***
Чонгук завалился на бок и положил голову на колени Джина, прильнув к ним, словно кот. - Что в твоей голове сегодня? - Рассеяно спрашивает Джин, перебирая мягкие каштановые пряди. - Наверное, некоторые люди уже рождаются с какой-то трагедией внутри… - С тоской произносит Чонгук, нахмурив брови. - Нет, - быстро перебивает его Джин. - Ты не виноват в своем прошлом, и ты не виноват в своих трудностях. Это не должно определять тебя, пойми; ты достоин любви, и ты достоин заботы. Слова, которые не успели быть сказаны в прошлом, пулей застрявшие когда-то в мозгу и не дававшие покоя, оказались произнесены теперь. Ещё один блок был снят: сердце Джина забилось легче, а Чонгук свободно выдохнул и улыбнулся.***
- Я не вижу, я не вижу, я не вижу тебя, не вижу… - Скулил во сне Чонгук. Джин сразу же проснулся и сел на кровати. - Зеркала в янтаре, зеркала в янтаре… Джин уже крепко обнимал плечи Чонгука, встревожено заглядывая в это беспокойное лицо, и как можно спокойнее звал его по имени, стараясь разбудить как можно осторожней. Джин слушал этот неразборчивый, жуткий, торопливый шепот («Как зеркала могут быть в янтаре?») и чувствовал, как сердце Чонгука металось в груди, как маленькая птичка в клетке. И, когда Чонгук наконец-то открыл глаза, то какое-то время ещё испуганно смотрел на Джина, не понимая, правда ли, что тот рядом, или это лишь продолжение сна. - Я с ума схожу?.. - Нет-нет, - Джин прижимает голову Чонгука к своей груди и продолжает, медленно покачиваясь: - Всё хорошо, всё хорошо, это только сон, и всё... Я с тобой, я здесь, я здесь.***
- Пойдем на веранду, скоро темнеть начнет, - Джин легко трясет плечо прижимающегося к коленям Чонгука. - Пойдем, - бодро поднимается тот. Они быстро доходят до своего домика, что расположен так близко к песчаной косе; он мало чем отличается от нескольких других, что стоят неподалёку - белые деревянные двери, ровная крыша, много пышных растений на клумбах. Зайдя внутрь, Джин небрежно бросает ключи в чёрную с золотом тарелку, что стоит на тумбочке у входа; берёт Чонгука за руку и тянет за собой, шагая по плетёному бежевому ковру. Они проходят просторную светлую комнату, минуя стеклянный журнальный столик с раскиданными на нём эскизами Чонгука, проходят мимо небольшого синтезатора, что стоит в углу, и большого дивана с яркими квадратными подушками. Обогнув пару плетёных кресел, Джин отодвигает невесомый полупрозрачный тюль, развевающийся на легком ветру, и выходит на маленькую веранду. Чонгук имел привычку просыпаться рано, даже по выходным, и выходить сюда, чтобы понаблюдать за наступлением утра и встретить первые солнечные лучи. На одном из пары стульев висит плед, в который Чонгук кутался сегодня - утро выдалось туманным и сырым. Джин снимает плед, свисающий одним концом на занесённый песком дощатый пол, и перекидывает через невысокие перила. Оба молча опускаются на стулья; их руки всё ещё сцеплены вместе. Через несколько минут Джин тянется к карману за пачкой сигарет. - Сыграй мне, - просит он, подкуривая. - Эй, ты же хотел бросить! - Возмущается Чонгук. - А что ты мне сделаешь? - Джин наклоняется ближе и понижает голос. - Накажешь меня? Чонгук поджимает губы, сдерживая улыбку. - А вот и накажу. Джин смеётся: - Сыграешь - брошу. Прямо сейчас. Всю пачку выброшу. Чонгук подскакивает и радостно бежит в комнату. Он не любит табачного дыма, и никогда не любил, и часто в красках рассказывал о вреде этой пагубной привычки; но Чонгук любит Джина, и сделает всё, чтобы тот бросил травить себя сигаретами. Чонгук спешно садится за клавиши, и, подумав, пытается играть Шуберта по памяти; но получалось у него гораздо хуже, чем бывало раньше. Однако Джина это не смущало. Чонгук путается, сбивается, начинает сначала… «Кажется, та самая Wanderer-Fantasie, но фальшивая ужасно», - подумал Джин, прищуриваясь и выдыхая облако серого дыма. «Должна быть прекрасна, а получается всё путано и сбивчиво, и всё сначала, и сначала…» Но Чонгук не сдаётся, упорно старается сыграть правильно. И Джин старается тоже. Отчаянно и упрямо. Неизвестно, когда в последний раз Чонгук вот так сидел и играл что-то, а Джин мог бы просто сидеть и слушать. Поэтому сейчас он почти не двигался, стараясь запомнить каждую секунду. Ноты наполняли зияющую в груди Джина дыру, которую так и не сумел залечить ни алкоголь, ни деньги, ни новые знакомства. Теперь эту огромную, бездонную рану наполняли звуки музыки - сбивчивой и неверной, но всё же живой, - и, казалось, густое и липкое чувство одиночества, преследующее Джина, покидает его сердце навсегда. Докурив сигарету, Джин тушит окурок; затем поднимается с места, берёт почти целую пачку сигарет и с силой швыряет куда-то в кусты, за пределы веранды. Вернувшись в дом, Джин на миг обращает взгляд на тонкие, изящные пальцы Чонгука, и замечает тёмные полосы шрамов, показавшиеся из-под манжеты всего на секунду. Одна секунда - и Джин понял, как зеркала могут быть в янтаре, и о каком янтаре бредил ночью Чонгук. - Ты сделал это зеркалом? - Внезапно спрашивает Джин. Чонгук замирает, и, помедлив, всё же поворачивает лицо, но взгляд поднимать не хочет. Это и не нужно - Джин уже узнал ответ. - О Господи, - выдыхает он. Эта мысль, это новое знание раскалывает сердце Джина пополам. Чонгук виновато поднимает взгляд. - Я разбил зеркало в ванной. - Медленно произносит он; его глаза безумно поблёскивают, и смотреть в них невыносимо. Джин резко разворачивается, прижав ладонь ко лбу; отходит к окну, спешно растирая лицо, не позволяя слезам пролиться. Чонгук встаёт тоже, и медленно подходит к Джину, останавливаясь совсем близко, и прячет глаза, опустив взгляд в пол. Так ничего и не сказав, он тянется к талии Джина, расталкивая ладонями его руки, которые уже расслабленно висят вдоль тела; Чонгук неуверенно подбирается ближе и утыкается лбом в сильное плечо, собирая пальцами ткань футболки. - Прости меня, - шепчет Чонгук, и сильнее льнёт к груди Джина. Джин не двигается, в его голове пульсирует только одно слово: «Зачем?» Наконец, он устало обнимает одной рукой плечи Чонгука, а другой зарывается в его волосы; зажмуривается до боли в висках, стараясь успокоиться. Чонгук вцепляется ещё крепче. Джина нельзя отпускать. Ни тогда, ни сейчас, - никогда.***
Та «книга», над которой они оба «работали», была давно заброшена и безвозвратно утеряна. Но в один из дней Чонгук вспомнил саму ту идею: - Помнишь, ты говорил, что я должен поделиться своими мыслями... - Задумчиво протягивает Чонгук, раскачиваясь на стуле. - Я думаю, я придумал кое-что. Он переводит взгляд на Джина, убедившись, что тот внимательно слушает. - И о чём же ты хочешь написать? - Я придумаю историю... Думаю, буду опираться на античную мифологию. Вложу в идею все свои... - («страдания» - повисает в воздухе), - подойду со знанием дела, так сказать... Но мне понадобится помощь, - Чонгук хитро косится на Джина. Тот подаётся назад, и, закидывая ногу на ногу, отпивает кофе, продолжая поглядывать на Чонгука. - Я хочу создать некую историю, затрагивающую очень древние времена... Такую, знаешь, красивую и длинную сказку. О богах, или ангелах... Такое что-то. О любви, что была бы больше человеческой, и трудностях, с ней связанными. И о выборе. Чонгук замолкает и поднимает на Джина серьёзный взгляд. Тот смотрит со сдержанной улыбкой, но по глазам его видно, насколько он счастлив. Этим утром Чонгук вернулся к нему.***
Свободные, почти пижамные чёрные брюки в тонкую белую полоску и невероятно огромная черная футболка. «Опять оверсайз», - вздохнул Джин. Он обожал тело Чонгука, но тот упрямо не желал носить вещи своего размера, и всегда покупал одежду намного больше, чем нужно, пряча за ней всю свою красоту. За окном весь день льёт дождь. В комнате включен свет - из-за темноты грозовых туч всё помещение казалось окутанным полумраком прямо посреди дня. - О чём задумался? - Спрашивает Джин, перехватывая рассеянный взгляд Чонгука. - Из-за погоды грустишь? - Я представляю себя на улицах какого-нибудь грустного… Нью-Йорка?.. - Медленно рассказывает Чонгук, сидя в плетёном кресле; обе ноги перекинуты через один подлокотник. - Идёт дождь, люди торопятся куда-то, и много говорят... Мне чуждо всё это, в моих ушах играет что-нибудь лиричное, а на глазах - тёмные очки. Я вдыхаю весь этот день. В нём чувствуются все простые проблемы каждого из тех людей, каждого из нас. Меня никто не знает. И мне важны лишь очки на моих глазах и музыка в моих ушах. И мне очень хорошо… - А я есть там? Чонгук удивленно смотрит в ответ: - А разве есть улицы, люди, и дождь, и Нью-Йорк, когда тебя нет со мной рядом?.. Джин не сдерживает нежной улыбки - это слишком трогательно и обезоруживающе искренне. Чонгук поднимается и деловито подходит к Джину; положив руки в карманы, наклоняет голову набок и выжидательно смотрит. Заметив этот взгляд, Джин торопливо скидывает книги, бумаги, папки на диван и раскидывает руки в стороны. Чонгук быстро усаживается ему на колени и обвивает руками сильную шею Джина; восхищенно смотрит на это такое красивое, такое любимое лицо, и осторожно наклоняется ближе. Это был не поцелуй. Чонгук просто прижался к щеке Джина и умиротворенно прикрыл глаза. Джин чувствовал едва уловимое прикосновение мягких, пушистых ресниц, и смотрел в окно, на синие морские волны и светлеющее небо. - Нам надо подумать о переезде. Скоро будет слишком холодно, чтобы жить так близко к морю… Чонгук не ответил, - он только слабо улыбнулся, не открывая глаз.