Прощай.
Джин заплакал бы, если бы смог, но уже не получалось. Не получалось ничего. Весь мир давно стал таким ничтожным по сравнению с тем, что было так дорого, что было так глупо утрачено… «Ты не виноват в своём прошлом, и ты не виноват в своих трудностях. Это не должно определять тебя, пойми; ты достоин любви, и ты достоин заботы» - слова, которые не успели быть сказаны, навсегда застряли в мозгу, как пуля, как стрела, причиняя невероятную, невыносимую боль, но не давали умереть совсем. Самое дорогое, самое лучшее, и самое хрупкое в своей жизни Джин не смог удержать, и оно выпорхнуло из рук, и разбилось вдребезги. - «Я не потащу тебя на дно» - ты соврал, Чонгук… Меня ты как раз и прихватил… Я опустился туда вместе с тобой… - Неосознанно бормотал Джин. Несколько человек оглянулись, но ничего не сказали, и спустя секунду раздались презрительные цоканья и смешки - слишком пьян, подумали люди, стоящие неподалёку в свете уличного фонаря. - Допился? Иди домой! - Крикнул кто-то, и компания громко засмеялась. Джин бы и пошёл, если бы у него был дом; но он понимал, что дом - это не место, не здание, а ощущение и состояние души. В его квартире можно было навести идеальную чистоту, выбить ковры от пыли, можно было приготовить домашней еды, но уюта это бы не прибавило. Джин знал, что всё это было бы временно, и рано или поздно он уйдет, и будет уходить снова и снова, и шататься по улицам; искать путь, которого не существует, искать того, кого найти было невозможно… На всей планете у Джина больше не было дома. Прокручивать такие мысли в голове было сродни убийству - каждая из этих мыслей спицей втыкалась в грудь, и оставалась там, и достать её было нельзя. Джин зашёл за угол, и, оказавшись один, резко сел на корточки, прижавшись спиной к холодной кирпичной стене. Накрыв голову руками, он зажмурился; дыхание стало неровным, он задыхался, не в состоянии никак выразить свои чувства - он просто уже не мог. Не мог ни плакать, ни кричать, ни крушить все вокруг, ни бежать куда-то… Ему нечего было искать, потому что он уже нашёл то место, где теперь пребывало самое ценное, самое любимое, самое дорогое… Но это уже был не Чон Чонгук. Тот человек, которого Джин так любил, всё-таки умер в тот день. И Джин, казалось, умер вместе с ним. Из кармана старого пальто раздался раздражающий сигнал, оповещающий о входящем вызове. - Да. - Здравствуй, сын. Джин молчал. Он не слышал ничего, кроме своих мыслей. - Ты подумал над тем, что я сказал? - Я не вернусь. - Последовал упрямый ответ. Отец Джина тяжело вздохнул на том конце провода. - Позволь тебе помочь, - сдерживая раздражение, произносит нетерпеливый голос. - Помочь? - Усмехается Джин. - Ты? Отец Джина тщательно подыскивал слова, сдерживая раздражение из последних своих душевных сил. - Мы же не чужие люди… Ты мой единственный сын, и я люблю тебя. Это стало последней каплей. «Любит? Разве он может любить? Если б он не слышал, что существует такая вещь, как любовь, то никогда и не употреблял бы это слово!» И Джина прорвало: - Ты забрал меня. Ты забрал меня у него, а его - у меня. Я не виноват, что я не такой, как ты, - каждое слово было словно отравлено ядом. - Я не хочу жить только ради воплощения твоих планов. Оставь меня в покое, слышишь?! У тебя нет больше сына! Джин смолк на секунду, переводя дыхание. Его отец молчал, не зная, как правильно реагировать на услышанное. - Начни жить дальше. Оставь его. У тебя - своя жизнь, у него - своя; поиграли - и хватит. - Голос отца стал строже. - Возвращайся немедленно. - Я не оставлю его снова. Я буду с ним каждую секунду, ясно? - Процедил сквозь сжатые зубы Джин, и вдруг бросил телефон в противоположную стену, неожиданно даже для себя самого; осколки разлетелись на несколько метров вокруг, осыпав битым стеклом мусорные баки. Джин знал, что это не поможет. Муки совести, терзающие его каждую секунду, никуда не денутся. Умоляя не оставлять, не покидать, Чонгук всё же оказался оставлен один, лицом к лицу со своими проблемами. Джин не уберег его. - Я останусь здесь, я останусь с тобой, - прошептал Джин, прикрыв глаза. - Ты - всё, что есть у меня. И пока я знаю, что ты есть, я могу дышать, и мне не больно...***
Джин перестал выходить на связь с отцом. Джин перестал пускать к себе друзей и знакомых. Джин курил и неохотно пил, сидя за письменным столом, окутанный ночной темнотой, опустившейся на равнодушный к чужим печалям город; косился в пустующее кресло напротив. Плакал, закрыв рукой глаза, и снова пил. Джин каждый день просиживал в больничных коридорах, а когда позволялось - и у кровати Чонгука. Джин ждал, когда Чонгук вернётся, но тот не возвращался.***
- Здравствуй, Чонгук. Я снова здесь, с тобой… - Устало говорил невыспавшийся Джин. - Я всё ещё не оставляю тебя. Ты, конечно, никогда не простишь мне… И, хотя я и не знаю, что с тобой, и где ты сейчас, - лицо Джина скрылось за бледными ладонями, и пальцы нажимали на глаза, стараясь развеять бессонницу, - я не знаю, что с тобой, но буду всегда… Здесь. Чонгук всё так же лежал на больничной койке, из его носа тянулись катетеры, а из предплечья торчала игла капельницы. Джин осторожно прикоснулся к обездвиженным пальцам: - Я верю, что ты слышишь, и я верю, что ты чувствуешь… Я здесь. Возвращайся ко мне поскорее.***
Прошло слишком много дней. Прошло несколько лет. У Джина в груди дыра. Зияющая огромная чёрная дыра. Она втягивает в себя всё живое, питается всеми его чувствами и эмоциями. Медленно стачивает внутренние органы. И Джин всё никак не может её насытить, не говоря уже и о том, чтобы каким-то образом её закрыть вовсе. Джину всего мало. У него есть всё, о чем мечтает среднестатистический человек: хорошая работа с приличным заработком, машина, крыша над головой. Семья и друзья. Множество знакомых. Но этого мало. Джину этого мало. Дыре в его груди этого мало. И Джин пьет. Заливает эту дыру алкоголем, но только вот она без дна, а значит, наполнить её не получится. И приходится искать иные выходы: новые знакомства, новые люди, которые хотя бы на пару часов отвлекают от самого себя, отвлекают от дыры в груди, что съедает изнутри. Только вот Джин всё никак не поймёт, что такой вариант существования губит его лишь ещё сильнее. Он не спасает. Каждый раз всё это - лишь новый круг по старому витку, снова, и снова, и снова. Когда-то Джин хотел спасти Чонгука: просиживая у его кровати целые дни, надеялся, что тот почувствует его присутствие и волшебным образом вернется, но ничего не менялось. Со временем Чонгука перевели в другое заведение. Из реанимации - в обычную одиночную палату. Теперь, по прошествии определенного времени, Чонгук даже открывал глаза и иногда смотрел на Джина; но Чонгук… молчал. Всегда. Не говорил ни слова, не делал ни единого движения, - только смотрел перед собой невидящим взглядом, устремлённым куда-то сквозь пространство, и неизвестно, что он видел там. Джин несколько раз беседовал с лечащим врачом, подробно выспрашивал о состоянии пациента, - и каждый раз Джина убеждали, что Чон Чонгук не парализован, что физически он практически не пострадал (переломы, ссадины и синяки, полученные при ударе о воду, давно зажили), что Чонгук просто… Застрял где-то в себе. И всё. Спасти Чонгука не получалось. Спасать нужно было уже самого Джина. Только вот он не давался, словно дикий зверь, раненный, не доверяющий никому. Загнанный в угол самим собой. А от себя не сбежать.***
- Расскажите о своем гневе. Расскажите о своем отце. - Почему вы упомянули их вместе? Психолог молчал, внимательно смотря на лицо Джина, стараясь уловить каждое его движение. - Ладно… Джин весьма равнодушно рассказал о своем детстве и взрослении, об отношениях с отцом… И о его роли в их отношениях с Чонгуком. - А этот Чонгук… Он, должно быть, долго искал такого человека, как вы? - Прищуривается психолог. - Вероятно… - И он отказывался вас отпустить? Джин за секунду вспомнил, как Чонгук говорил именно эти фразы: «Знаешь, я так долго искал… Что теперь не отпущу», - и обнимал сзади широкие плечи Джина, на что Джин отвечал: «А я и не уйду», и диалог заканчивался поцелуем Джина, откинувшего голову на спинку стула, и Чонгука, наклонившегося вперед, всё еще обнимающего плечи…» - Что вам известно? - Холодно спросил вдруг Джин. - Возможно, у меня есть папка со всеми вашими тайнами… Либо я просто обо всем догадался, - добродушно улыбается психолог. - Либо я просто подначиваю вас, даю возможность откровенно высказаться. Расскажите же, кто вы на самом деле, Ким Сокджин. О взгляд Джина можно пораниться. В нём были чувства, никому, кроме самого Джина, не знакомые. Они были глубже, сильнее, громче, чем самые смелые предположения сидящего напротив психолога. У Джина очень грустные глаза, но не отстранённые и не остекленевшие, - Джин видел всё, и весь спектр человеческих эмоций вполне мог быть выражен в этом взгляде: от огромного, всепоглощающего счастья до потерянного навсегда смысла, - и все эти эмоции могли быть самыми настоящими; однако они скрывались за болью утраты, которая, как оголённый провод, ослепляла психолога искристым знанием того, что в жизни этого пациента определённо были люди, которых тот не смог спасти когда-то. - Мне больно, - вот и всё, что произносит Джин, блуждая взглядом по углам комнаты, сжимая собственные плечи. - Пока я чувствую, что я - это я, - мне больно. Джин любил кого-то, и, к сожалению, будет продолжать любить этого «кого-то» вечно. Да, он, несомненно, пытался отпустить, но все чувства всегда возвращались обратно. Выбросить Чонгука из головы не выходило. Терапия у проплаченного отцом «хорошего психолога» была практически бессмысленна. Психолог тяжело вздохнул.