Ночь

      — Насколько всё плохо?       Рафаил оглаживает крыло Гавриила, чуть сжимает верхний край и отходит.       — Я удивлён, что ты до сих пор жив, — говорит с сожалением. — Но времени у тебя осталось немного.       Гавриил вздыхает. Времени у него не было никогда. Каждый день как лотерея — выживет или нет? В какой-то момент архангел перестал заботиться об этом, рассчитывая на то, что после Армагеддона его жизнь всё равно прервётся тем или иным способом, но прервётся обязательно, так почему же его должна страшить возможность, что всё случится раньше и по-другому? Его и не страшило.       — Прости, что не могу помочь тебе ничем, кроме своей дружбой, — продолжает Рафаил, помогая брату сложить крылья с редеющими перьями. Гавриил морщится от боли, но не издаёт ни звука. — У меня недостаточно… материала для изучения… Всё же, Она была очень неоднозначна в своих наставлениях…       — Всё в порядке, Рафаил. Всё в порядке.

***

      Гавриил не любил спускаться на Землю, но это было единственным местом, где он мог встретиться с Вельзевул без лишних глаз и ушей. Он ничего не объясняет ей в записке, просто просит прийти на каменистый пляж у Гибралтарского пролива. Когда-то любимые демоном греки считали, что здесь заканчивается мир. Если Гавриилу не изменяла память, где-то недалеко в Великом Потопе затонул Эдем.       Вельзевул не заставляет себя долго ждать: появляется, неся с собой неизменный запах гари и залежалой пыли, и смеривает Гавриила вопросительным взглядом. Архангел сидит прямо на гальке, вытянув ноги и опираясь на расставленные за спиной прямые руки, не боясь запачкать извечного костюма, смотрит на линию горизонта, солнце слепит глаза и он улыбается Вельзевул, ничего не говоря. Она фыркает и садится рядом, скрестив ноги и ни о чём не спрашивая. В такие моменты Гавриилу всегда кажется, что Адский огонь не полностью выжег из Вельзевул душу, иначе как они могли понимать друг друга без слов? Как ещё им могло быть так легко и просто вместе?       — От тебя скверно пахнет, — ворчит Вельзевул. Она не разглядывает ни океан, ни небо, не вслушивается ни в крики охотящихся чаек, ни в мерный плеск волн, не пытается сделать вид, словно наслаждается покоем: она смотрит на Гавриила в упор и всё ещё ждёт ответов.       Вряд ли она понимает полностью, просто даёт время смириться с неизбежным. Гавриил усмехается: Вельзевул поступает так всегда, и не важно, идёт ли речь о жизни и смерти или об объяснении чего-то.       Вряд ли им на самом деле легко. Невысказанные слова оседают тяжёлым слоем камня и железа на душе.       — Чем?       — Гнилью и солнцем, — припечатывает. Разве можно так пахнуть? Наверное, если ты не боишься смерти. — Что с тобой происходит?       — Ничего из того, что когда-либо не происходило.       Гавриил тихо посмеивается. Вельзевул моргает, раздражаясь. Сейчас скажет: «Пудрить мозги — работа демонов, но я до сих пор не понимаю, почему это делают ангелы», и она действительно это говорит, ещё больше веселя архангела. На языке он чувствует горечь, и в груди неприятно колет.       — Ты похож на человека, — добавляет Вельзевул, и это можно счесть за оскорбление.       — Ты тоже, — звучит почти как комплимент.       Вельзевул не любит ни людей, ни комплиментов, потому что они одинаково заставляют её задумываться о несправедливости, о своей собственной сущности. Гавриил хочет, чтобы демон прямо сейчас подумала об этом, он хочет ей рассказать, но мнётся: никакого смысла это не имеет, особенно сейчас, когда нет больше Плана, нет Цели, и существование Гавриила подходит к самой границе. Поэтому он наблюдает, как вечно хмурая Вельзевул поджимает губы, как взгляд проясняется и серо-голубые глаза становятся ярче, будто блестят на солнце, как раздражение и усталость сменяются лёгкой печалью. Это совсем не её эмоция, озон, странным контрастом проступающий сквозь гарь, — не её запах. Это почти удивляет Гавриила, заставляет тревожно ворочаться суть. Гавриил вспоминает все те случаи, когда ему хотелось поцеловать Вельзевул, так низменно и ясно проявить свои чувства.       Сейчас ему просто любопытно, поймёт ли Вельзевул, насколько с ним всё не так, или нет? О чём подумает, будет ли ей всё равно? Шесть тысяч лет она проявляла минимальную заинтересованность, будто-то бы со скуки, и Гавриил отвечал тем же. Так проще, чем постоянно думать о том, что часть твоей души сгорела, что ты в этом мире навсегда одинок, брошен умирать в тоске и колючем холоде. Что этого могло бы и не быть. Глаза Вельзевул недобро сверкают, и Гавриил снова не может понять, что это значит.       — Гавриил, — Вельзевул не очень уверенно касается его плеча, и её рука сползает вниз, накрывая его ладонь. Она хочет сказать многое, архангел видит это, но выдавливает из себя лишь короткое, но твёрдое: — Расскажи мне.       Гавриил шумно втягивает воздух через нос. Рассказать ей — самое правильное, что он должен сделать, и самое опасное. Ей — демону, ей — частице себя самого.       — Никогда не задумывалась, где часть твоей души? — слова даются тяжело. — В ком она?       — У демонов нет души, — хмурится.       — У ангелов есть, — он ссутуливается, берёт руку Вельзевул в свою. — У тебя есть — моя.       Вельзевул от такого откровения давится воздухом, вздрагивает. Руку свою от Гавриила одёрнуть хочет — жжётся, но лишь сильнее сжимает, почти со злостью впиваясь ногтями в кожу. Демон в это верит с трудом: ей самой после падения некогда о душах задумываться было, да и незачем, а Гавриил… Он улыбается грустно-снисходительно, словно совсем не боится исчезнуть, словно в его груди не бездна разверзлась, когда Вельзевул пала.       — Какого хрена ты молчал? — цедит, прочистив горло. Смотрит архангелу в глаза, упрекает. — Какого. Хрена?       — Не ругайся. Молчал, потому что мои слова всё равно ничего не изменят, — усмехается. — Ведь не изменят же.       — Ты всегда думаешь з-задницей или только когда дело касается меня? — резко меняет позу, садясь на пятки, размахивает руками. — Мне же, конечно, совершенно не нужно знать о том, что я чья-то родственная душа. Что я твоя чёртова родственная душа. Ты трус и эгоиз-з… эгоист, Гавриил, — припечатывает.       Теперь подбирает ноги архангел, сводя брови к переносице.       — А теперь потрудись объяснить мне, почему для тебя, — тычет рукой ей в плечо, — это вдруг стало таким важным?       Вельзевул супится и шумно втягивает воздух через нос.       — Может потому, — отвечает вполголоса, — что я была уверена, что ты делишь душу с кем-то другим. С кем я делила душу до падения, я не успела выяснить, но больше её не было, а вот чувствовать я могла, — усмехается криво. — Только зачем я к тебе, целому, со своей любовью ущербной полезу… лишней.       Демон смотрит на Гавриила исподлобья, чувствуя себя виноватой и одновременно злясь и на архангела, и на свои чувства, и, наверняка, на весь мир. На её лице проступают лихорадочные пятна, и хотя в Вельзевул нет ни грамма напряжения: весь запал ушёл на признание, кажется, что она вот-вот вспыхнет, чтобы огонь сжёг то, что оставил шесть тысяч лет назад. Демон снова поджимает губы, и снова её глаза странно блестят.       — Можно… — тихо шепчет, смотря Гавриилу прямо в глаза, чтобы не смутится ещё больше; тянется к нему, чуть привставая. — Можно я?..       Гавриил не совсем понимает, что Вельзевул хочет сделать, но спешно кивает, настороженный её незнакомой ему нерешительностью. Вельзевул же распускает крылья и крепко обнимает Гавриила, прячет его в кокон чернющих перьев. Укрывает всеми шестью, жмётся щекой к груди, и внутри у архангела становится теплее. Он смелеет, обнимает Вельзевул в ответ, утыкается носом в макушку, тянет её запах — гарь, затхлая сырость, кровь и… солнце. Улыбается.       — Не ущербная, — отвечает также шёпотом и замолкает, не зная, как словами передать всё то, что чувствует прямо сейчас, что чувствовал все годы. Но мерная пульсация сути Вельзевул — он никогда не ощущал её, потому что никогда не находился рядом с демоном столь близко — позволяет думать, что она и так всё понимает.