Trouble-Drabble

      – Отец, умоляю, не трогай его! – кричит Беларусь. Этот крохотный комочек беспокойства и врожденной доброты – сидит на коленях, в больших напуганных глазах стоят слезы. Россия смеется разбитыми губами, из кривого носа хлещет кровь. Он благодарен ей за заботу, но тут она бессильна. Пусть уйдет, пусть не смотрит, пусть не ломает себя. Пусть мир ей кажется светлым и радостным, а не таким, какой он самом деле. – Опять шлялся до ночи с тем янки, прохвост неблагодарный!.. СССР лупит сына по голове, хватает за шкирку, как провинившегося котенка. Снова замазывать побои, снова оправдываться перед школьным психологом, снова выгораживать нерадивого папашу. Должно быть, это стокгольмский синдром, но даже несмотря на стремный характер, русский любил отца. Уважал его за силу. Эта проклятая любовь-ненависть со стороны детей, причина большинства неврозов во взрослой жизни. Как наяву Россия видит себя повзрослевшим: худощавый, замкнутый, пассивно-агрессивный неудачник с вечными мешками под глазами и отвратной работой. Оплакивающий давно почившего отца который год. Желающий избить в ответ и обнять что есть силы. Так, чтобы задохнулся. Так, чтобы почувствовал его сыновнию любовь. Россия снова ослушался. Снова гулял допоздна с США, его лучшим другом, несмотря на все разногласия между ним и его отцом. США был старше, тоже худощавый, но почти всегда с широкой улыбкой, уверенный в своих силах. У него тоже были проблемы с отцом, они с русским, можно сказать, были этакими братьями по несчастью – вот и сошлись быстро. С американцем было весело, он вечно что-то придумывал, звал за собой, занимал место лидера. Русский не мог отказаться от дружбы с ним – это был, по сути, его единственный друг вне политического влияния отца. Тот коммунизм, та идеология, которую навязывал другим отец, была больна и коряво выстроена, несла лишь муки и бюрократический хаос. Идея нравилась многим, исполнение – по сути, никому. Россия молчит, потому что спорить – лишь навлекать на себя еще больший гнев. Он поговорит с отцом, когда тот протрезвеет. СССР был умным человеком. Сильным духом и физически. Россия им искренне восхищался. Не их вина в том, что глобальный проект «Социалистическая республика» был испорчен отвратным исполнением. Россия был уверен, что время для этой идеи еще не пришло. СССР хотел действовать на опережение, стать первым среди остальных, выиграть Америку, и совсем забывал про поговорку «поспешишь – людей насмешишь». Когда силы и злоба иссякли, Союз выдохся и устало упал на диван за стол. Россия с омерзением, будто видел самое отвратное создание во всей вселенной, взглянул на стоявшую на столе бутылку водки. Когда он вырастет – ни за что не притронется к подобной дряни. Уж лучше умереть, чем потерять себя в пьяном беспамятстве. Подождав чуть-чуть, парень прикрыл глаза и с едва слышным вздохом поплелся в свою комнату. Беларусь уже ждала его на верхней койке, сверкая большими взволнованными глазами из-под одеяла. – Братик… – прошептала она. – У тебя кровь… Россия замер на пороге. Быстро стер кровавую дорожку над губой и с губ и отошел в темный угол и отвернулся, чтобы сестра его не видела. Он не хотел, чтобы она пугалась. Это не ее заботы. Это их личные с отцом дела. – Всё в порядке. Ложись спать. На его хриплый твердый голос и шмыганье разбитым носом она промолчала. Такое случалось частенько в последнее время. Отец становился с годами все смурнее, ожесточенней. Будто чувствовал, что годы уходили, а его империя не крепла, а наоборот рушилась. Он хотел всё сделать правильно, он считал именно свой путь истинно верным, и не понимал, почему всё крошилось и выходило из-под контроля. Скоро он умрет, и что останется после него? Лишь сожаления да руины. А тут еще и сын побратался с его злейшим врагом и принялся сбегать из дома. Он возлагал на Россию такие надежды – и что, всё зря? После его, СССР, смерти, тот бросит их семейное дело и сбежит под ручку западным импералистам, счастливо виляя хвостиком, чтобы те вертели им как захотят? Союз не мог этого позволить. Иногда ему хотелось плакать от отчаяния, высказать всё, что накопилось внутри за долгие годы борьбы и тяжелого труда, но всегда он не находил нужных слов – и тогда вместо них в Россию, его любимого старшего сына, летели кулаки. И никого нельзя было обвинить в том, что это происходило. Они все были лишь психопатами со сломанной судьбой, отчаянно цеплявшимися за маски нормальности. За иллюзию счастливой и достойной жизни. В то время как мир катился в пропасть, чтобы полностью измениться совсем не в ту сторону, в которую они когда-то предполагали. **** Россия сидел на вершине песчаной скалы над неглубоким оврагом, по которому текла неспешная река. Сидел и пытался найти что-то, одному ему известное, в глазах напротив. Глаза США были голубые, как и у русского, но более светлого, более яркого оттенка. Они будто отражали жизнерадостность и ясность самой его личности, как цвет безоблачного летнего неба, в то время как голубой русских глаз был темнее, как насыщенные грозовые облака, почти что синий. США смотрел открыто и приветливо улыбался, сдвинув не по размеру широкие солнечные очки на макушку. Это был подарок Англии. – Мой отец настаивает на том, чтобы я жил на его земле и ходил в Оксфорд, – по-детски надувает губы Америка, всё еще не сводя взгляда с лица друга. На носу России красуется большой лейкопластырь. – А я хочу съехать уже и жить самостоятельно, и решать самому, где мне учиться! Русскому хочется хмыкнуть. С одной стороны он прекрасно понимал порывы США, а с другой – ему самому некуда было бежать от родителя. Отец Америки был строг и многое тому запрещал, но он хотя бы не бил. Россия прекрасно понимал, что ему придется терпеть СССР со всеми его выходками, горячим нравом и побоями до конца жизни последнего, и тогда их общий дом перейдет ему. Другим республикам было проще: у всех у них была своя территория, пусть пока что входившая в союз – ни для кого уже не было секретом, что как только СССР отдаст небу душу, все тут же разъедутся по своим маленьким, но личным домикам, а Россия останется в доме, который отчасти построил Союз после смерти своего отца. Отца, которого он же и убил. Да, об этом было не принято говорить. Но как-то США, когда разговор зашел о мифологии античного периода, который тот обожал, сравнил случай с отцом и дедом русского с проклятием оракула. Что если – сказал тогда он – это судьба? Твой отец убил твоего деда. Что если тебе предстоит сделать то же самое? Россия прекрасно понял, на что тот намекает. Якобы русский и без того настрадался от этого идеологически фанатичного тирана – почему бы когда-нибудь его терпению не иссякнуть, и тогда Россия возьмётся за револьвер. Он тогда никак не прокомментировал это высказывание – и ежу было понятно, что это лишь глупая шутка. Каким бы монстром порой ни был СССР, он все же был отцом России, отцом, которому тот был многим обязан. В глубине души русский испытывал перед этой страной такой трепет, что не мог даже про себя оскорбить Союз, не говоря уже про убийство, даже если оно будет сто раз оправдано. Америка не понимает, и никогда не поймет, даже если и его собственный папочка вовсе не сахарный. Те отношения, что сложились между Россией и СССР, он не мог охарактеризовать никак. Здесь было место и обожанию, и трепетному восхищению, и дикой ненависти ко всему, что этот деспот делает и как мыслит. Россия никак не мог понять, что чувствует по отношению к нему, не говоря уже о том, чтобы дать этому чувству определенное четкое название. Да и никогда уже не сможет, наверное. Разве не так бедные, страдающие люди относятся к богу? Разве не молят его о пощаде, как не раз молил русский, разве не восхищаются перед его могуществом, разве не ропщут в особо тяжкие минуты? Разве, в конце концов, не они называют своего Бога Отцом? Иногда возникала мысль, что всем людям на земле просто не хватает настоящего папочки, идеального, со всей его любовью и заботой о своем чаде, и потому они придумывают себе несуществующих богов, и оттого и появились когда-то все религии. Что если все эти высокие порывы явились в мир только потому, что кто-то как-то раз подумал, понял вдруг, что ему просто не хватает отца? Отца, который заботится о тебе, просто потому что ты его сын. Который любит тебя не за что-то, а просто за то, что ты есть. Сильного, способного подать пример идеальной личности, которая может бороться с трудностями и решать свои проблемы так, чтобы воспринимать их не как тяжелое бремя, а как испытание, по прохождению коего ты становишься лучше. Россия молчит и вертит в руках булавку, подаренную на счастье Беларусью. Стоило уже признаться, что по отношению к ней – по отношению к кому бы то ни было из сверстников, его самых близких братьев и друзей – он не чувствует и толики тех эмоций, которые испытывает к СССР. Что это? Действительно проклятье? Почему он вынужден любить того, кто так изгаляется над ним почти каждый день? Почему он не может смириться с мыслью, что когда-то отец его покинет? И покинет не просто так, а навсегда, уйдя под землю. И его больше никогда не будет, русский никогда его не увидит, не услышит голос, не прикоснется. – Знаешь, Америка… – подает голос Россия, глядя на свои пальцы, сжимающие булавку. Засовывает ее в карман старых штанов. Поднимает глаза. США смотрит на него в ожидании. Он хороший друг, всегда выслушает, особенно если русский готов предложить что-то веселое или выгодное. Россия уверен, что его предложение покажется американцу и тем и другим. – Как насчет того, чтобы оставить своих отцов позади и в будущем объединиться? Мои земли и силы – твои мозги. Вместе мы сможем многое. Секунда молчания длится неприлично долго, и парни с нечитаемыми выражениями на лицах пялятся друг на друга. Пока русский не замечает в глазах напротив вспыхнувший огонек. – Ты серьезно? – шепчет США, подрагивая то ли от волнения, то ли от радости – то ли от всего вместе. В его голосе сквозят высокие нотки. – Ты… Русский склоняет голову набок. – Я просто предложил. Забудь. Но едва он успевает проговорить это, как американец подрывается, наклоняется к нему, хватает за плечи так цепко, что синяки, оставленные отцом пару дней назад, неприятно ноют под слоем одежды. – Нет, – срывающийся шепот и тщательно скрываемый маниакальный блеск в глазах. – Россия, ты… я счастлив слышать это. Ты не представляешь, как я счастлив! Его щеки и правда порозовели, а голос вдруг стал низким и проникновенным, как у настоящего мужчины, а не подростка. Россия хмыкнул про себя, прикрывая глаза и позволяя уголкам своих губ подняться. – Отлично, – подытоживает он. – Вместе у нас больше шансов выжить в этом хаотичном мире. – у него едва не вырвалось что-то вроде «в этом страшном мире», но он вовремя спохватился, вспомнив, что нельзя показывать даже намека на страх. Этот мир – просто маленький зелено-голубой шарик с кучей крошечных, хрупких паразитов на нем. И если они с США объединяться – этот шарик будет кататься у их ног. – Нет, – говорит Америка, широко улыбаясь. – Мы сможем не многое, Россия. Мы сможем всё.