Trouble-Drabble

– Почему ты меня не остановил?.. Вдох-выдох. Опущенные плечи, затуманенный взгляд, рассеянная улыбка трогает тонкие губы. Кажется, воздух здесь разряжен. Или его вовсе нет. Сейчас бы закурить – думает он. – О чем ты? – хмыкает Союз, лениво наблюдая за кружащими в воздухе снежными крошками. Россия пытается расслабиться и собраться с мыслями, со словами – но когда делает это, на глаза наворачиваются слезы. Внезапно перед носом появляется отцовская самокрутка. Он непонимающе смотрит на СССР, сидящего рядом, откинувшись на белую стену за спиной – невозможно было сказать, сделана она из камня, поролона или облачного тумана. Россия дрожащими губами обхватывает кончик, и Союз чиркает спичкой в длинных покрытых рубцами пальцах. Вспыхивает огонек, в нос ударяет запах дыма и крепкого табака. Русский кашляет. – Я умер никем. Как ты допустил это, папочка?.. Вместо язвительного тон скатывается до жалобного. Впору было засмеяться от чрезмерной инфантильности. – Ты сам виноват. Я тут ни при чем. – просто отвечает Союз, не глядя на него и прикрывая глаза, глубоко затягиваясь собственной самокруткой. – Если ты думал, что я вечно буду присматривать за тобой и контролировать каждый твой шаг, как бы ты ненароком не скатился в кювет, то ты ошибался. – Да знаю я..! – заламывает брови. Думать связно тяжело. Мысли скачут, в носу щиплет от непонятной обиды на самого себя, на собственную глупость. Отец такой спокойный… будто ему плевать, что сын умер. Будто ему плевать, что вырастил сопляка, способного только ныть, жаловаться и боготворить сильных предков. – Знаешь – так скажи. – выдох; облачко дыма смазывается в разряженном воздухе с паром от облаков. – Давай, представь, будто я священник, которому ты должен покаяться. Так у вас, верующих, принято..? – Н-не… - задушенный всхлип. – Н-не оскорбляй мою ве… – И не пытался. – грубый смешок. – Мне плевать, во что вы там верите – в Сталина или Христа. Человек должен во что-то верить. Так ему проще справляться с трудностями и просто существовать. Ведь, согласись, жить, зная, что ты всего лишь случайный набор атомов, или компьютерного кода, или еще чего, и по сути все, что тебя окружает – непонятный эксперимент с нереальными образами и вымышленными несущественными понятиями – не так уж приятно. Россия слушал его в пол-уха и почти что не разбирал слов. Смысл их ускользал, как нежелательная информация – какой-то бред, опять он наезжает на религию, хотя сам-то… А, впрочем, не важно. – Я умер. – громче повторил Россия, перебивая отца, и даже чуть выпрямился, будто только что осознав этот факт в полной мере. – И кто я теперь?.. – А ты раньше кем-то был? – изогнул бровь Союз, докуривая самокрутку и разглядывая тлеющие остатки между пальцев. Все-таки смешные они, когда вот так приходят, еще зеленые, у которых кровь еще не остыла – и задают глупые наивные вопросы. Россия резко поворачивается к нему, смотрит пристально и напряженно круглыми глазами, будто пытаясь найти ответы в его лице. Там их нет, милый. Сейчас в твоем лице ответов куда больше, да только жаль, даже с зеркалом ты их вряд ли разглядишь. Раз все еще веришь в бога… Тишина давила на виски, а России казалось, что его окунули в бушующий океан неостывших чувств. Мысли сором заполняли голову, обрывочные, издалека кажущиеся важными, будто вот-вот уцепишься за одну, дернешь – и размотается весь клубок. Это так не работает – хотел сказать Союз, но у него не было задачи сейчас так просто открыть этому олуху всю правду. В итоге же все эти мысли только вытесняли что-то важное, мухами роились в голове и закрывали обзор на то, что русский искал. В какой-то момент – далеко не сразу, пришлось помучиться от головной боли – но он понял это. И снова попытался успокоиться и сосредоточиться. Где он и что – вопросы отлетели на второй план. Главным оказался: почему он здесь. – Я же умер… по собственной вине… Хватается за голову. Пятится назад. Союз не мешает и просто искоса наблюдает за ним, не спеша закуривать еще одну. Кажется, сейчас будет интересно. – Ты думаешь, все зависит от тебя? – поинтересовался СССР. – Что?.. – русский смотрит растерянно. Выглядит так, будто вот-вот сойдет с ума или заплачет. Или то и другое. Но, вот беда, что такое ум и можно ли с него сойти – вопрос еще более интересный и вряд ли разрешимый в пределах их маленькой беседы, да и этого пространства, в котором они находятся, в целом. – Я-я был тем еще ублюдком, – шипит. – Почти как ты, па-по-чка. Его тон уже тверже, но все еще не дотягивает даже до иронии. Союз не вмешивается и наблюдает. «Продолжай». – Я хотел только избежать проблем. – Россия все еще стоит, согнувшись и опустив голову, не смотрит на него. Опустошен, но все еще пытается зацепиться за истину, найти подсказки. В своем прошлом. Это – правильно. Потому что где еще искать, если будущего и настоящего у тебя уже нет? – Я был так… самонадеян. Очень переживал, но думал, что справлюсь – тогда, после твоей смерти. И я… я правда справлялся. Поначалу. Все шло просто замечательно! – повышает голос. Дыхание частое, на щеках болезненный румянец, глаза мокро блестят. Союз думает: еще немного. Он на правильном пути. – Я так гордился тобой, своей историей, своими богатствами – это… это было правильно, это все имело смысл тогда! – голос срывается, то ухает, то становится тоньше. – К власти пришли уверенные люди, они создали себе такую репутацию – о них говорили всюду, даже за океаном! Мной управлял надежный человек, я так им гордился, так ему верил!.. – А потом..? – негромко подбодрил СССР, продолжая следить за ним. Россия снова растерянно забегал по его лицу глазами, опустил голову, задышал глубже – видно было, что в нем боролись несколько сторон. – Я… я не знаю… – Что. Потом. – настаивал Союз. Ну же, ну же, уже близко. Пойми наконец, что вещи на самом деле не всегда такие, какими кажутся. Иногда бывает и такое, что того, в чем ты был уверен на сто процентов, и вовсе не существует в действительности. Как, например, чисто благих намерений у политиков по отношению к народу. Вот уж кто если и думает, как бы решить существующие проблемы большинства, то только на уровне «а как было бы, если…» перед сном. – А потом… он почему-то не понравился людям. Помню только, как все разделились на лагеря, какой-то конфликт – и вот я здесь. Да. СССР тоже смотрел этот занятный фильмец. На самом деле, над некоторыми сценами он даже поработал сам. Ведь, в принципе, без разницы, что видит человек или страна своими глазами – главное убедить его в том, что все логично и просто укладывается в рамки его мироощущения. Помните сны, в которых творится полная бредятина, но пока вы спите и находитесь непосредственно в центре событий, генерируемых полуспящим мозгом, все происходящее кажется вам конкретно обоснованным и логичным. Нечто подобное происходит с жизнью. Мы воспринимаем мир посредством сознания, то есть таким, какой он получится после обработки. Но кто ручается за правильность такой обработки? Да и корректно ли вообще говорить о правильности и ложности, когда все воспринимаемое вокруг субъективно? Россия закрыл глаза. Теперь голова не разрывалась от обилия мыслей, таких, казалось бы, важных и нужных для осмысления ситуации с точки зрения логики. Но все, что он теперь видел, чувствовал, осознавал, не укладывалось в его сознании. Потому что претило способу его мышления, выработанного за годы жизни в другом мире. Здесь, после смерти, как и в любых других измерениях, существовали свои законы мироустройства. Естественно, они шли вразрез с тем, о чем он привык думать раньше. – Ты не закончил исповедь. – немного помолчав, напомнил Союз притихшему сыну. Он все еще не умел читать мысли и не мог с точностью сказать, о чем тот думает и как далеко в своих поисках зашел. Тишина. Россия медленно открывает глаза и переводит взгляд на Союз. – Мне она уже не нужна.