Джин молчит. От обиды и безвыходности сдавливает дыхание. - Я все сказал. - Отец Джина выходит из комнаты. Никто по-настоящему не знает, что чувствует другой человек, к чему он действительно стремится, и что он на самом деле пробует делать для достижения тех или иных целей. Иногда даже сам человек не знает, к чему стремился все время. Единственное, что знал сейчас Джин - это то, что он не хотел быть мелкой составляющей огромной системы под названием «общество». Стоять во время деловых встреч за спиной своего отца, продолжать его дело, разъезжать из одной страны в другую и оставаться вечно одиноким, имея только связи, и больше ничего. Джин хотел остаться в «этой затхлой дыре», хотел ходить на «эти свои лекции» и продолжать ту жизнь, которая у него сейчас была - жизнь, в которой у него есть Чонгук. Чонгук... Надо как-то сообщить об отъезде Чонгуку. Но как? Джин не представлял. Оперевшись локтем на колено, он бессильно опустил лоб на руку.***
Тёплый свет окон пробивался через густой туман, опускающийся на город. Но Джин не видел этого света - Джин оказался пойман в капкан собственных безрадостных мыслей, и потерянно размышлял, как лучше сказать, перебирал фразы... - Знаешь, что я думаю? На свете очень мало людей, которых я действительно люблю. И ещё меньше тех, о ком я хорошо думаю. Чем больше я смотрю на них, - делился мыслями Чонгук; он предчувствовал, что молчание Джина и этот задумчивый взгляд - символы затишья перед надвигающейся бурей: пока он молчит, но когда заговорит, то его слова окажутся страшнее его немоты. - Чем больше я смотрю на них, тем больше - на мир, и тем меньше он мне нравится. Чонгук сделал паузу. Джин всё ещё молчал, но теперь покосился на шагающего рядом Чонгука, стараясь вникнуть в его слова. - Единственное, что я знаю сейчас о себе наверняка - это то, что я совсем не хочу быть всего лишь мелкой составляющей огромной системы под названием «общество». Джин не сразу понял, почему эта фраза показалась ему такой знакомой, но через секунду вскинул брови, и глаза его расширились от удивления - ведь именно об этом он подумал сегодня после разговора с отцом. - Как ты… - А? Джин замер на месте, и Чонгук уже успел обогнать его на несколько шагов, а сейчас обернулся на слегка шокированный голос. Чёрные волосы метнулись вслед за движением, и пара прядей упала на лицо; в свете магазинной вывески Джин увидел блеск глаз и мелькнувшую у уха цепочку. Как же он был красив… Чонгук всё ещё выжидательно смотрел на лицо Джина. - Как ты угадал, что именно об этом я подумал сегодня? - Правда? - Улыбнулся тот, и, развернувшись всем корпусом, вернулся к Джину. - Когда? Вот он, этот момент. Надо сказать. Но как мог Джин погасить эти звёзды в таких счастливых глазах?.. Мысленно он проклинал и себя, и своего отца, и его работу, и весь свет… - Эй, ты чего? - Чонгук наклонился ближе, положив руку на плечо Джина. Тот глубоко вздохнул и произнес: - Мне придётся уехать. Взгляд Чонгука моментально утратил свою безмятежность и стал тревожно бегать. - Как уехать? Куда уехать? Зачем?.. Джин слегка откинул голову назад. Только не сейчас, нет… Надо держаться, а то Чонгук тоже заплачет. Держаться ради него… Взять себя в руки. «Давай же!» - Давай я тебе всё объясню, - они медленно продолжили идти, но Чонгук не переставал испуганно смотреть на Джина, вцепившись пальцами в его рукав.***
- О Господи, ну ты и даёшь! - Облегченно выдыхает Чонгук. - Это же всего на месяц! А так сказал, как будто… Да ну тебя! Джин ожидал несколько другой реакции. Конечно, хорошо, что Чонгук принял это известие так легко; но вся весёлость казалась несколько неестественной. «Может, он не понял? Что я только постараюсь вернуться через месяц… Но неизвестно, вдруг это будет дольше… Или он просто не хочет понимать?» - мелькало в голове Джина. - Мы ведь сможем созваниваться и все такое, да? Я буду каждый день звонить! «Господи, ну как, КАК я могу оставить его здесь одного?» - О, я смогу писать тебе письма, настоящие бумажные письма! Ты же такое любишь? - С восторгом заглядывал Чонгук в лицо Джина, выражающее лишь смятение и неуверенность. - Конечно, люблю… - Вот видишь! А потом, когда ты приедешь назад - представь, как здорово будет! Мы тогда… И понеслись планы, идеи, и задумки… Чонгука было не остановить. «Может быть, он и прав? Может быть, зря я так переживаю? Это ведь другая страна, там ведь всё будет совсем по-другому - можно будет сказать, что мне не подходит климат, или аллергия… Что просто не нравится, в конце концов. Всего месяц, и есть ведь телефон, и интернет…» - Знаешь, ты прав! - Бодро воскликнул Джин, и Чонгук радостно улыбнулся, увидев, что его друг вышел из своей мрачной задумчивости. - Люди будут всю жизнь говорить нам, кто мы есть. Но мы должны ставить их на место! Верно? - Чонгук быстро закивал. - Говорить: «Нет, вот кто я». Хочешь, чтобы люди смотрели на тебя иначе - заставь их. И нельзя ждать, пока прилетит фея-крёстная и разрулит всё за нас! - Ухмыльнулся Джин. - Если хочешь что-то изменить, надо отважиться и менять всё самому... И поэтому я сделаю все, чтобы вернуться к тебе как можно раньше - даже сбегу от отца, если надо! Чонгук был в восторге. Он бросился на шею Джина с громким смехом, и тот обнял его, прижавшись щекой к волосам. В непослушных прядях запутались несколько снежинок и ярко блестели теперь в тусклом свете уличного фонаря. - Снег! Падающие с неба снежинки становились крупнее, превращаясь в огромные невесомые хлопья. - Пойдем скорей, а то промокнем, - Чонгук натянул капюшон, а Джин сильнее зарылся подбородком в шарф. Чонгук проворно засунул холодную ладошку в карман Джина. Тот быстро переплёл свои пальцы с тонкими пальцами Чонгука.***
До отъезда оставалось несколько дней. В последний вечер своего пребывания в городе отец Джина решил устроить ужин, пригласив всех находящихся в городе коллег и ценных знакомых. Требование обязательного присутствия Джина даже не обсуждалось - ни одна причина, насколько бы правдоподобно она не звучала, не могла его от этой обязанности освободить. - Ты будешь там, - вот и всё, что сказал ему отец.***
- Я вырвался только на несколько часов, - угрюмо говорил Джин, сгорбившись и пряча руки в карманы. - Потом должен вернуться, чтобы непременно быть на этом его «ужине»… Чонгук держал Джина под руку и сочувственно заглядывал в лицо, стараясь перехватить его взгляд. - А отмазаться не выйдет? - Как будто я не пробовал, - хмурится Джин. - Это бесполезно. Чонгук был расстроен. Планы на этот день и вечер составлялись и активно обсуждались с момента известия о предстоящей разлуке, а теперь были так быстро разрушены, оставив за собой лишь разочаровывающие руины. День, который они так хотели провести вместе, их собственный маленький праздник, только что потерял право на существование. - Ну, можем потом… Сходить куда-нибудь… Джин угрюмо молчал. Он не хотел потом - он хотел сейчас. Сегодня и всегда. Чонгук хотел как-то ободрить Джина, отвлечь его внимание на что-нибудь другое - то, что ему бы понравилось, заинтересовало, - но никак не мог ничего придумать… Хотя… Он напряг память и выдал: - «Кожи мрамор и взгляд твой опальный, опечален стоишь, нем и глух - отчего же ты так безутешен? Обезумевший принц, так был полон ты Солнца когда-то». - Недавно Чонгук вычитал это в какой-то книге, и специально заучил, чтобы рассказать Джину при случае. И теперь случай представился. Это сработало: Джин с удивлением повернулся, явно забыв о проблеме сегодняшнего дня, глядя на сияющее гордостью лицо. - Вот это да… Откуда ты это взял? - Выучил, чтобы рассказать тебе, - последовал скромный ответ. Джин остановился, продолжая смотреть в эти хитрые блестящие глаза. Если мерить личность её умением себя проявлять, то в человеке по имени Чон Чонгук было поистине нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем составляющим жизни, словно он был частью одного из тех сложных приборов, которые регистрируют подземные толчки где-то за десятки тысяч миль. Он умел так тонко почувствовать человека и так точно подобрать слова, что это пробирало до глубины души. Эта способность к мгновенному отклику не имела ничего общего с обычной впечатлительностью, именуемой порой «артистическим темпераментом», - это был редкостный дар надежды, романтический запал, какого Джин ни в ком больше не встречал и, наверное, больше не встретит. - Знаешь, - задумчиво заговорил наконец Джин после некоторой паузы. - Это ведь истинное счастье - встретить кого-то, кому можешь раскрыть душу, и кто принимает тебя таким, какой ты есть. Я очень долго ждал дня, чтобы стать чем-то большим, чем я есть. И с тобой я чувствую, что близок к этому. Сколько бы времени мы не проводили вместе, мне всегда будет мало. - Чонгук затаил дыхание, и глаза его заблестели еще ярче. - Поэтому… Поэтому к чёрту всех важных шишек, кем бы они ни были. Сегодня наш день, и я не променяю тебя ни на кого. На лице Чонгука просияла восторженная улыбка, и он порывисто, как ребенок, бросился обниматься. Джин расхохотался, и крепко прижав его к груди, закрыл глаза, жмурясь от ослепивших на миг золотых солнечных лучей. - Идём же! - Мягко отстранился Джин. Чонгук разомкнул объятия, - на его лице всё ещё сияла широкая улыбка, глядя на которую Джин с трудом удержался от желания поцеловать её; но всё же совладал с собой, пощадив пожилую чопорную леди, что проходила мимо с целый кучей маленьких собачонок. Взявшись под руки, парочка двинулась дальше по аллее.***
Недавний туман переполз и на сегодняшний вечер. С наступлением сумерек он стал ещё гуще и непроглядней, и уходить не собирался; цеплялся за здания, волочился по улицам и крышам, скрывая всё плотной пеленой... - Ты словно океан, чьи воды глубоки, черны и опасны, - звучал нетрезвый голос Джина. - Загадочное и бесконечное море демонов, что… Что живут в глубине твоей таинственной души... И никто не в силах удержать их, - сбивчиво говорил он, держась за барную стойку. - Они всегда найдут способ вырваться наружу, дорогой мой. - Глаза Чонгука блестели слишком ярко; он отпил из большой кружки, неотрывно смотря на Джина. - Чем больше люди пытаются узнать твои самые тёмные части, тем больше они понимают, что попадают в ловушку. Джин замолчал, вспоминая продолжение. Чонгук с улыбкой покосился на бармена, что стоял поблизости, неспешно протирая огромный пивной стакан. - Несмотря на то, как красиво ты можешь блистать в переливах солнца… - Неуверенно продолжил Джин, - Ты прекрасно знаешь… Э-э-э… Что свет никогда не достигнет твоей души, вот. - Он наклонился вперед, и, глядя прямо в заворожённые глаза Чонгука, громко прошептал: - И ты потопишь в своем море демонов любого, кто осмелится… подойти… ближе. Джин самодовольно откинулся назад. Взяв свою выпивку, он любовался произведённым эффектом. Чонгук приоткрыл рот и не моргая перевел взгляд на стойку; бармен, что слушал рядом, смотрел на Джина совершенно поражённо. - Ну, поэт!.. Бармена позвали с другого конца стойки, и он медленно отошёл, продолжая оглядываться на странную парочку. Чонгук захихикал, прижимая руку к губам. Джин довольно усмехнулся, продолжая пить. - Слышал бы тебя твой отец! - Да он всё равно бы ничего не понял. - А что он вообще тогда понимает?! - Политика, документы, организация торговли… Чонгук закрыл рот Джина своей ладонью, подался вперед и медленно проговорил: - Это же… Полное… Дерьмо. Чонгук никогда так не выражался и никогда не матерился. Стало быть, если он сказал, что всё это - полное дерьмо, значит, всё это действительно было полным дерьмом. Джин расхохотался, за ним рассмеялся и Чонгук. - Я бы посмотрел на его лицо, услышь он такое, - всё ещё смеялся Джин. - Так скажи и посмотришь! Джин как-то странно задумался о чем-то секунду, а потом сказал: - Так пойдем и скажем. Чонгук смотрел на Джина как на безумца. - Ты с ума сошел? Ты же… Ты и так пропустил этот его светский ужин… Он же тебя убьет… - Это моя квартира, - перебил того Джин, - и я сам буду решать, кто будет в ней ужинать. Это мой дом, а не ресторан. Джин залпом допил содержимое стакана, сорвал пальто со спинки стула и направился к выходу. Чонгук, замешкавшись, бросил на стойку несколько мятых купюр и, на ходу влезая в куртку, неуклюже побежал следом.***
- Джин, может быть, ты скажешь тост? - Отец Джина приподнял стакан с виски. «Мало того, что опоздал, мало того, что пьян, так ещё и приволок с собой этого... Этого...» Гнев закипал внутри, но при коллегах нужно было держать лицо. Репутация превыше всего. Чонгук, сидевший рядом, дрогнул. Ему стало страшно, потому что он понял - Джин сейчас скажет. И Джин, широко улыбнувшись, встал, вскинул руку с бокалом вина в жесте, достойным самого Диониса («Ему бы лавровый венок», - подумал Чонгук) и, дождавшись тишины, бойко начал: - Что такое Вселенная? Это большой театр. А театру нужна публика. Мы - публика. - Джин сделал многозначительную паузу. - Жизнь на Земле создана затем, чтобы наслаждаться спектаклем. Вот зачем мы здесь, - замолк Джин; но, как стало ясно через секунду - только лишь для того, чтобы перевести дух. - А если вам не нравится пьеса - выметайтесь к черту! Чонгук сдавленно вскрикнул, но быстро прижал ладонь к губам, сдерживая смех. Джин встретился с ним взглядами, и на его лице отразилась какая-то безумная улыбка; вдруг, резко швырнув бокал в стену, он подбежал к Чонгуку, вытащил его из-за стола и утянул за руку прочь из столовой. Из коридора раздался истерический взрыв хохота, а вскоре - громкий хлопок двери, и всё стихло. Кроваво-красная клякса расплывалась по светлым обоям, стекая вниз кривыми дорожками. В столовой настала гробовая тишина. Отец Джина нахмурился. На его лбу проступила вздувшаяся от гнева вена.***
Это было безумие. Весь привычный уклад жизни перевернулся с ног на голову. Роковое событие, изрядно подпортившее репутацию отца Джина - публичное неповиновение, насмешка, - ударило по самому больному. «Цель моя состоит в том, чтоб обеспечить свою репутацию, необходимую мне для беспрепятственного продолжения своей деятельности», - любил говорить дипломат, и никогда не прощал ни малейшей ошибки, способной эту репутацию пошатнуть, бросить тень на его имя… Никогда и никому. Даже собственному сыну.