Ночь

      Гавриил начинает паниковать спустя две недели молчания. Конечно, случалось и раньше, что они долго не выходили друг с другом на связь, терялись, но совсем недавно был остановлен Армагеддон, требовалось разработать новую тактику действий, новый план, и Гавриил надеялся, что Вельзевул ответит хотя бы по рабочим вопросам.       Но она как–будто испарилась. Он не мог чувствовать её хорошо, пока она была в Аду, но он не ощущал её присутствия и на Земле. Спустя пару дней пустота в груди стала казаться всеобъемлющей, словно Вель исчезла в небытие. Гавриила передёргивает, и он отправляется на поиски. Облазить всё Землю не так просто, но сидеть сложа крылья он не собирается. Может, Вельзевул нужна помощь?..       Он надеется услышать её Суть — не Музыку ангелов, а тихий, уверенный рёв Тьмы, что наполняет всех демонов, но его собственная Суть и человеческие уши остаются глухи ко всему, словно Гавриила обложили ватой, плотной пеленой чего–то вязкого, склизкого. Это пугает, колючий страх ползает внутри него, мешая думать, холодным потом проступая на лбу и ладонях.       Гавриил вспоминает о неком доме. Вельзевул говорила о нём лишь пару раз и то вскользь. Гавриил не знает точного адреса, он никогда там не бывал. Кажется, демон говорила про Австралию… Среди огромной демонической энергетики проклятого континента уловить остаточный след Вельзевул оказывается труднее, чем Гавриил предполагал, его почти нет — Вельзевул была здесь давно, но всё же была, и Гавриил не оставляет надежды найти её. Он набредает на стоящий на отшибе небольшого посёлка домик, и улавливает острый запах горькой гари, слишком знакомый, въедливый. Гавриил выдыхает, в груди теплеет. На всякий случай он стучится в дверь, старается улыбаться не напряжённо.       Дверь открывается почти тут же, и перед архангелом действительно появляется Вельзевул, раздражённая, уставшая и… Гавриил не успевает понять, что ещё с ней не так, а она с силой захлопывает дверь и запирает её, не сказав ни слова. Гавриил хмурится и, дёрнув за ручку, входит в дом с помощью небольшого чуда.       — Вель?       Она уже ходит где–то в глубине дома, точно прячется, не обращая на Гавриила никакого внимания. Он проходит по коридору, заглядывает в одну дверь — на кухню, потом в другую — проходная комната, гостиная, наверное, и у огромного окна стоит демон.       — Вельзевул! — он подходит к ней, касается плеча. Она вскрикивает:       — Поди прочь! — и толкает его в грудь.       Гавриил отшатывается, широко распахнув глаза. Вельзевул кричала раньше лишь в крайних случаях, и архангел не понимает, что происходит сейчас, что заставляет Вельзевул выглядеть столь рассерженной, взвинченной и… маленькой…       Он всё ещё не слышит её Сути, не ощущает Вельзевул: видит, но её словно нет рядом, и от этого внутри по рёбрам к сердцу карабкается колючий страх.       Увидев замешательство в глазах архангела, она встряхивает головой и снова ускользает.       — Свали, я сказала! — бросает; голос её звучит всё ещё слишком громко, отчего, обычно хриплый, глухо звенит.       Гавриил нагоняет её, хватая за руки и заставляя развернуться. Раньше обжигающая кожа кажется теперь слишком холодной.       — Что происходит, Вель?       — Ничего. Ничего не происходит, — бормочет под нос совершенно неразборчиво.       Гавриил сжимает её руки сильнее, пытается заглянуть в глаза.       — Я не чувствую тебя. Будто ты не рядом.       Она прячет взгляд, закусывает губу.       — Ты не оставишь меня в покое?       — Нет.       Вельзевул насупливается, молчит. Гавриил терпеливо ждёт, разглядывая её. Оболочка будто стала ещё меньше, утопая в свободном голубом свитере без горла и серых спортивных штанах; ключицы болезненно выступают под кожей, вены просвечивают, создавая совершенно не здоровый цвет. Не то чтобы Вельзевул когда–то выглядела хорошо, но сейчас Гавриила не покидает мысль, что она буквально может раствориться в его руках. Под её глазами — он замечает: тусклыми и безжизненными — мешки и тёмные круги.       — В Аду не прощают предателей, — начинает говорить тихо. — Любовь… — предательство наших убеждений.       Она вздыхает, высвобождает руки и поворачивается к Гавриилу спиной. Стягивает с себя свитер и замирает, напрягаясь.       — Ангел может пасть, но у демона одна дорога — смерть. В особенных случаях — мучительная смерть.       Гавриил не дыша, смотрит на раны на лопатках: шесть рваных сливаются в одну, с неровными краями, стянутыми подсохшей кровью, из-под которой при движениях сочится сукровица. Суть архангела сжимается, он судорожно вдыхает, и из горла вырывается хриплый всхлип.       С отрезанными крыльями небожители — ничто, просто люди с их незаметными, крошечными душами. Люди, неспособные поддерживать жизнь в своих оболочках долгое время…       Вельзевул надевает свитер обратно, но к Гавриилу не поворачивается.       — Почему ты пряталась? Почему ничего не сказала?       Демон — бывший демон — горько усмехается.       — Я ничтожество. Я гасну. Совсем скоро от меня ничего не останется, так… Уходи, Гавриил. Просто оставь меня.       — Не оставлю. Я не уйду. Если… — он снова вздыхает, собираясь с мыслями, которые испуганно жмутся в голове. — Если ты умрёшь, то я буду рядом. Я не оставлю тебя одну.       — Ладно, — она кивает. — Делай что хочешь.       Гавриил остаётся, исполняя своё обещание, несмотря на колкие слова Вельзевул, на хмурость и тяжёлое молчание. Она кажется сейчас бесконечно далёкой, и осознание того, что скоро до неё будет не дотянуться никак, зудящей тревогой прогрызает Суть. И архангел, глава Небесной Канцелярии, Вестник Божий, может только наблюдать, только следовать за происходящим, не имея никакой власти что-либо изменить.       Вельзевул ест трижды в день не из удовольствия и пьёт много воды, она часто ходит в ванную и щурится, пытаясь рассмотреть что–то вдалеке. И с каждым днём её «далеко» становится всё ближе. Она огрызается, когда Гавриил пытается помочь, она бьёт его по рукам, запрещая чудесить, она ругается его тоскливому взгляду и тяжело дышит после долго дня, пряча зевоту в ладонях. Гавриилу смотреть на это странно-больно, и кости крошатся от невозможности протянуть Вельзевул руку. Она оказалась заперта в человеческом теле, неспособном чувствовать мир так, как могла раньше. Яркие краски выцвели, предметы потеряли свою чёткость, а запахи и звуки доносились сквозь толстую пелену. Она, как новорождённый зверёныш, привыкала к миру заново, испуганная, озлобленная и бесконечно уставшая. Совершенно не желающая, чтобы Гавриил знал хоть о чём-то из этого.       Она говорит мало и смотрит сквозь него, сглатывая разрушающее чувство бессилия. Она сворачивается клубком в кровати, укрываясь тяжёлым одеялом с головой, и сжимает его угол в кулаке, тайком надеясь, что всё закончится неожиданно быстро. Гавриил обнимает её со спины тихо, защищая, укрывает огромным крылом, и она больше не жмурится от его света, не прячется. Вельзевул прерывисто вздыхает, расслабляется от ласковой теперь благодати и не может сдержать человеческих слёз. Она выплакивает тревогу Гавриилу на грудь, он гладит её по спине, не оставляя надежды успокоить, слушает судорожные слова и всхлипы, целует крепко в лоб. Ему больше всего на свете хочется сказать, что всё будет хорошо, пообещать, что они будут рядом всегда. Но сдержать обещание Гавриил не сможет.       Он хочет спуститься в Ад и разнести его в клочья, хочет долететь до Неё и выпросить жизнь, хочет кричать и пробить дыру в мироздании, хочет вырвать себе крылья и стать человеком вместе с Вельзевул. Она шипит и бьёт его кулаком в плечо: не позволит. Он хочет отдать ей свои крылья, чтобы она жила, не знает как, но уверен — придумает, сделает что угодно ради неё. Вельзевул обзывает его последними словами и прячется в его объятиях. Она убила бы Гавриила, чтобы забрать его боль, только слишком поздно, невозможно.       У них осталась жалкая неделя, если не меньше, и взять в долг не у чего, расплатиться нечем. Они остаются друг у друга, но времени бесконечно мало — человеческого мало для них, привыкших к простору и силе. Остаётся только проглатывать боль и обнимать крепче, держать за руку дольше, переплетая, целовать чаще и шептать на ухо, запоминая, как звучит голос, отпечатывать лицо в памяти, повторять имена.       Время утекает сквозь пальцы. Шесть дней рассыпаются стеклом и прахом против шести тысяч лет.       Вельзевул сжимает его руку слабо — сил совсем не осталось, и жмётся под боком душным вечером седьмого дня. Дышит тяжело и хрипло и смотрит слепыми глазами в пустоту. Её маленькое тело ещё меньше, сухое и сморщенное, и вечно бледная кожа чужого оттенка охры.       — Всё, — шепчет. И закрывает глаза. — Сейчас всё закончится.       У Гавриила сердце пропускает удар.       — Откуда ты знаешь? — спрашивает глухо и повторяет громче, прочистив горло.       — Просто знаю. Это чувствуется. Послушай.       Она нащупывает его руку и прикладывает к своей шее, туда, где тихо бьётся пульс. У Гавриила руки дрожат, но он чувствует, как с каждым разом удары сердца становятся всё слабее. Он прикасается лбом к её лбу.       — Не уходи. Не уходи!       Он шепчет молитву судорожно, пропуская слова и больше прислушиваясь к замедляющемуся дыханию. Гавриил не перестаёт надеется, что его услышат, но Вельзевул тает на глазах. Секунда, две, она вздыхает глубоко испуганно, сердце заходится в агонии. А потом замирает внезапно, и расслабляются все мышцы, и в руках объятого паникой Гавриила остаётся только пепел и куча одежды.       Крик стынет в горле, и ужас туманит взгляд. Он сжимает ткань, не веря, не понимая, не принимая. Он ещё чувствует её запах и тепло, он не знает, как можно вот так умереть. Он не знает, что делать оставшуюся вечность без Вельзевул. Он не может простить себя за то, что не уберёг — и всё ещё так хочет быть с ней; не может простить Небеса и Преисподнюю за то, что остались, и вмиг опустевшую Землю, и ненавидит всё вокруг. Он смотрит вверх, смаргивая слёзы, но видит ни её, ни Бога — только белый потолок, и будто всё ещё есть надежда.

...И я буду с тобой...