Trouble-Drabble

Рождество проходило так себе. Россия застрял в каком-то баре в центре улицы Мира, почему-то надеясь, что огни наряженных елок и зданий и дешевый глинтвейн скрасят его усталое одиночество и отсутствие праздничного настроения. Республики разъехались праздновать каждый со своей семьей – своим народом, а вот лично его народ давно закрылся по своим квартиркам, у кого были семьи, или зарылся по сугробам в предновогоднем похмелье. Либо встречать, как полагается, либо вообще не встречать, забив на все и отдав дань всенародному празднеству в виде съеденной мандаринки или куцей мишуры на треснувшем окошке. Поэтому он еще в Сочельник, как это по-западному, решил плюнуть на все и уйти из пустой квартиры, раз уж все остальные его бросили и разъехались. На самом деле, он их понимал. Если бы у него встал выбор, с кем проводить Рождество, между родными и своими людьми и каким-то огромным угрожающего вида бомжом, с собственными тараканами и народом справиться не способным, он бы ни за что не выбрал второй вариант. Жаль, что кроме него самого у России никого не было. Огоньки гирлянд мигали почти над самой головой у барной стойки, и русский перестал прожигать их пустым взглядом, только когда в глазах зарябило и отдало сухой болью. Он заказал еще глинтвейна, хотя знал, что после этого денег на обратный билет до дома у него не останется. Похер. Праздновать так праздновать, вашу ж мать. Внезапно Россия ощутил, как стойка под его руками слегка задрожала от того, что в нее кто-то смачно врезался руками, чтобы устоять на ногах, и рядом на высокую табуретку плюхнулось чье-то уже довольно проспиртованное тело. Ну или просто чуть захмелевшее. – Хой, парень, еще пива! России было ужасно лень и уж точно не интересно, но он все же нехотя повернул голову на звук, чтобы определить, угрожает ли ему это внезапное вторжение. Незнакомец показался ему смутно знакомым. Он был худощав, ниже него, и широко пьяно улыбался. На шее болтался ненужной тряпкой перевернутый галстук, две верхние пуговицы были то ли просто расстегнуты, то ли выдраны в порыве страсти. Россия хмыкнул просто так, от нечего делать, но парень, перестав следить мутным веселым взглядом за действиями бармена, вдруг обернулся и уставился на него. С момент они играли в гляделки. – Что такое, друг? – перекрикивая не особо громкую музыку, поинтересовался незнакомец, любопытно уставившись на него. Не дождавшись ответа и заметив, что русский просто молча отвернулся, как бы показывая, что не настроен на диалог, не отстал. – Дай угадаю: один в этот вечер? Не с кем праздновать Рождество? Россия как можно громче и как можно тяжелее вздохнул. Перевод: «я не хочу с тобой разговаривать». Хотя о чем он – прекрасно знает ведь, что от принявших на грудь дружелюбных людей так просто не избавишься. – Да ладно тебе, друг! – внезапно лицо этого парня оказалось чересчур близко, а чужая рука в наглую панибратски легла на его плечо. – Ты можешь быть откровенен, я тоже остался один в этот праздник, представляешь? Россия скосил на него взгляд, соизволив удостоить своим вниманием. Заметив это, неожиданный собеседник только больше оживился. Пьяные – очень проницательные люди. – Да-да, представляешь?! – повторил он уже громче и эмоциональней. – У меня, вообще-то, большая семья, много друзей, но так получилось, что все они заранее распланировали свои выходные и разъехались. Это могло бы быть грустно, но я их понимаю – у всех у них давно свои семьи, и не их вина, что я теперь остался один. Я совершенно не виню их! Парень говорил так, будто хотел убедить в этом Россию, а заодно убеждал и себя самого. Русский еще раз хмыкнул, уже тише, и взял наполовину пустой стакан с глинтвейном, чтобы хоть чем-то занять руки и рот. Как хорошо, что у него не так. Не нужно врать самому себе и пытаться найти отговорки. Он давно знал, что со своей семьей вел себя как последнее дерьмо, и принял это как факт. И теперь ему не нужно было никого винить или оправдываться – один и один. Теперь-то уже какая разница. Может, так даже и лучше – потому что частенько в окружении своих бывших республик на него накатывали приступы необъяснимой ненависти, жгучего желания наказать других за то, что они счастливы без него, связать, приковать к батарее и сделать навсегда своими. Это маниакальное чувство перерастало в настоящую болезнь. Так что даже сам Россия не мог предвидеть, как поведет себя, если вдруг окажется в Новый год окруженным своей огромной семьей. В лучшем случае он может разбить пару тарелок и успокоиться. В худшем – навредить физически кому-нибудь из близких. Поэтому он ненавидел праздники, потому что в шумной многолюдной обстановке риск схватить очередной припадок становился в разы выше. Думая об этом, он принимал тот факт, что сам изолирует себя от близких, чтобы не причинить им вред и не испортить такой важный праздник, и успокаивался. Делал еще глоток и успокаивался окончательно. – Ладно. – неожиданно даже для себя откликнулся на болтовню незнакомца русский. – Как зовут-то хоть?.. Парень заткнулся, уставился на него радостно-удивленно и расплылся в улыбке. – Герман! – Росс. Приятно. **** Россия не совсем помнит, когда они успели договориться перекочевать из шумного бара в теплую тихую квартиру Германии, и всю дорогу предавался этим философским размышлениям. Однако когда он увидел нехилое гнездышко в европейском стиле, да еще и настолько красиво и со вкусом обставленное, сомнения почти полностью испарились. Время пользоваться моментом. Он еще никогда не справлял Рождество в таком охуительном домике. На мгновение он прикрыл глаза, втянул носом воздух и представил, будто не было в его жизни никакой грязной Москвы с ее серо-желтым снегом, некрасивыми коробками домов и огромным количеством невпопад понатыканных дорожных знаков. Будто он всю жизнь жил в прекрасном мире европейского перфекционизма, крохотных чистых улочек, аккуратных дорог и лицемерных вежливых улыбок. Будто всю жизнь он жил в красивой мелодраме, и сейчас просто вернулся на родину. Родину. Слышали бы его мысли патриоты-фанатики – пустили бы на мишуру для новогодней елки. – Все же я считаю, что Рождество лучше справлять не в общественных местах. – улыбнулся Германия, закидывая на шею, как шарф, бардово-белую мишуру и доставая из мини-бара два больших бокала под вино. Оттуда же на свет появилась бутылка нераспечатанного шампанского. «Ходить в туалет лучше не в общественных местах. – вяло подумал Росс, присаживаясь на любезно предложенную табуретку. – Хотя кому какое дело, право… детишкам моим вон все равно». – Так почему ты не с семьей? – опять полюбопытствовал Гера как бы невзначай, хотя ясно же, когда тебе не отвечают с восьмой попытки – значит вряд ли ответят с двадцатой, так к чему стараться. – Поругался с близкими? – Типа того. – неразборчиво тянет Россия, утыкаясь ртом в поставленную на стол руку. Германия какое-то время молчит, открывая бутылку и разливая пенное по бокалам как гостеприимный хозяин. Видно, что ему немного неловко от неразговорчивости собеседника, но он рьяно пытается исправить ситуацию. – Не переживай, – наконец ободряюще улыбается Германия, снова хлопая его рукой по плечу. Россия уже не против. – Уверен, все образуется и встанет на свои места. Главное – это сделать первый шаг! Если ты думаешь, что чем-то обидел их – нужно просто извиниться один раз и… Россия фыркает, и Гера замолкает на полуслове. Смотрит на него немного печально и немного задумчиво. Переводит взгляд на бутылку в руках. А затем берет бокал и вздыхает, делая вид, что все в порядке. – Ладно… за наступающий год! Заставляет Россию поднять свой бокал. От этой напускной веселости и стремления выглядеть беззаботно и уверенно для всех остальных Росс смотрит на него как на инфантильного дурачка. Хотя, вообще-то, вот кто из них настоящий дурак… эта мысль-сомнение приходит с запозданием, когда они уже пьют. **** У Германии дома много недешевой хорошей выпивки, и за это русский готов любить своего нового знакомого еще больше. Тщательно заталкивая подальше стучащую в висках совесть, твердящую, что он сам просто гребанный алкоголик. Что с того? Его так воспитали, ясно. Голод одолевает постепенно, но настойчиво. Под веселое перемигивание огоньков на красивой рождественской елке в гостиной Германия шепчет ему на ухо, придвигаясь слишком близко, и от жара его тела Россию везет только больше. – Ты слишком напряжен. Я делал все, чтобы ты наконец расслабился и открылся мне так, как я открылся тебе. Почему же ты такой холодный? Росс неразборчиво мычит и тихо пьяно смеется, сползая ему на колени. Это запретный прием. Германия шарится пальцами в его волосах, и он расплывается на нем лужицей, которая теперь не хочет вставать до следующего Сочельника. Неуверенность отправляется далеко и надолго на волнах хмельного безрассудства. Россия продолжает дергано посмеиваться в чужие губы, запрокидывая голову, когда его мягко и настойчиво целуют. Кажется, Герман говорит что-то про «массаж» и «расслабление», но Россу уже все равно, потому что он ловит реальность лишь краем сознания. Странное ощущение неполного опьянения: ты вроде бы настолько в какашку, что не можешь двигаться и связно выражать мысли через рот, но вроде бы понимаешь, что происходит вокруг. А еще тебе настолько плевать, когда отключается инстинкт самосохранения, что даже если бы в тебя начали тыкать ножом – ты бы просто отмахнулся и перевернулся на другой бок, чтобы не доставали. Проспиртованный мешок, набитый ватой, которому отчего-то ужасно весело, и все, на что его хватает – это издавать сдавленные смешки совершенно не в тему. Прекрасное чувство. И очень опасное. Россия несогласно мычит, когда его, словно игрушку, переворачивают на живот и забираются холодными руками под рубашку, принимаясь массировать спину. Он возмущен, потому что оставшееся сознание подсказывает ему: ты не сможешь пошевелить ни мускулом, потому что и без того чересчур расслаблен. Давненько он не пил. С тех самых пор, когда его определили на государственную службу. Весь остаток года он буквально жил в Кремле, в своем офисе, и камеры на стенах с прослушкой никак не позволяли ему хоть немного расслабиться и взять в рот хоть каплю спиртного. Доигрались? Теперь он совершенно сбит с толку и не подготовлен. Теперь его вынесло с немецкого коньяка и последовавшего шампанского. Потому что, как завещали деды: понизишь градус – земля тебе пухом. В этот раз он дедов не слушал, потому что эти деды его в Кремле и так доканали, чтобы вспоминать о них под Рождество. Внезапно, когда Герман уже, не встречая сопротивления, во всю выцеловывал ему шею, Россия вдруг вспомнил то, отчего смех попер из глотки сам собой. Германия оторвался от своего занятия и уставился на него затуманенным недоумевающим взглядом. Росс едва сумел выдавить сквозь смех: – Пффт… а я же… я же.. де-девственник! И захохотал громче. До Германии дошло не сразу. Поначалу он готов был даже запаниковать. Но потом вспомнил, что перед ним не девушка. – И… что? – помолчал, не получив ответа, задумчиво пожевал губу. Затем мягко улыбнулся, словно перед ним лежал ребенок. – Стой, а сколько тебе лет? Россия перестал смеяться, приподнял голову и уставился на него. – Двадцать три. **** Наутро Германия обнаружил у себя в постели свернувшегося калачиком Россию и завис. А потом решил: это даже хорошо, что родственники разъехались. Рождество вышло… запоминающимся.