Лжецы и клятвопреступники

1-я Ведьма: Будь здрав, Макбет, будь здрав, Гламисский тан! 2-я Ведьма: Будь здрав, Макбет, будь здрав, Кавдорский тан! 3-я Ведьма: Будь здрав, Макбет, будь здрав, король в грядущем!

      Дверь в подвал особняка Хеллсингов была помечена печатью Тайны, с большой буквы. Каждый спуск в подвал был единственным, первым и последним нисхождением в глубины мира, каждая оставленная шагом выше ступенька прощалась с покинувшей её ногой навсегда, а тени на стенах шептали: «Не оглядывайся». Ричард не мог избавиться от ощущения, будто он — первый человек, которого эти уходящие вдаль и вглубь стены увидели за века, хотя самому же довелось побывать здесь считанные дни назад. Сюда следовало спускаться, как типичному археологу из приключенческого романа, разгонять древнюю тьму огнём факела, а не поворачивать с трудом поддававшиеся рычажки на покрытых пылью электрощитах, чтобы еле живые старые лампочки разгоняли не только тьму, но и тишину гудением дряхлой электроинсталляции и потрескиванием. Ричард спускался всё ниже. На сей раз он чётко представлял себе, куда ему нужно, но, минуя каждый этаж, снова мысленно пробегал, обыскивал коридоры, как в ту ночь, когда выслеживал здесь свою непокорную племянницу. Тогда коридоры не были пусты и безмолвны, эхо множило и путало голоса и шум шагов. От недосыпа мерещилось, что сзади вот-вот послышится нехарактерно серьёзный голос Артура: «Дикки, твою мать, я кому сказал: без меня ниже первого уровня — ни шагу!» — и крепкие пальцы безжалостно выкрутят ухо. Мерещилось чётко, словно вчера, а не целую вечность назад любопытство влекло юного Дикки Хеллсинга вниз, всё глубже на запретную территорию. Шла война; многие аристократические семьи эвакуировали детей за границу или в деревенские поместья, но Артур, несмотря на многочисленные просьбы подавшейся в Штаты матери, небезосновательно считал, что безопаснее «Хеллсинга» места в Британии не найти. Так Ричард несколько лет вместо школы тренировался вместе с солдатами и вскоре добился права выезжать на боевые операции, пускай только на наименее опасные и пускай его участие сводилось к тому, чтобы держаться поближе к Артуру. Древние языки он изучал по собранным ещё отцом антикварным томам, историю — по коллекциям из запасников Британского музея, перевезённым временно в надёжные и просторные подвалы «Хеллсинга», а остальные дисциплины, когда Артур время от времени вспоминал об обязанностях старшего брата и опекуна, штудировал урывками с помощью случайных учителей. И, разумеется, за годы войны он облазил весь особняк, так что лишь подвал оставался для него манящей terra incognita. Если о чём, кроме недостижимости нижних уровней подвала, Ричард в этом мальчишеском раю и сожалел, то только о том, что союзники слишком быстро, на его взгляд, теснили немцев и что он не успеет записаться на фронт добровольцем.       Райское время подошло к концу внезапно. Один из приступов чувства долга Артура пришёлся на сентябрь, начало учебного года. Внезапно Артур решил, что хватит Ричарду валять дурака, и, слушать не желая возражений, едва ли не за пару суток выслал его в Бостон к матери, которая уже и не чаяла увидеть хоть кого-то из сыновей до своего возвращения в Англию. Таким образом, Артур дома продолжал воевать, кутить, как перед концом света, и водить к себе разряженных женщин, а Ричард по ту сторону океана был обласкан истосковавшейся матерью, приведён в приличный вид и заключён в стенах престижной бостонской академии для мальчиков. Первые месяцы были посвящены упорной борьбе с науками, непривычно строгим распорядком и школьной дисциплиной. Однако со временем окружение взяло своё. Новые друзья, новые увлечения захватили Ричарда, отвлекли от тоски по вольной жизни в «Хеллсинге». Когда же пришлось возвратиться из кипящего жизнью Бостона в хмурую, потрёпанную войной и послевоенным кризисом Англию, Ричард с разочарованием убедился в наивности и преувеличенности мальчишеских восторгов. Единственной, как ему казалось, ниточкой, тянувшейся из военного прошлого, было увлечение древностями и археологией. О желании заняться последней всерьёз Ричард сообщил Артуру, небезосновательно опасаясь недовольства и уговоров посвятить себя более полезной в семейном деле карьере военного либо, на худой конец, по стопам отца заняться медициной или естественными науками. Лёгкость, с которой брат поддержал его, в тот момент Ричарда только обрадовала; в более поздние годы он задался вопросом, не сбросил ли Артур его со счетов в тот же день раз и навсегда.       Дальнейшая жизнь Ричарда Хеллсинга могла бы стать основой увлекательнейшей киноленты. Один из профессоров как-то выразился: «Он вернул дух авантюры в нашу профессию, отряхнул с неё пыль». Ещё будучи студентом, активным и многообещающим, Ричард отправился в свою первую экспедицию под руководством знаменитого Бернарда Фэгга. Поначалу Ричарда влекла сама идея путешествия в африканские джунгли, однако по ходу экспедиции пустота в глазах древних масок приворожила его навсегда.       До того, как руководство колледжа ценой титанических усилий усадило Ричарда за бумажную работу и заставило защитить диссертацию, он уже успел завоевать себе имя. Дерзкий и харизматичный, он легко очаровывал людей и увлекал за собой. Его связи в высших кругах и умение получить разрешение и финансирование на самые рискованные предприятия были легендарны («Хеллсинг, это невероятно. Признавайтесь, вы выбились в фавориты Её Величества». — «Да полно вам. Я всего-навсего пообещал не набиваться в фавориты к принцессе Маргарет», — смеялся Ричард, размахивая бумагой с королевской печатью и каллиграфической подписью). Ричард забирался в глушь, куда буквально не ступала нога белого человека, находил общий язык и с примитивными племенами, и с туземными чиновниками, лишь недавно вышедшими из тех же самых тростниковых или глинобитных хижин, что и прочие их соплеменники, но уже проникшимися худшими пороками цивилизации («Культура и разложение идут рука об руку», — не раз вспоминал Ричард). Его не останавливали ни разочарования, когда слухи о древних реликвиях оказывались ложными и ему пытались подсунуть откровенные подделки, ни беспорядки и восстания, всё сильнее охватывавшие колонии, ни контроверсии со старшими авторитетными коллегами — Ричард не отчаивался, брал новый след, пересекал зоны конфликта со словами дипломатии или с оружием в руках, доказывал и отстаивал свою точку зрения. А по возвращении с тем же упорством мог по несколько дней безвылазно и практически без перерыва на сон сидеть в четырёх стенах, изучая, датируя, классифицируя находки.       Долгожданная защита диссертации Ричарда стала событием, знаменательным не только для колледжа. «Поддерживаешь честь фамилии! — ликовал Артур, крепко обнимая его здоровой рукой (вторая была прибинтована к телу после раздробившего плечо ранения). — Хоть кто-то в семье пошёл в отца». В словах его была немалая доля истины: Ричард действительно больше напоминал отца и внешне, и склонностью к наукам, тогда как всегда считалось, что Артур, с головой погружённый в никак не затихающую войну с нежитью, пошёл в потомственных военных с материнской стороны. Однако именно в этот торжественный день, глядя, как Артур придерживает за локоток смазливую аспирантку и одновременно с вдумчивым недопониманием прислушивается к дискуссии коллег Ричарда, которые приняли на грудь уже достаточно, чтобы от легкомысленной расслабленной беседы вновь вернуться к научным спорам, — именно тогда Ричард почти уверился, что живёт жизнью, которой мечтал жить Артур. Жизнью, шанса на которую Артура лишила смерть отца, когда Артуру пришлось возглавить «Хеллсинг», будучи ещё студентом этого самого колледжа. Ведь детство Артура как раз пришлось на годы настоящей археологической лихорадки, последовавшей за открытием гробницы Тутанхамона и распространившимися несколько лет спустя слухами о «проклятии фараонов». Интерес подогревали находки на библейских местах в Палестине, да и по всей Великобритании массово раскапывали наследие древних племён. Не откуда-нибудь, а из личных книг Артура Ричард увёз в Бостон «Помпеи» Кэррингтона. Быть может, именно ради того, чтобы хоть один из них мог воплотить общую на двоих мечту, Артур ни разу не попрекнул Ричарда, якобы тот отлынивает от семейного долга, хотя такое мнение бытовало в среде семей, входящих в Совет Круглого стола.       И Ричард продолжал жить, как жил: экспедиции, лабораторная работа, статьи, конференции, монографии, лекции в университетах Европы и Америки. Их с Артуром отношения представлялись ему идеальными для двух взрослых братьев. Оба преуспели, каждый в своём деле, оба проявляли определённый интерес к занятию другого, и им всегда было что обсудить при встрече, когда Ричард наведывался в Англию или был вынужден задержаться здесь подольше. Вдвоём они на славу кутили в лондонских клубах и никогда не теряли голову из-за одной и той же женщины; а общая их страсть, страсть к жизни во всех её проявлениях, не представляла собой повода для ревности. Напротив, страсть эта была из тех, что лишь ярче пылают в обществе единомышленников. Но однажды Ричарду с упавшим сердцем пришлось признаться себе, что Артур, вообще-то, сильно сдал и выглядит едва ли не старше оставленных за плечами солидных пяти десятков лет, хотя прежде всегда, благодаря неизменному жизнелюбию, казался моложе своего возраста. Причём Ричард не был уверен, или сам он, нечасто наведываясь домой, проглядел неумолимое приближение старости брата, или в его отсутствие стряслось нечто серьёзное, о чём Артур отмалчивается. Связанное с его опасной и непредсказуемой деятельностью, напрашивалась первая мысль, — но нет, в работе «Хеллсинга» как раз, к гордости Артура, наступило затишье. За послевоенные годы он прошёлся по Островам вдоль и поперёк, не брезгуя самыми сомнительными слухами, чтобы разыскать и уничтожить нежить. Тревожные вызовы по ночам стали редкостью, а хищники измельчали: чаще всего юные, не успевшие расстаться с девственностью неудачники, привозили с континента жажду крови, как другие — дурные болезни. Ричард, подтрунивая, рассказал Артуру арабскую притчу про глупого кота, который переловил дома всех мышей и хозяин выкинул его за ненадобностью. Артур не сразу понял, что Ричард имеет в виду его самого, а разобравшись, натянуто рассмеялся:       — Надеюсь всё-таки, что мои благодарные хозяева дадут мне заслуженно погреться на солнышке на старость лет, — и вдруг, лукаво прищурившись, предложил: — А давай-ка, Дикки, поменяемся. Ты теперь будешь истреблять вампиров, а я — искать приключений в жарких странах.       Тогда-то у Ричард и сорвался вопрос, не заболел ли Артур чем-нибудь скверным. Тот, естественно, лишь беспечно отмахнулся, но Ричарду напускная беспечность доверия не внушила. Не добившись человеческого ответа, он даже решился однажды ночью взломать кабинет врача, чтобы убедиться: ничего страшнее травм, пары случаев гриппа и выписок от стоматолога за Артуром не числилось.       Предложение Артура «поменяться» могло в равной степени быть и хмельной шуткой, и испытующим совершенно серьёзным заявлением. Как бы то ни было, Ричард подумал, что брат прав. Война в Нигерии свела полевую работу практически на нет, да и пора было уже остепениться, осесть на месте. Ему как раз предложили выставить кандидатуру на постоянное профессорское место на кафедре; не без сожаления Ричард ответил отказом и объявил Артуру о своем намерении приобщиться к управлению «Хеллсингом».       В сорок лет радикально сменить занятие и образ жизни предсказуемо оказалось делом более чем нелёгким. Артур в качестве начальника был суров; и вдвойне сурово относился к Ричарду, как к преемнику. В течение прошедших лет Ричард старался не терять физической формы и полученных в «Хеллсинге» навыков — в полевых условиях они нередко оказывались так же необходимы, как и при охоте на вампиров. Тем не менее, привыкшие иметь дело с молодыми закалёнными парнями инструкторы гоняли его до седьмого пота. Немало времени потребовалось, чтобы вникнуть в тонкости управления организацией, где Артур помнил в лицо и по именам практически всех, до кухонной прислуги и недавно принятых на службу рядовых. Чтобы приучить к мысли о смене руководителя людей, прослуживших под началом Артура не один десяток лет. Чтобы Уолтер, державший себя, само собой разумеется, безукоризненно, перестал выдавать скептическое отношение излишне навязываемой помощью или заминкой, прежде чем посвятить нового замдиректора во все подробности очередного дела. Но трудности внутри организации, какими непреодолимыми они бы ни казались, Ричарда с Артуром не останавливали. Свои люди, как ни крути, имели право предъявлять будущему начальству требования по высшей планке. Куда сильнее выбивало из колеи скептическое отношение, вплоть до неприятия со стороны членов Совета Круглого стола, будто Ричард всю жизнь проматывал свою долю семейного состояния в непрекращающемся загуле и позорил доброе имя семьи, а не посвятил себя научным исследованиям, которые получили признание на мировом уровне. Академическая общественность готова была прислушиваться даже к полушуточным его заявлениям. Однако в новой, хорошо забытой старой среде былые достижения Ричарда были взвешены и найдены лёгкими. Клейма младшего брата, до последнего увиливавшего от семейного долга, так просто было не изжить.       С другой стороны, чем дальше, тем сильнее Ричард уверялся: рассуждая, как он сложит с себя обязанности главы организации и уйдёт на покой, Артур выдавал желаемое за действительное. «Хеллсинг» привязывал к себе крепко. Войдя более-менее в курс дел, Ричард принялся ненавязчиво перенимать обязанности брата, предлагать свои нововведения, настоял на необходимости возобновить исследования природы вампиров. Он питал надежду, что Артуру будет легче оторвать себя от организации, если та будет изменяться, становиться всё более незнакомой. Вместе с тем, сам Ричард всё сильнее входил во вкус семейного дела. Активное участие постепенно привело его к неловкому выводу, что Артур, хотя и добился невероятных успехов, использовал потенциал «Хеллсинга» не самым оптимальным образом. И всё меньше верилось, будто сам Артур мог этого не замечать; скорее, закрадывалось подозрение, чего-то он недоговаривал.       Ричард слишком долго учился из горстки обломков, из разрозненных артефактов воссоздавать картину прошлого. И он чётко видел, что из архивных дел, из инструктажа Артура и из его рассказов за время их нерегулярных встреч в прошлом цельной картины не складывается. Недоставало не то что отдельного факта, черепка — нет, Ричард не улавливал чего-то, заложенного в основу их организации. Неопытный учёный, обнаружив при раскопках древнего города в сердце пустыни семена тропических растений, кости животных, обитающих в экваториальных лесах за тысячи миль отсюда, способен построить не одну гипотезу о длинных торговых путях, о причудливых и непрактичных запросах пустынной цивилизации, о возможном её происхождении из других мест, — если не углубится в геологию, если не удосужится выяснить, что тысячи лет назад климат был иным и на месте пустыни зеленели тропики. Вот и Ричард в «Хеллсинге» остро ощущал нехватку знаний на неком базовом, тектоническом уровне, и никак не мог не то что найти ответа, но даже сформулировать вопроса...       И вдруг Артур женился.       «Вдруг», конечно, не означало, что Артур умыкнул из-под бдительного родительского надзора юную девицу и тайно обвенчался с ней в деревенской церквушке. Однако, если учесть, что окружение Артура отчаялось дождаться, когда он соизволит жениться и обзавестись потомством, что все неохотно сжились вроде бы с мыслью: Артуру наследует непутёвый младший брат, — с учётом всего этого объявление о помолвке и скорой свадьбе выглядело достаточно внезапным. Прошёл слух, будто спешка со свадьбой обусловлена «вынуждающими обстоятельствами»; вопреки ему, первых обнадёживающих вестей охочей до сплетен публике пришлось ждать больше года.       Долгие неопределённые месяцы до известия о том, что леди Хеллсинг наконец ждёт ребёнка, Ричард болтался как дерьмо в проруби, по его же собственным горьким словам, которые сорвались с языка, когда они с Артуром однажды вечером приняли на грудь.       — Вернусь-ка я в Оксфорд. Пока не поздно.       — Не пори чушь, — отрезал Артур. — Ты нужен мне здесь.       — Зачем?       — Всё затем же. В качестве будущего директора «Хеллсинга».       — У тебя через месяц будет свой собственный маленький будущий директор «Хеллсинга».       — В колыбели с саблей, пистолетом и золотой головой, полной замечательных идей? Не устраивай дешёвой мелодрамы, Дикки.       — Нет, Артур. Это тебе пора признать: ни на какой заслуженный отдых ты не отправишься. Вернее, я и думать не хочу, что должно произойти, чтобы вынудить тебя отойти от дел.       — Я… — Артур нехарактерно запнулся вдруг, помялся и искренне, кажется, удивился правдивости слов Ричарда. — Прости. Понимаю, оставить дело своей жизни нелегко — вот уж правда, кому, как ни мне понять! Но, видишь ли, я уже не могу позволить себе роскошь не думать о том, что может вынудить меня на полном серьёзе отойти от дел в ближайшие годы. Честно говоря, — он невесело усмехнулся, — найдутся те, кто не ожидал, что со своим образом жизни я и шестидесяти дождусь.       Артур поднялся на ноги, прошёлся по гостиной, с нажимом наступая на знакомые поскрипывающие дощечки паркета. Ричард молчал, почти физически ощущая, как в густом тихом полумраке зависло нечто недосказанное, и наконец дождался:       — Ты не представляешь, сколько раз, когда происходило... всякое, мне хотелось, чтобы рядом был ты. Не Уолтер, не Хью, а ты.       — Ты никогда не говорил. Словом не обмолвился.       — Знаю. Видишь ли, есть вещи, которые не нужно держать при себе, нужно говорить друг другу. А есть вещи, которые... необходимости произносить вслух которые быть не должно. Потому что, если уж приходится просить о подобном, получаешь всё равно не то, что тебе требуется.       Больше эту тему они не поднимали. И никуда Ричард, разумеется, не ушёл. Только прикусил язык и пообещал себе никогда больше не произносить слов вроде «думать не хочу, что должно произойти, чтобы вынудить тебя отойти от дел», когда осложнения во время беременности стоили супруге Артура здоровья, а вскоре и жизни. Совершенно разбитый, одряхлевший разом Артур вместо наследника, на которого все надеялись, остался один с новорождённой девочкой на руках и увяз в горе и обрушившихся новых хлопотах. Долгое время делами организации заправлял Ричард, настоятельно уговаривая Артура не отягощать себя ещё и этими заботами, и без крайней необходимости не обращался за советом даже к Уолтеру.       На том, можно было подумать, история Артура во главе «Хеллсинга», целая овеянная легендами эпоха, должна была завершиться. Артур готов был уступить здравому смыслу и уйти на пенсию, чтобы спокойно воспитывать единственное дитя, — если бы не чёртов дворецкий, был убеждён Ричард. Уолтер явно только и ждал дня, когда Артур вернётся в свой кабинет, когда можно будет передать ему текущие дела и с подхалимской улыбочкой объявить: «С возвращением, сэр Артур!». Почти полностью поседевший, с ввалившимися щеками и предательски подрагивающими руками Артур взбодрился и вскоре снова стал самодовольно сияющим самим собой. А ещё некоторое время спустя объявил, что собирается вырастить из Интегры Фейрбрук Уингейтс Хеллсинг, которая была ещё короче собственного имени, наследницу и будущего директора «Хеллсинга».       — Не шути так, Артур. Потому что если ты всерьёз, то состояние твоего рассудка вызывает у меня законное беспокойство.       — Дикки, да я сам, когда был гораздее под юбки лазать, посмеялся бы над подобной мыслью. Но раскрой глаза: у нас женщина на троне, во главе правительства женщина, способная взять за яйца любого мужчину. Почему бы и «Хеллсингом» лет через двадцать не управлять женщине?       Так всё вернулось на круги своя. Ричард продолжал помогать Артуру в делах, почти смирившись со положением на вторых ролях. Периодически, в честь различных мероприятий он читал в университетах популярные лекции, чувствуя, что в глазах студентов всё более сам превращается в экспонат уходящей истории. Не ощущая сожаления, отказался от предложенной позиции куратора в музее Питт Риверса вместо ушедшего из жизни близкого друга и наставника Бернарда Фэгга — и сжало сердце неприятное осознание единственной возможности, которая освободила бы ему место во главе «Хеллсинга». Ричард освежал в памяти строки из западно-африканских сказаний: «Престарелый король не решался передать власть сыну, боялся, что его гордость пострадает, если он перестанет быть правителем...» — и печально глумился над вечной проблемой упрямых стариков и стареющих в ожидании наследников. Но не мог отвернуться, сделать вид, что не узнаёт собственных ощущений в словах: «Гассиру казалось, будто сердце его пожирает шакал. Каждый день вопрошал он своё сердце: когда же умрёт Нганамба? Когда он, Гассир, станет правителем?»       А затем со смертного ложа Артур, то ли в качестве последней жестокой насмешки, то ли разгадав и осудив гложущее брата чувство, лишил Ричарда последнего законного шанса взять в свои руки то, что принадлежало ему по праву рождения и что он заслужил за пожертвованные организации годы. После чего достало одной-единственной последней капли...       Артур посмеялся. Интегра нахмурилась. Ричард выстрелил.       Когда стягивающее горло разочарование было смыто кровью, когда не подхлёстывала более необходимость: «Торопись! Хватай свой шанс!» — и не колотился в висках зов погони, который древнее человечности, тогда Ричард прозрел, что представленная им общественности история, в сущности, шита белыми нитками. Неужто ему, в самом деле, поверили? Не слишком ли равнодушно занимался повседневными делами Уолтер, будто ничего из ряда вон выходящего в доме не произошло? На похоронах не передавали ли шёпотом у него за спиной страшные подозрения? Не было ли рукопожатие Чепмена чересчур вежливо-дипломатичным, рукопожатие Пенвуда — чересчур мягким и неуверенным? Принципиальный Уолш, наверняка, принял его объяснения за чистую монету, иначе не подошёл бы вовсе. А вот подавал ли ему руку закадычный приятель Артура, всегда отличавшийся безупречными манерами Хью Айлендз, Ричард не помнил. Зато отлично запомнил пронзительный взгляд, не преломлённый даже толстыми линзами очков. Вокруг свежей могилы Ричард распорядился выставить караул, будто опасаясь, что после заката неупокоившаяся Интегра восстанет и отправится на поиски убийцы; но опасался Ричард только живых с холодными глазами. Опасался и прекрасно понимал, что если кто-то из Совета Круглого стола решит не довольствоваться его шаткими аргументами, никакой караул не поможет им копнуть глубже и отдать его на внутренний суд Совета.       Отступать, бежать было некуда — да и будь у Ричарда хоть в мыслях отступить, сдаться, разве пошёл бы он ранее на убийство? Он нанёс несколько визитов, пытаясь прощупать почву: купились ли члены Совета на его обман? Согласятся ли по каким-либо своим причинам сделать вид, что купились? Признают его на следующем заседании преемником или обвиняемым?А вечером, в довлеющей, путающей разум неопределённости Ричард уцепился за навязчивую идею досконально выяснить, ради чего он всё-таки решился рискнуть всем и вся. Чего ему не хватало до полного представления о семейной организации? О чём так и не рассказал ему Артур?       Ответ был скрыт, безусловно, в подвале. В основании. В тектонической плите организации «Хеллсинг». Быть может, Артур сердито вытаскивал оттуда малолетнего балбеса, опасаясь исключительно, как бы тот не отравился, не облучился чем-нибудь или не сунул руку в клетку с взятым живьём вампиром. Быть может, двадцать лет назад Артур запер наглухо подвальные помещения просто за ненадобностью. Быть может, девчонка скрывалась в подвале только потому, что в лабиринте десятилетиями неиспользуемых помещений спрятаться было проще всего. А быть может, совпадением всё это не было, и именно в подвале следовало искать ключ к незаданному вопросу, неназываемой тайне.       Вооружившись фонариком, баллончиком с машинным маслом и связкой ключей из сейфа Артура (с пистолетом же Ричард и не расставался), он одно за другим отпер и бегло осмотрел старые лабораторные помещения, где останки современной, в те дни техники причудливо соседствовали с детальными схемами алхимических трансмутаций на стенах; сунул нос в неосвещённую незапертую тюремную камеру, на схеме загадочно помеченную значком пентакля пониже обычного номера. В архиве Ричард застрял надолго. Ряды полок были забиты бумагами, в основном, рабочими материалами Института Хеллсинга и отчётами исследовательских групп, подшивками старых финансовых документов. Одна полка была выделена под личные дела сотрудников, помеченные как «особ.»; рука сама потянулась в район буквы «У», застыла в лёгком недоумении, не обнаружив искомого, и Ричард невольно усмехнулся: трудно было представить себе, что у Уолтера, вечного Уолтера могут быть какие-то другие имена. «Дорнез, Уолтер К.» нашёлся в начале алфавита, нашёлся и тут же был возвращён на место. Уолтер был одной из загадок организации, но не той, ответа на которую искал сейчас Ричард. Возможно, где-то на протяжении этих метров выстроенных в ряд папок был разбросан ответ. Но у Ричарда, скорее всего, не было времени просеивать песок в поисках золотых крупиц. Зато за проведённые под начальством Артура годы у него было более чем достаточно времени, чтобы вычислить, с чего стоит начать поиски. Незадолго до защиты диссертации Ричарда Артур был серьёзно ранен в плечо. Однако в приходившихся на нужный отрезок времени официальных отчётах Ричард не находил упоминания, что хоть одна из проведённых тогда боевых операций потребовала непосредственного участия директора «Хеллсинга» и что по ходу дела тот был ранен и госпитализирован. И не в характере Артура было прикрываться работой, если в неприятности он влип при других, менее почтенных обстоятельствах. Напрашивалось объяснение, что отчёт о том задании по какой-то причине был скрыт даже от прочимого в преемники Ричарда.       Уже почти отчаявшись, приготовившись кропотливо просеивать песок в поисках не то что золота даже, а неизвестно чего, Ричард наконец обнаружил искомый отчёт, целую кипу их, только не в архиве, а в старой библиотеке по соседству. Они были свалены, будто в спешке, несколькими косыми стопками на одной из полок. Ричард открывал каждое дело, не задерживаясь, лишь сверяя дату, пока с торжеством не напал на нужное: за две недели до его защиты. Примерно тогда ему и сообщили, что Артур в больнице, заставив чуть ли не отменить грандиозное мероприятие. Поднявшаяся с поблекших картонных обложек пыль заставила его расчихаться глубоко, до заструившихся по лицу слёз. Рухнув в потёртое кресло (сердце ухнулось в пятки, когда сидение плавно подалось вперёд, и только тогда Ричард узнал старое кресло-качалку), он впился в текст, не упуская ни единой детали.       Имя «Алукард» всплыло почти сразу, и первая ассоциация у Ричарда возникла с «card», игральной картой — джокер, не иначе. А далее стало ясно, что речь идёт не о человеке. По поводу природы Уолтера и то у многих, кто видел его в деле, возникали сомнения. Но таинственный сотрудник Артура, судя по описанию, было похлеще даже Уолтера в лучшие годы. Что за машину для убийства Артур нашёл, создал или вызвал из преисподней, лихорадочно размышлял Ричард, хватая следующую папку.       До немилосердного жжения растирая слезящиеся от облака пыли глаза, он разложил дела по дате, вначале на столе, затем, увидев, что места не хватает, на полу, мало чем отличавшемся по чистоте. Практически все описываемые операции — против вампиров высших категорий; именно такие, каких Ричарду всегда казалось подозрительно мало в архиве наверху: ещё одна зацепка. Заканчивались дела с грифом «Совершенно секретно. Внутренняя информация "Хеллсинга"» в 1967 году, незадолго до возвращения Ричарда. Первые же папки датировались ещё двадцатыми, то есть, корнями загадка «Хеллсинга» уходила в годы, когда организацией руководил отец. Присев на корточки и подсвечивая себе фонариком — уцелевших лампочек не хватало на всё помещение, — Ричард, не сходя с места, нетерпеливо погрузился в чтение написанного ещё от руки, не на машинке отчёта.       Не будь папки с номером и дополнительных документов, Ричард бы заподозрил, что имеет дело с черновиком очередного художественного опуса, которыми баловался отец, а не с отчётом о реальном происшествии. Драматичный, эмоциональный рассказ повествовал об уничтожении группы вампиров, с незапамятных времён обитавших в заброшенной полуразрушенной крепости в Уэльсе.       «...и поскольку даже если впридачу к отряду из института мы подключили бы силы местного гарнизона, человеческие потери были бы неминуемы и велики, а успех нападения — сомнителен, я решился на то, что давно, хотя и колебался, но планировал: обратить Дракулу против собственных сородичей, использовать подчинённую мне тварь в качестве оружия. Я дал ему свободу действия и позволил снова убивать, уповая единственно на силу печатей и надеясь, что смогу удержать его, если вместо нежити Дракула попытается напасть на людей. Я знал, что поступаю самонадеянно и рискованно, Господи, спаси мою душу...»       Ричард грузно опустился на одно колено, посветил удобнее и перечитал отрывок, не веря своим глазам. Затем, не дочитывая, с пробившим его лихорадочным потом он бросился к следующему делу и ещё к следующему, зная уже, что в каждом натолкнётся, как на стену, на упоминание проклятого имени, Дракула-Алукард. Звонкие буквы с щелчком перетасовывались, вставали на место, глумились, придавливали к земле, тыча снова и снова в маячившую всю жизнь перед самым носом разгадку.       Ричард готов был посмеяться над собой, что, должно быть, родился с неистощимым запасом идеализма. Вроде бы давным-давно пора перестать разочаровываться в окружающих, в иллюзиях, чересчур привлекательных, чтобы быть правдой, — а всё-таки скверно было осознавать, что семейные предания оказались ложью. Отец вовсе не убивал легендарного вампира, а повязал себя и чудовище некими узами. Отец поступился своими принципами и лгал всем, лгал ему. Артур лгал ему, лгал всем остальным: не за счёт каких-либо выдающихся организационных способностей, а за счёт этого вампира из вампиров он очистил Англию от нежити. Достигнув же намеченного, надо полагать, нашёл способ разорвать неправедные узы и избавился от твари. Двадцать лет назад. И тогда только допустил мысль, что в нынешнем виде, пожалуй, можно передать организацию брату...       От характерного раздражающего запаха книжной пыли, повисшей мелкой взвесью, горло сдавило вдруг нестерпимым удушьем. Ричард выскочил в коридор, тяжело опёрся ладонью о шершавую стену, переводя дух, вытирая не впитывающим влаги рукавом взмокший лоб. Он не знал, проклинать Артура за то, что тот все годы держал его в незнании, или сожалеть, что невольно докопался до неприглядных корней семейной истории, казавшейся до сих пор почти героической.       — Вы хорошо себя чувствуете, сэр?       Ричард едва не подскочил от неуместного здесь спокойного человеческого голоса, задавшего вежливый вопрос. Уолтер, как ни в чём не бывало, сложив руки за спиной, стоял в коридоре, в который, по идее, никто не спускался лет двадцать. До недавнего времени. Стоял почти на том самом месте, где пару дней назад Ричард настиг...       Что чёртова девчонка здесь делала?!       Перед глазами Ричарда стоял план подземелья, камера, помеченная пентаклем, в пятиконечной звезде которого была толстым контуром обведена «А», — у Ричарда ещё мелькнула мысль, будто Артур, скучая, обводил значок наподобие модного среди молодёжи символа анархии... Камера, в которую Ричард не стал заходить, не увидав в свете из коридора ни полок, ни какой другой мебели, и возле которой стоял теперь Уолтер. И тут Ричарда осенило.       — Он не уничтожен.       — Простите, сэр?       — Ты знаешь, о ком я. Эта тварь. Дракула. Он был здесь... до сих пор здесь? Артур ведь не уничтожил его.       — О.       Уолтер, понятно, не мог не знать о чудовище дома Хеллсингов. Его имя часто мелькало в отчётах бок о бок с тем самым именем. У Ричарда возникла уверенность, что теперь, когда он, впридачу ко всем своим прегрешениям, ещё и докопался до истины, Уолтер точно убьёт его. Страшно не было. Напротив, казалось в чём-то даже правильным, что жизнь последнего из Хеллсингов оборвётся рядом с погребённой здесь же, открытой и вновь похороненной семейной тайной. Однако Уолтер приподнял изломанную бровь и выразительно уставился на дверь камеры рядом. Незапертую дверь, дрогнул Ричард, почти готовый обернуться и увидеть за спиной старомодно одетого вампира. И следом лишь заметил, что запирали и запечатывали дверь не бесполезные замки и засовы, а почти стёршиеся, осыпавшиеся знаки, выведенные когда-то по металлу не краской, судя по всему.       — Думаю, мне лучше отдать это вам. Теперь.        Ричард ошеломлённо принял из рук Уолтера конверт и, нетвёрдо ступая, с трудом поспешил за дворецким, который развернулся и легко зашагал в сторону лестницы и выхода из подвала. В глубине души шевельнулось подзабытое чувство ревности. Ещё будучи ребёнком, Ричард подмечал, что пронырливый слуга-мальчишка, чужак без роду, без племени втирается в доверие Артура, становится едва ли не ближе родного брата — и даже после смерти Артур доверяет нечто серьёзное в его руки, не в руки Ричарда.       Наверху в глаза ударил дневной свет и шум рутинной суеты: Ричард только теперь заметил, что провёл в подвале целую ночь, и он бы не удивился, узнав, что не одну. От усталости мышцы будто залило загустевающим клейстером, а голова шла кругом. Девушка в униформе, спеша по коридору, задела Ричарда плечом, извинилась и, не удержавшись, оглянулась через плечо, торопливо стуча каблучками дальше. Должно быть, вид его чересчур красноречиво свидетельствовал о бессонной ночи в пыльном подвале.       Ричард поднялся в спальню по чёрной лестнице, защёлкнул за собой замок и, привалившись спиной к двери, наконец-то мог нетерпеливо разодрать край конверта, вытащить сложенные вдвое исписанные листы бумаги. Пальцы невольно стиснули, сминая с краю, письмо, когда Ричард увидел выведенное нетвёрдым, но ещё узнаваемым почерком Артура обращение «Моя дорогая Интегра...»       А далее следовали слова, которые упорядочивали в голове зловещие открытия прошлой ночи.       Ричард тяжело опирался о дверь, стараясь удержаться на ногах. Прочитанные и отброшенные страницы усеивали пол вокруг, расплывались перед глазами последние строчки. Где-то по ту сторону шептались с призрачными улыбками мертвецы, не ведая, что он, Ричард, прижимаясь к скважине, скребя ногтями дверь, в холодном поту жадно ловит каждое их слово, потому что тайны мёртвых — это ключ к жизни.       Ключ к его будущему.       Ключ к «Хеллсингу», который впервые по-настоящему принадлежал ему.