***
/Несколько лет назад/
- Алло? - Маргарет, слушай меня внимательно. Он получает письма? - Письма? - Маргарет, собери свои куриные мозги, - цедит собеседник сквозь зубы. - Ну, у него много всяких бумаг повсюду, и писем, вроде, тоже… - Значит так. Он не должен получать эти письма, ясно? Тишина. - Ты поняла меня, Маргарет? Письма от Чона Чонгука он читать не должен! Будет возможность прервать звонки - сделай и это. Маргарет обиженно сопит в трубку. - Я не хочу ничего такого делать. Мужчина вздыхает. - А денег ты хочешь? Шубы, платья, украшения, что там ещё… Замуж за него, в конце концов, хочешь? После упоминания о браке глаза девушки жадно сверкнули, однако она была не так глупа, чтобы позволять так просто собой манипулировать. - Не разговаривайте со мной в таком тоне, - высокомерно заявляет она, однако в голосе слышен страх. - Я расскажу отцу. - Ты что, мне угрожаешь?.. - Собеседник сбит с толку такой наглостью. - Нет, что вы, я просто… - Маргарет теряется. - Значит, делай, что я говорю. Короткие гудки.***
/Несколько лет назад/
- Алло? Кто это? - Здравствуй, Маргарет. - О, это вы… Я так рада вас сл… - Где он. - Я… Я не знаю, - отвечает взволнованный, испуганный голос. - Что значит «ты не знаешь»? - Он, кажется, что-то увидел по телевизору и уехал… - Куда? - Бармен сказал про какую-то больницу, чтоли… «Черт, все-таки поехал…»***
/Несколько лет назад/
- Алло? - Здравствуйте. Я отец Ким Сокджина. - Пациента?.. - Нет. Пациент - Чон Чонгук. Врач быстро вспоминает, о ком идёт речь. Об отце Джина он наслышан. - Чем обязан? - Каково состояние того мальчика, к которому ходит мой сын? Вообще врач не имел права распространяться об этом, но отказать отцу Джина побоялся. - Ну, он в тяжёлом состоянии, но не безнадёжен. Пока не приходит в себя, но мы делаем все возможное… - Не делайте. - Простите?.. Серьёзный голос в трубке становится профессионально-деловым. - Мне известно, что у этого Чона Чонгука никого нет, а значит, никто о нем беспокоиться не станет. Кроме моего («глупого, безрассудного, избалованного идиота-сына»)… Кроме моего сына. А ему надо беспокоиться о себе. Понимаете? Кажется, врач понимал. - У вас есть дети? - Продолжает голос. - Нет. - Что ж, тем проще. Убедите Ким Сокджина, что этот пациент безнадёжен. Скажите, что ждать улучшений бесполезно, не знаю… Сделайте всё, что потребуется, чтобы мой сын там больше не появлялся. - Вы понимаете, что фактически толкаете меня на преступление? - Да. Врач прищурился. - И что вы готовы предложить взамен? - Всё. Мужчина в белом халате раздумывает несколько секунд, после чего на его лице отображается тень улыбки. - Знаете, нашей больнице не хватает кое-какого финансирования… - Начинает он, удаляясь по коридору.***
/Настоящее время/
Джин не рискнул в таком состоянии сесть за руль и вызвал такси. Он не помнил, как вышел из квартиры, не помнил, закрыл ли он дверь; теперь он был уже на заднем сидении автомобиля и невидящим взглядом смотрел в окно, продолжая сжимать в руке пачку небольших конвертов. Водитель иногда косился в зеркало заднего вида, но с разговорами не приставал - видел, что пассажир явно не в себе, и вряд ли настроен на беседу. Полный мужчина, что сидел за рулём, был достаточно опытен - ему приходилось возить совершенно разных людей в совершенно разных состояниях, - поэтому он знал, что порой стоит просто помолчать и не мешать другому человеку углубиться в собственные мысли - ведь сколько всего можно услышать, если уметь по-настоящему хранить тишину. У Джина в голове сейчас бушевала самая настоящая буря. «Она прятала их, прятала… Но почему не уничтожила?.. Дура, что не выбросила сразу… Хотя нет, хорошо, что дура и что не выбросила… А если бы я не встретил его сегодня? Не узнал бы его номер? Как бы я искал его тогда?.. Всё рухнуло, всё, что было; весь его мир рушился, а я даже не знал! Что он думает теперь обо мне - страшно представить. Что я игнорировал… О нет. Он же не простит мне. Я бы не простил… Нет, надо попытаться. Пусть всё вокруг горит синем пламенем теперь, плевать... Но как Маргарет пошла на такую жестокость? Она бы сама не догадалась…» Глаза Джина расширились - он нащупал догадку. То, чего так не хватало, то, что позволило отрывкам истории сложиться в единую картинку, расставить всё по местам… «Только один человек не хотел бы видеть нас вместе. Мой собственный отец.» Джин с силой зажмуривается и тут же широко распахивает глаза, стараясь держаться. «Лицемер - да. Мог бы? Мог. Мог и сделал. О… О боже.»***
Положив трубку, Чонгук опускается на кровать. Его начинает одолевать самая настоящая паника, какой-то совершенно неведомый до этого момента испуг, который контролировать не получается. Даже несмотря на то, что Джин ещё был далеко. Хочется кричать, но крик стеклянным осколком застрял где-то в груди, и ранил изнутри, и нельзя было никак достать его… В глазах, что уже давно стали вечно печальными, засветилась смутная, неясная надежда. Прошло так много времени. Сегодняшнюю встречу Чонгук не брал в расчёт - это был скорее его каприз, дерзкая вылазка, импульсивное желание подобраться к Джину поближе, хотя бы на пару минут… Подобрался. Чувство вины накрывало с новой силой; Чонгуку начинало казаться, что эта волна вот-вот выдавит оконные стёкла и вольётся в комнату, затопит её доверху, накроет с головой, и сам он захлебнётся в этой черноте. Ожидание убивает. Но только оно и заставляет держаться, хотя Чонгук уже и успел довести себя до состояния мучительной пытки. Каждая минута казалась ему последней, как будто со звуком дверного звонка его собственная жизнь оборвётся. Избавиться от этого состояния, как-то успокоиться не получается. Ничего не помогает. Месть, жадность, злоба, любовь, ненависть - это опасные чувства. Если ими не управлять, даже одного из них будет достаточно, чтобы довести человека до катастрофы. И свою Чонгук уже пережил. Однако сейчас казалось, что главная катастрофа ещё впереди. Тишина ожидания душит. Неизвестность, бездеятельность - душат. Чонгук включает зачем-то свет и начинает ходить по комнате. Замирает напротив зеркала, замечая свое совершенно безумное лицо, замечая тень панического страха на нём. Вздрагивает от резкого стука в дверь. Чонгук делает глубокий порывистый вдох, но забывает сделать выдох.***
Дверь открывается, и на пороге квартиры стоит Джин. Чонгук застывает, как статуя, без сил двинуться с места, смотрит прямо в глаза и не знает, совершенно не понимает, что должен сказать. У Джина абсолютно такое же бледное, обезумевшее лицо; огромные синяки под глазами, а одежда смята, и галстук перекручен. Чонгук с усилием делает пару шагов назад и молча опускает лицо. У него в голове целое море вопросов и одновременно с этим - оглушающая пустота. Джин проходит в квартиру и останавливается посреди комнаты; Чонгук медленно следует за ним, и неуверенно становится напротив. Здесь, в этой квартире, никого нет кроме них двоих, и это разительно отличается от утренней встречи в кафе. Чонгук думает: «Так и должно быть». Между ними остаётся всего два шага; между ними - обида и сожаление о причинённой боли, смешавшиеся в одно огромное отчаяние. Джин смотрит на Чонгука, видит его расширенные зрачки, похудевшее, но не утратившее своей утонченной красоты лицо, пересохшие губы. «Травмированный. Разбитый. Разрушенный» - проносится в голове Джина. Он не отрывает взгляда от этого лица ни на секунду, ожидая хотя бы чего-нибудь - каких-то слов, действий, - но Чонгук, видимо, к этой встрече был абсолютно не готов. Чонгук молчит; лишь смотрит на Джина, изредка моргает, ощущая, как с каждой секундой мысленно падает в бездну. Джин чувствует, как грудь словно кислотой разъедает изнутри, как прожигает что-то кожу, оставляя сквозные дыры… Видимо, из-за того, что Чонгук рядом, на расстоянии всего пары шагов, но Джин не смеет прикоснуться к нему, глядя в эти застывшие глаза. В этих глазах - вопрос: «Почему ты оставил меня?» - Зачем ты приехал? - Еле слышно произносит Чонгук хриплым голосом; в горле пересыхает, тело прошибает мелкой дрожью. - Я нашел твои письма, - Джин сильнее сжимает бумажные конверты. - Я только сегодня прочёл их, понимаешь? Я… Я не знал всего этого тогда. - Джин протягивает дрожащую руку чуть вперед. Чонгук не хотел забирать эти письма. Они были ему не нужны. Тогда этими письмами он кричал о помощи, эти письма - его вопль в пустоту; но услышан он не был, и теперь, спустя годы, они стали лишь смятым, бесполезным эхом того вопля. Джин смотрел перед собой. Он хотел забрать Чонгука куда-нибудь подальше, прямо сейчас, увести из этого города, ставшего роковым для них обоих, он не мог выносить этого молчания ни секунды больше. «Это же Чонгук. Единственное настоящее в моей жизни сейчас. Единственный свет, единственная причина двигаться куда-то дальше, единственное счастье, за которое стоит бороться». Джин хочет просто обнять его, почувствовать, как бьётся его сердце, и успокоиться, зная, что вот он, здесь, с ним, живой и невредимый, несмотря на все «старания». Джин хочет упасть перед ним на колени и умолять не исчезать больше. Видеть его, слышать его дыхание, понимать, что он вернулся, даже после всего, что между ними произошло… Было просто невозможно потерять все это снова. Чонгук начинает терять контроль - словно вся обида за то, что Джин ушёл, оставил, предал, - обрушивается разом, погребая под собой остатки самообладания. - Ты… - Выдавливает из себя тихо Чонгук, тяжело дыша, стискивая зубы и хмуря брови. В голосе слышна злость. Слёзы подступают к глазам, но он запрещает себе проявлять слабость - только не здесь и не сейчас. - Что же ты сделал со мной?.. Пальцы сами сжимаются в кулаки, оставляя белые следы от вдавливаемых в кожу ногтей. Джину больно; эта боль разрастается в нем слишком быстро, и слишком сильно давит на рёбра, не давая взять себя в руки. Но это болезненное наказание - напоминание о том, что, несмотря на всё случившееся, они с Чонгуком до сих пор связаны одним большим чувством, - самым нестерпимым, самым невыносимым, самым диким. - Если бы я знал, когда видел тебя в последний раз, что это - последний раз, я бы постарался запомнить твоё лицо, твою походку, всё, связанное с тобой. И, если бы я знал, когда в последний раз тебя целовал, что это - последний раз, я бы никогда не остановился, - виновато оправдывается Джин. Боль адская. Чонгуку кажется, что от этой боли из глаз летят искры, кажется, что от неё ломаются кости. - Было бы проще, наверное, если бы ты сам сказал мне, а не твой отец. - О чём?.. - Что ты бросаешь меня. - Я не бросал. О чем ты говоришь?.. - Не строй из себя святую невинность, - зло бросает Чонгук. - Твой отец сам сказал мне тогда, что ты уезжаешь, что «наигрался» и «повзрослел», - Джин практически без чувств медленно оседает на диван, а Чонгук продолжает: - ...что начинаешь новую жизнь и… не чувствуешь… больше… и… ЖЕНИШЬСЯ НА СВОЕЙ МАРГАРЕТ!!! - Вопит Чонгук. Это срыв. Чонгука впервые накрывает такой сильной истерикой; это даже сильнее и хуже, чем бывало в клинике. Он ни разу не позволял себе проявлять эмоциональную слабость после выписки, держался изо всех сил, строя из себя самого позитивного и самого легкомысленного человека на планете. А сейчас ему было так больно от того, что вслед за опускающейся пустотой и темнотой в памяти оживают самые светлые и счастливые воспоминания о том, как они с Джином были вместе, мечтали о будущем (вместе), и любили - тоже вместе, - что Чонгук элементарно теряет способность подавлять в себе эти эмоции. Он задыхается от слёз, задыхается от чувств; от того, что силы голоса не хватит, чтобы кричать достаточно сильно. - Я не бросал тебя… - Тихо проговаривает шокированный Джин. - Я сказал ему тогда, что у него больше нет сына. Я женился на Маргарет, но каждую секунду жалею… Я и сейчас не поддерживаю связь… С ним… - Хватит, я устал, - мычит Чонгук. - Я не могу больше. Я не хочу, - он часто мотает головой из стороны в сторону. - Почему ты ушёл от меня? Ты ведь обещал, клялся, что мы всегда будем вместе, что никогда не оставим друг друга. Почему, Джин? Чонгук продолжает исступлённо бубнить несвязные, отчаянные фразы. Джин с трудом встает на ноги и пересекает расстояние в два шага, что разделяют их. - Я не уходил, - шепчет он, кладя ладонь на дрожащую щёку Чонгука. - Я знал, что ты любил меня, я чувствую, что ты и сейчас меня любишь, - хватает лицо Джина обеими руками тот, оставляя мокрые следы от ладоней. - Как же ты мог забыть меня? Как ты мог забыть нас? - Чонгук требовал ответов. - Почему ты исчез, Джин? - Чонгук, - с силой хватает его Джин за плечи, - мы справимся с этим. Мы обязательно справимся, слышишь? Дыши, пожалуйста... Постарайся успокоиться… - Джин и сам дрожит. Он и сам на грани. Вопль. Чонгук издаёт жуткий вопль, заставляющий Джина зажмурить глаза и ещё крепче сжать в своих объятиях Чонгука, который начинает рыдать навзрыд, завывать и отчаянно скулить, будто его смертельно ранили, причинили нестерпимую боль; он захлёбывается своими слезами… Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, - она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, - мы знаем. Мы понимаем. И всё равно грудью на тернии. И так будет всегда. И так было сейчас с Чонгуком. Он любил Джина всем сердцем. Он сходил с ума по человеку, которому, как думал, оказался попросту больше не нужен; думал, что потерял Джина, и смысл жить дальше потерял вместе с ним. Но всё ещё любил, и всё ещё не мог отпустить. - Я так сильно по тебе скучал… - Отчаянно произносит Джин, опуская лоб на трясущееся плечо Чонгука. Тот молчал, продолжая содрогаться от бесконтрольных рыданий. Его душу выкручивала боль, как несколько лет назад судороги выкручивали всё его тело на жёсткой больничной кушетке, в пустой холодной палате, рассчитанной только на одного человека. Тогда Джин был так нужен, так необходим; одно его присутствие могло решить большинство проблем. Но Джина не было. Он ушёл. Оставил Чонгука одного, - Чонгука, что стал беспомощным пленником психотропных препаратов, парализующих ещё живой глубоко внутри разум, и лекарств, отключающих тело и мышцы… Чонгука, что хотел все рассказать, но не имел возможности. - Скажи что-нибудь, - умоляюще произносит Джин, поднимая голову. - Что угодно. Скажи. - Я ненавижу тебя, - врёт тот, опустив глаза в пол. - Ты - худшее, что было в моей жизни. - («Я люблю тебя. Я тоже безумно скучал. Воспоминания о нас - самые лучшие в моей жизни. Только благодаря им я дожил до этого дня.») Джин грустно улыбается; он слышит все непроизнесённые фразы и понимает главный посыл, потому что знает Чонгука слишком хорошо, и догадывается обо всём по одному лишь тону. Джин неуверенно наклоняется ближе к лицу Чонгука, останавливаясь на расстоянии всего лишь пары миллиметров от его губ, позволяя тому самому выбрать дальнейший сценарий. Чонгук так давно мечтал поцеловать Джина, что готов был отдать всё, что у него было, ради этого момента. - Разве не об этом ты мечтал всё это время? - Джин гладит его большими пальцами по щекам, даже не думая отстраняться. («Я просто не могу позволить тебе вновь исчезнуть...») - Всё, о чем я мечтал… Это чтобы ты был счастлив, Джин. Чтобы у вас с Маргарет всё сложилось, - Чонгук говорит правду, изо всех сил пытаясь сохранить остатки самообладания и адекватности. - И слал куда подальше мысли о том, что тебе может быть плохо без меня. - Слово «плохо» не описывает и малой части того, что я испытывал без тебя, - шепчет Джин, и Чонгук слышит, как дрожит его голос. - Я думал о тебе каждый чёртов день. Я искал тебя по всем улицам этого проклятого города, даже зная, что тебя там не будет. Я всё время куда-то шёл, чтобы упасть однажды от бессилия и не подняться больше, понимаешь? Я знал тогда, и знаю и сейчас, что я не заслуживаю прощения за то, что сделал - за то, что сдался. Что поверил твоим врачам. Но… Пожалуйста, Чонгук, - они оба крепко зажмуривают глаза. - Поцелуй меня хотя бы раз, оставь мне последнее воспоминание, и я буду помнить его до самого конца… И я уйду, если ты так этого хочешь, как ты писал в том письме; оно всё ещё у меня в кармане… - Заканчивает быстрым шёпотом Джин, боясь не сдержать слёз. Во французском языке нет фразы «я скучаю по тебе»; люди говорят «tu me manques», что переводится как «ты отсутствуешь у меня». Это «ты отсутствуешь у меня» звучит так, как будто у вас отсутствует какой-то внутренний орган или кровь, которая должна течь по вашим венам. У Чонгука же всё это время отсутствовал Джин, он не мог функционировать без него. Такие чувства, такая привязанность, как у них, не проходит. И Чонгуку это известно. Сопротивляться мысли о том, что все последние годы он действительно мечтал об этом поцелуе, глупо, но Чонгук всё равно почему-то выискивает в своей голове доводы в пользу того, что прямо здесь и прямо сейчас этого не должно случиться. Вот только доводов этих нет и близко. Мы не можем изменить то, откуда мы пришли. Но мы можем выбрать, куда идти дальше. И сейчас, когда Джин снова был рядом, Чонгуку нужно было принять решение - начать строить свою жизнь заново (с Джином), или двигаться вперед, никогда больше не оглядываясь назад (без Джина). - Нет. Не уходи от меня снова. Джин смотрит в расширенные от ужаса зрачки Чонгука, и уже ничего не сдерживает слёз в его собственных глазах - они катятся градом по щекам, но остаются попросту незамеченными. - Каждую секунду без тебя меня разрывает в лохмотья этой болью… Я не хочу перестать ощущать тебя. - Голос Чонгука дрожит, прыгает то вверх, то вниз. - Я просто не могу позволить тебе вновь бесследно исчезнуть. Джин не выдерживает этих слов, этого голоса, не выдерживает этого взгляда и этого страха. Джин не выдерживает - его пальцы сжимают на спине футболку Чонгука, тёплые слёзы начинают литься из глаз с новой силой. - Я буду тебя беречь. Пожалуй, Чонгуку сейчас было нужно именно это. Не «я люблю тебя», не «ты мне нужен» и прочее, а именно то, что его будут беречь. Не топтаться на его чувствах, не загонять в тупики собственных проблем, не отворачиваться, когда так необходима поддержка, когда нужно просто обнять и сказать, что всё будет хорошо. Чонгук нуждался в том, чтобы чувствовать себя в безопасности. Берегут ведь самое дорогое. И Чонгук хотел быть этим «самым дорогим». Вот и всё. - Ведь никто не сравнится с тобой… - Шепчет Джин сквозь слёзы. Чонгук не может поверить, что всё происходящее - реально, что это не галлюцинация, и что никто не торопится отнимать «нежелательное» воспоминание очередной внутривенной инъекцией. Джин не может поверить, что нашёл того, кого так долго и так мучительно искал. Что его, Джина, приняли, несмотря на глупую и страшную ошибку, что он совершил - ошибку, погубившую их обоих, - оставить Чонгука там одного… Совсем одного. Чонгук кладёт ладони на лопатки Джина, и в эту же секунду его собственную грудную клетку сдавливает тупой болью; закрывает глаза, стараясь дышать глубоко, но осторожно, стараясь собраться с силами, чтобы не рухнуть на пол. Он больше не в силах слышать эти сдерживаемые Джином всхлипы, что всё равно слышны сквозь тишину; Чонгук открывает глаза и кладёт ладонь на щёку Джина. Прикасается губами к его губам, позволяя поцелую случиться - и это оказывается неописуемо ярко. У обоих сейчас только одно желание на двоих - держать друга вот так целую вечность и не отпускать больше никогда. Кусать губы, сминать одежду, ещё и ещё, снова и снова, и так - до бесконечности. Трудно представить, сколько понадобится времени, чтобы справиться с этими эмоциями; всё происходящее кажется таким ненастоящим, слишком невероятным для этой реальности, будто безумным сном, в котором Джин и Чонгук, совершенно позабыв о том, что с ними случилось, вновь беспрекословно доверяют друг другу. Это - как красивая сказка, мечта, которой среди будничной рутины нет места; но им обоим сейчас плевать на любые последствия и любые трудности. Чонгук принял решение. Он решил вернуть все, что было утрачено, и медленно, очень медленно и очень осторожно (как поцелуи Джина тогда у фортепиано, что расцветали на израненных когда-то запястьях самыми прекрасными из всех цветов) строить заново все, что было разрушено. Вместе.