Ночь

      Вельзевул с опозданием замечает, как всё, что они создавали с таким трудом, уходит, превращается в рутину, рассыпается в прах. Она задерживается на работе до самой ночи, забывая позвонить или хотя бы написать Гавриилу. Он не волнуется, и больно осознавать, что дело не в доверии — в равнодушии. Когда он говорит о том, что отправится в командировку на месяц, Вельзевул лишь кивает головой, не уточняя куда и с какой именно целью; едва ли она запоминает информацию, но и когда внезапно задаётся вопросом «где муж», не удивляется, вспоминая отголоски смутного разговора, тени на стенах и головную боль. Она не дожидается его с работы, не разогревает ужин и не думает о том, что Гавриил мог бы прийти и пораньше. Он не оставляет милых записок, если уходит слишком рано, и не предупреждает о низкой температуре, не выискивает в расписании времени для Вельзевул. Они не скучают.       Вельзевул, как укол иглы в сердце, ощущает, что чувства постепенно истираются, тускнеют и блекнут, отходя на далёкий, незаметный план. Брак медленно превращается в тяжёлую привычку, наполненную фразами лишь по необходимости. Не так трудно, на самом деле, интересоваться делами друг друга, время от времени проводить несколько часов, да хотя бы минут, вместе за общим увлечением, делать что-то не только для себя, но сил на такие ежедневные мелочи не хватает, словно они окончательно засорят жизнь, и свободно вздохнуть уже не получится никогда. В какой-то момент Вельзевул отпускает всё плыть по течению, перестаёт беспокоиться. В доме обыденностью становится безразличная тишина и мрак. Всё уходит: свечи гаснут, запахи выветриваются, музыка стихает — это закономерности. Брак рушится, но никому нет дела до обломков, осыпающихся на голову.       Сегодня Гавриил и Вельзевул ужинают вместе по чистой случайности. Это действительно похоже на то, что люди обычно называют «звёзды сошлись», потому что голова женщины в кои-то веки не забита работой. Никаких отчётов, никаких проектов, никаких проверок, ничего абсолютно, так что её взгляд, вполне осмысленный и ясный, падает на мужа, информация по нервным каналам доходит до мозга, который наконец может обработать что-то, не являющиеся цифрами.       Вельзевул почти удивляется своим мыслям: от нечего делать она думает о Гаврииле, с которым живёт уже много лет, делит быт и постель… давно холодную, несмотря на то, что спят они в одной кровати. Еда чуть комом в горле не встаёт, таким мужчина кажется чужим и незнакомым. Вельзевул сглатывает, склоняет голову, размышляя о том, чем забита голова Гавриила прямо сейчас. Она не знает наверняка, может только предположить, и предположения выходят до ужаса расплывчатыми. Хочется спросить прямо, но язык не поворачивается, словно Вельзевул не имеет на это права. Словно она не часть всего этого, словно она здесь чужая, сама себе чужая.       Она доедает свою порцию первой и продолжает сидеть над пустой тарелкой. Когда Гавриил заканчивает есть, он машинально убирает посуду за ними обоими, и Вельзевул неловко кивает в знак благодарности. Осознание оседает пеплом в душе: не забота — обыденность. Интересно, что случится, если она сейчас уйдёт, как и всё прочее? Скажет, что устала, что отношениям, чувствам пришёл конец — ведь это правда, и уйдёт из его жизни навсегда. Что изменится? Вряд ли многое. Мысль накрывает Вельзевул тихим отчаянием, и она выдыхает, лишь когда Гавриил уходит с кухни, загрузив посудомойку.       Есть они друг у друга, нету — всё одно и тоже. Неприветливый и мрачный дом, в который не хочется возвращаться, несмотря на то, что там кто-то есть. Просто кто-то тебя не ждёт, и ты не ждёшь кого-то. Вельзевул занимает руки приготовлением чая; нервно усмехается, вспоминая, какой у Гавриила любимый. Теперь, когда мысль осознанна, женщина вспоминает, подмечает, как много раз она избегала возвращения домой, как много раз она брала лишнюю работу не для выслуги или дополнительного заработка, а чтобы убить время. Сколько выходных было съедено, потрачено впустую, словно их и не было, словно не было таких моментов, когда она оставалась с Гавриилом по-настоящему наедине — и телом, и душой. Как давно она не смотрела ему в глаза, не читала эмоции по взгляду, по жестам и интонации голоса. Как давно она потеряла его; он потерял её.       Вельзевул не может не подумать о другом: не нашёл ли Гавриил кого-то? Эта мысль мелькала в её голове достаточно часто, только женщине было… наплевать. В груди глухо и сейчас, и оттого сердце болезненно щемит. Вряд ли и Гавриил думал о том, что она могла найти себе любовника. Их души закостенели и почернели, а ведь сколько в них было жара, когда они только встретились!       Она делает чёрный чай с молоком и сахаром: и для мужа, и для себя. Она помнит, как Гавриил одним субботним утром пытался привить Вельзевул любовь к этому напитку, она же показательно морщилась и придумывала красочные неприглядные эпитеты. Правда, когда Вельзевул попросила приготовить чай в следующий раз, ей пришлось стойко выносить все весьма остроумные шпильки тогда ещё своего парня. Это было буквально целую вечность назад, когда ещё не создали ни Солнца, ни Луны, ни времени. Тёплых, пропитанных светом воспоминаний становится жаль, и улыбка Вельзевул из прошлого стирается. Хватит ли сил у Вельзевул из настоящего нарисовать новую? Или останется только смириться с тем, что ничего уже не вернуть?       С тяжёлым вздохом она берёт чашки и идёт в гостиную. Она надеется найти Гавриила именно там, сидящего на диване с газетой или с книгой, ведь он вернулся домой достаточно рано. Удивительно и радостно, что какие-то мелочи всё-таки откладываются в голове.       Но при виде мужа в груди у Вельзевул становится тяжелее, чашки в руках — как будто горячее, и она спешит поставить их на кофейный столик пред диваном. Она не замечает, как Гавриил скашивает взгляд в её сторону и сводит брови к переносице в непонимании. Вельзевул не знает, как начать разговор. Не знает, что вообще можно сказать и нужно ли. Она почти в отчаянии смотрит на Гавриила, спешно пытаясь понять, мимолётная ли это истерика или всё в порядке? Почти точно так же она думала за секунду до их первого поцелуя, ошеломляющего, похожего на выстрел из ружья в самое сердце.       Вельзевул кажется самой себе слишком маленькой, иссохшей тенью себя прежней. Но под сероватой, полупрозрачной кожей всё ещё есть мышцы и кости, а внутри — стальной стержень, не позволяющей женщине рассыпаться в прах. Она, стараясь дышать ровно, забирает у Гавриила книгу и, положив ладони на его щёки, прерывает его возмущённое восклицание поцелуем. И снова как будто грудь прострелена, снова звон в голове, но на языке вместо тягучей сладости — острая горечь. Гавриил вцепляется руками в её плечи, не то по инерции, не то в желании оттолкнуть, но Вельзевул буквально заставляет его ответить, перехватить инициативу. Это кажется неправильным, словно отражение в кривом зеркале, расплывающиеся круги на мутной воде. Его губы на её шее — камень, затерявшийся на дне, её руки на его груди — ветер над облаками; горящая кожа под пальцами, прерывистое дыхание сквозь гул в ушах — из прошлой жизни мимолётное видение, неясное воспоминание, бездна из смутных образов.       Гавриил отстраняет её от себя, и его обеспокоенный взгляд приводит Вельзевул в чувство. Нервные окончания похожи на оголённые провода: женщина отчётливее слышит неровный стук двух сердец — пугающе и противно хаотичный; неправильно они касаются друг друга, как сломанная головоломка, и сквозь одежду, и кожа к коже. Гавриил убирает руки с её плеч, но Вельзевул перехватывает их, сжимая тонкими, горячими пальцами. Не пускает.       — Что с тобой?       Голос Гавриила звучит хрипло, прорезает густую тишину. Вельзевул смотрит мужу в глаза.       — У нас большие проблемы, — говорит твёрдо. — Большие, большие проблемы.       Гавриил тушуется. Очертания его фигуры враз становятся непропорциональными, наполняются громоздкими углами, словно доспехи подобрали рыцарю не по размеру.       — Не думай, что я не замечал… — бормочет; взгляд мечется по её лицу, и Вельзевул сама перестаёт смотреть на мужчину.       — Почему же молчал?       Вопрос слетает с губ быстрее, чем Вельзевул успевает его осознать: ведь и самой на него ответить нечего.       — А стоило ли говорить о чём-то? — пожимает плечами и отвечает сам себе: — Впрочем, нельзя же вот так всю жизнь. Словно два незнакомца.       Вельзевул кивает и поднимает взгляд, выворачивая душу наизнанку.       — Есть между нами что-то, что не сгорело?       Ей становится тошно от собственных слов. Тошно и страшно осознавать, что Гавриил ей может быть не нужен. Что она ему может быть больше не нужна. Что клятва и все прошедшие годы, трепетные признания — всё было зря, всё обросло ложью и утонуло в слизи. Было и прошло. Дыхание перехватывает, и комната плывёт, ведь она не знает наверняка. Луч надежды слишком уж тускл.       Вельзевул не ждёт, пока Гавриил соберётся с мыслями, и продолжает шагать в бездну.       — Это должно было произойти. Рано или поздно все оказываются в этой точке, — она отпускает его руки, но теперь уже мужчина не позволяет ей уйти.       — Если бы всё рухнуло окончательно, ты бы не спрашивала об этом. Ты рубишь на корню то, что сгнило, Вель…       Её милое прозвище кажется слишком светлым для этого вечера. Гавриил вдыхает и приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но лишь облизывает губу, словно желая стереть этот странный порыв. Он силится улыбнуться, но уголки губ лишь нервно дёргаются. Тянется за чашкой чая и осушает её почти залпом. Вельзевул отстранённо наблюдает, как перекатывается вверх-вниз адамово яблоко; руки мёрзнут. Мужчина резко поднимается с дивана, бросив короткое «Извини» и уходит на кухню. Через несколько секунд слышится стук дверцы одного из шкафчиков и звук откупориваемой бутылки. Вино или что покрепче?       Вельзевул берёт свою чашку в руки. Ещё не остыла, а вот самой женщине становится слишком холодно, по коже бегут мурашки, и что-то тяжёлое давит на грудь. На языке ощущение недосказанности. Побег Гавриила вполне похож на слова «всё кончено». Вельзевул бы никогда не подумала, что их история закончится вот так: она в залитой светом гостиной с чашкой чая с молоком, и он в мрачной кухне глушит алкоголь. Так похоже на смерть. Бьёт в грудину, выбивая из лёгких воздух, ломая кости. Вельзевул охватывает безумное чувство, будто ещё можно что-то сделать, чтобы исправить всё…       Она вскакивает, оставляя чашку на столике, и почти бежит на кухню. Натыкается на Гавриила, но не успевает ничего сказать: он находит в себе силы первым.       — Я не хочу отпускать тебя и всё, что между нами было. Не хочу.       Он крепко обнимает Вельзевул, прижимает к своей груди. Вельзевул жмурится; она словно выныривает из холодного моря, но ночь душна и темна, и звёзды так ярко-ярко блестят, слепя глаза. Она обнимает Гавриила в ответ, стискивает его свитер в пальцах; от знакомого запаха, въевшегося в подкорку, в груди болит и надсадно ноет, скрипит, так оглушительно громко колотится сердце. Наверное, это паника, ведь что ушло — не вернуть, создать новое, находясь на краю пропасти — опасно и страшно. Можно только замереть, дожидаясь спокойствия, но есть ли буря вообще?       Кажется, что единственный выход — смириться с тем, что происходит, отступить, отпустить, но внутри Вельзевул просыпается вулкан.       — Мы постараемся всё исправить, — полувопросительно шепчет и чуть отстраняется, задирая голову, ищет ответ в глазах Гавриила, тот же жар, что переполняет сейчас и её. Но в темноте ничего не получается различить; она чувствует дыхание Гавриила на своих губах, а потом и его губы, настойчиво вовлекающие в поцелуй, тягучий и терпкий из-за остаточных ноток коньяка.