Ночь

      Михаил приходила время от времени, вытаскивала Вельзевул из бессознательного бреда и тогда грудь прожигала невыносимая боль. Вельзевул выбешивала Михаил тем, что молчала. Она не кричала — я пережила Падение, а теперь святая вода, серьёзно? — не выдавала намерений Легионов Проклятых и самого Люцифера — в какой момент Великая Битва превратилась в среднестатистическую человеческую заварушку? — и не угрожала жестокой расправой. Это было ни к чему, Вельзевул прекрасно понимала, что им не победить, что ей не вернуть своё могущество. Люцифер, конечно, был прекрасным заводилой, оратором, он умел переманивать души на свою сторону, умел убеждать и вдохновлять, но не умел действовать. Так очевидно было, что вскоре его убьют, что Легионы растекутся по Земле, смешаются с жалкими остатками людей, что их всех переловят по одиночке, маленькими обессиленными групками и уничтожат.       Это было лишь вопросом времени, и показательную казнь Люцифера с выдиранием крыльев демон перенесла также молча, с упоением наслаждаясь яростными рыками Владыки.       Вельзевул убивать не собирались и крылья ей тоже не выдирали. Какой ангел без крыльев? Зато обломали массивные рога, отрезали вторую пару рук, оставив торчащие из боков короткие кровоточащие обрубки. Её травили святой водой, жгли ладаном и священными реликвиями, ей читали молитвы о любви и милосердии, её глаза слепили благодатью. Михаил молила за Вельзевул Богиню, игнорируя снисходительный смех — Богиня не простит, всё бесполезно, дорогая Архистратиг.       — Тогда это станет твоим наказанием за грехи, — отвечала Михаил, выходя из помещения, пыточной камеры, где ослабевшая Вельзевул была связана по рукам и ногам. Её истерзанные огнём, временем, а теперь и всякой освящённой дрянью крылья были распростёрты, подвешены на цепях за кончики. Они заполняли большую часть комнаты и беспрестанно ныли.       Резь и жжение не унимались во всём теле, на мозг по капле в час падали отзвуки затянувшейся Великой Войны. Вельзевул видела, как гаснут очаги демонической энергии, как ангельская рать разносит всё, за что рдела демон все шесть тысяч лет. Она никогда не обманывалась: её жизнь закончится пустотой в этой камере, она закончит здесь последним демоном, почти великомучеником. Михаил окропила её святой водой, неразбавленной, за такое высказывание. А если крылья Вельзевул вдруг и побелеют, она свергнет Небеса на Землю и упьётся ангельской кровью. Что она будет делать после, она не придумала: тоска и безнадёга пробирались в её суть. Грех Уныния был опасен даже для демонов, особенно для демонов, не способных себя защитить, не способных нанести вред, не способных даже передвигаться!       Вельзевул уже была мертва, и только сбитое, тяжёлое дыхание да поганый оскал разбитых в кровь губ обозначали, что оболочка ещё жива. Вельзевул могла бы дёрнуться посильнее, могла бы позволить своему телу онеметь и задохнуться, но жизнь, даже эту жалкую жизнь, даже вовсе не существование, она любила больше. Она ненавидела сдаваться.       И Михаил продолжала приходить, мучить, но вместо мольб о пощаде, раскаяния или болезненных стонов получала лишь ядовитые комментарии, ухмылки, провокации и недолгие крамольные разговоры, вынуждающие бесстрастного архангела применять насилие. По видимому, Богиня была не против насилия над демонами. Вельзевул уже очень давно не уповала на справедливость Всевышней: об этом несколько трудно думать, летя Вниз и не имея возможности взмахнуть сгорающими крыльями, в это трудно верить, когда всё человечество тонет в реках крови, когда тот, кто клялся тебе в любви, оказывается лишь засланным казачком.       По этому поводу Вельзевул расстраивалась меньше всего: не верила она в любовь, всегда знала, что долг для Гавриила будет важнее небесного выродка, что они предадут друг друга при первой же возможности. Архангелу эта возможность выпала раньше: приказ от Михаил — она, кажется, даже с Метатроном совещалась — тупой удар в живот, по голове и мечом по крыльям, подрезал сухожилия. Вельзевул чувствовала смутную гордость и удовлетворение: это случилось. Теперь она просто ждала, когда этот трус осмелится посмотреть ей в глаза. Ангел же, черт его подери.       Вельзевул почти удивляется его приходу. Мрачный, осунувшийся, но почему-то во всё том же дебильном сером костюме, на этот раз без пальто и шарфа. Он ходит по камере, чем-то звенит — Вельзевул едва видит: глаза залиты собственной кровью и давно потеряли присущую им зоркость. Картинка блекнет и расплывается в белёсой пелене.       — Я ждала тебя, — шепчет она на выдохе. На едкое жужжание нет сил. Гавриил молчит. — Всё думала… сможешь ли… признаться, что… лгал. Лгал…       Она поднимает голову, пытается рассмотреть, что делает архангел, но ему в спину бьёт этот божественный свет, и Вельзевул жмурится. Она чувствует прикосновение прохладной ладони к виску, лёгким движением Гавриил убирает со лба влажные, сальные пряди со слипшимися от крови концами, гладит скулу и щёку. Вельзевул неосознанно тянется навстречу ласкающей руке. Архангел касается её губ невесомым поцелуем, и Вельзевул припадает к его губам, как изнывающий от жажды к источнику с ключевой водой, пьёт его благодать и нежность, обжигаясь и млея.       — Не лгал, — отстраняясь, также шепчет Гавриил, но уже от такого чувства, которое демон распознать не в силах. Она хрипло смеётся, облизывая сухие губы таким же сухим языком. У крыльев носа открывается старая язва, ожог от святой воды стягивает кожу.       — Тогда где тебя носило?       Он не отвечает. Вельзевул наконец-то понимает: ему стыдно, и она больше не ждёт ответа, не важно, не нужно, в конце концов, он пришёл. Чувство глухой и горькой вины затапливает его, разрушает изнутри, жжёт душу не хуже адского огня. Изо рта демона вместе с удовлетворённым смешком вылетают кровавые сгустки, она заходится надсадном кашле. Гавриил осторожно гладит Вельзевул у основания крыльев, стараясь не задеть торчащие кости.       — Я достала твою сестру… и она решила… вырвать мне крылья? — хрипит демон, дёргаясь от прикосновений, едва сдерживая болезненные стоны. Кандалы снова и снова врезаются в сбитую с запястий и лодыжек кожу, проходятся по открытым ранам, доставая до костей. Как же чертовски больно! — Она как всегда… в своём репертуаре… выбрала тебя в качестве палача…       Вельзевул чувствует, как Гавриил ослабляет цепи, вынимает проржавевшие от крови и гноя железные кольца из крыльев. Вдоль крыльев острыми кинжалами проносится боль, колючей проволокой проходясь по затёкшим мышцам. Демон задерживает дыхание от небольшого облегчения, хочет сложить огромные крылья, но нисколько не может ими пошевелить, сломанными и закостеневшими. Гавриил невесомо проходится пальцами по кончикам маховых перьев разных порядков, оглаживает остовы и помогает сложить. Вельзевул чувствует его сожаление и горечь и на этот раз издаёт пронзительный крик. Она буквально слышит, как хрустят кости, как лопаются сухожилия.       — Только… давай быстрее… — прорывается сквозь застывшие в глотке слёзы истерический смех. — В память о нас… — она морщится, кривит рот в усмешке: не было никаких нас, оказывается, никогда не было. А если и было… Вельзевул демон, разве это ей важно? — Сделай это… быстро…       Она смотрит на Гавриила невидящим взглядом. Его она может попросить о чём угодно, ему она может довериться. Всё-таки важно, что что-то отчаянно ноет в груди. И нет ничего унизительнее и больнее, чем лишаться крыльев, даже демонам, сохранившим их после Падение в доказательство непонятно чего.       — Глупая, — качает Гавриил головой, приобнимает Вельзевул, освобождая той руки и ноги; цепи со звоном падают на выложенный плиткой холодный пол.       Она не удерживает равновесия на согнутых в коленях ногах, не может встать и безвольной куклой падает в объятия архангела. Он опускается на колени на залитый кровью Вельзевул пол, устраивает её на руках, как младенца, только чтобы крылья не мешались, не изгибались под странными углами. Теперь, прижимаясь к тёплой, полной благости груди Гавриила, Вельзевул ощущает исходящий от него свет исцеления. Она так привыкла ощущать боль, что совершенно не заметила, как она стала медленно отступать, как стали срастаться кости и затягиваться раны. Её окутывает спокойное дыхание архангела, но его сердце бьётся чересчур быстро.       — Решил подарить мне… безболезненную смерть?..       — Глупая, — повторяет архангел и целует Вельзевул в лоб. — И я ещё хуже… Мне жа…       — З-заткнись!       Внезапно нахлынувшие эмоции дают немного сил на угрозу в голосе. Вельзевул расслабляется, утопая в любви Гавриила. Он много дел натворил, но ей не нужны его извинения. Ничего особенного не произошло. Возможно, пострадала его гордость, его ангельская совесть, но Вельзевул это не касалось. Это останется между ним и бессердечной Богиней. Между Вельзевул и Гавриилом же не остаётся расстояния, она прижимается к нему, пытается обнять ослабевшей, негнущейся и дрожащей рукой, он баюкает её, изредка покрывая поцелуями измученное лицо. Прикосновения его рук отдаются в теле Вельзевул точечными ожогами, но вместо боли они расцветают тихим, обволакивающим теплом, и она забывает про ломоту в крыльях, про многочисленные открытые раны. Вельзевул не нужны оправдания, в отличии от всех она способна понять, и они оба это знают.