Ночь

      Гавриил ворочается долго и не может уснуть. Казённая койка кажется то слишком жёсткой, то слишком мягкой, одеяло колючее, и от батареи шпарит не по-детски, а в зачем-то открытое ночью окно задувает промозглый осенний ветер. В голову, помимо прочего, лезут всякие мысли и первая из них — а что дальше?       Он в интернате только первый день, вчера ещё представлял, как съездит с отцом на футбол. А рано утром ему сообщили, что самолёт, на котором летели родители, разбился. И нет больше ничего — ни дома, ни футбола, ни мамы с папой, а Гавриилу едва пятнадцать исполнилось. На глазах выступают слёзы: он не хочет верить ни во что из этого. Ни в своё одиночество до конца жизни, ни в до боли правдивую неудобную кровать и колючий плед.       Он домой хочет. К родителям. Он хочет быть сильным. Быть сильным — значит не плакать, значит перевернуться на другой бок, сжать волю в кулак, как учил отец, и уснуть, для начала. Хотя бы уснуть.       — Тут никто в первый день не спит.       Гавриил замирает и какое-то время слышит только стук собственного сердца. Даже не дышит. В темноте голос прозвучал тихо и хрипло, и теперь Гавриил сомневается, что он вообще был. Снова поворачивается и надеется увидеть на койке рядом лицо ребёнка, но соседский мальчик спит, укрывшись одеялом с головой. Потом что-то толкает снизу в самое ребро. Даже сквозь матрац чувствуется.       — Я здесь, — снова шепчет голос, и Гавриил додумывается заглянуть под кровать.       Под кроватью лежит ребёнок. Он сливается с тенями, и Гавриил ни пола, ни возраста назвать не может. И спросить ничего не решается, настолько ситуация кажется странной.       — Я Вельзевул. А ты Гавриил, новенький. О тебе старшие судачили.       Вельзевул шмыгает носом, и утирает его тыльной стороной ладони. Гавриил почему-то думает что у него — или неё? — этот нос вечно сломан и кровоточит, и коленки стёсаны, как у мальчишек из младшей школы. Он пытается по голосу понять, что незнакомец думает о нём, но ничего путного не выходит.       — Это твоё настоящее имя? — не придумывает ничего лучше.       Вельзевул, кажется, улыбается.       — Нет, прозвище. Такое не каждый заслужить может.       — А по-настоящему тебя как зовут?       — Не скажу. Чего привязался?       Гавриил хмурится и теряется. Вельзевул возмущённо сопит.       — Это ты первый заговорил. И пришёл под мою кровать, — защищается, потом замолкает, прикусывая язык. В таких местах обычно есть правила, иерархия какая-то, и было бы непостижимо глупо нарушить её в первый же день. Точнее ночь. С человеком, у которого есть прозвище. Гавриил пока не знает, что именно это означает, но вряд ли такое имечко будут давать кому попало.       — Зачем ты сюда заполз? — спрашивает уже мягче.       — В девчачьей комнате холодно.       — Там нет батарей?       — Идиот, — фыркает Вельзевул. — Конечно там есть батареи. Просто тут теп-ле-е.       Гавриил чувствует себя ещё более неловко. Он ложится обратно на подушку, прикладывая ко лбу ладонь — голова начала болеть от прилившей крови.       Ситуация не становится более понятной, несмотря на то, что хотя бы пол собеседника прояснился. Домой захотелось ещё больше. Гавриил жмурится и глубоко дышит, вспоминает про Вельзевул и думает, что она — хороший способ не думать о своих проблемах.       — Не думаю, что на полу теплее, чем в твоей кровати.       Ответом ему служит всё то же сопение. Мрачное, напряжённое. На мгновение Гавриилу кажется, что под его кроватью монстр, только совсем не страшный. Её почему-то пожалеть хочется. Или, может, это себя пожалеть хочется. Гавриил слазит с кровати и садится на корточки, складываясь едва ли не четверо.       — Вылезай, — он протягивает Вельзевул руку. Она чуть отодвигается назад, вжимаясь спиной в батарею, и, кажется, в её глазах можно различить удивление. — Я не кусаюсь.       Вельзевул колеблется, но всё же выползает из-под кровати, и теперь в неясном свете уличных фонарей Гавриилу удаётся разглядеть её чуточку лучше. Она, наверное, года на два младше его, едва ли достаёт до подбородка; в её глазах недоверие граничит со злостью, и она напоминает Гавриилу встревоженного зверька. Он улыбается, она морщится.       — Ложись к батарее.       Она переводит взгляд с него на кровать и обратно, немо спрашивая: «Ты уверен?». А может и целое: «Ты сбрендил?», но страха в глазах нет. Гавриил приглашающе кивает, дожидается, пока Вельзевул устроится и ложится рядом. Теперь она кажется ещё меньше. На узкой койке они жмутся друг другу, стараясь лечь поудобнее и одновременно боясь дёрнутся лишний раз. Последний раз Гавриил делил постель с матерью в два года, потом он даже не стоял ни с кем настолько близко, чтобы ощущать чужое дыхание на своих ключицах и чувствовать чей-то запах так остро. От Вельзевул пахнет простым мылом и пылью, которую, наверное, уже ни один душ не смоет. Наверное, так пахнут все сироты — одиноко.       — Давно ты здесь? Или о таком не спрашивают?       Вельзевул колюче смеётся. Или её просто бьёт истерический озноб.       — Этому не придают значение. Я здесь всю жизнь. Эти говорят, что от меня отказались, всю жизнь отказывались.       Гавриил напрягается. Ему трудно понять какого это — жить без семьи, быть брошенным. Ему трудно понять Вельзевул, с которой он знаком от силы минут двадцать, но он чувствует, как девчонка ёжится, будто пытаясь свернуться в комок.       — Я должен на это наплевать?       — Быстро схватываешь, — она ухмыляется. Кажется, ей самой неловко, что она рассказывает это ему. Гавриил думает, что такие дети, как Вельзевул, не станут делиться вообще ничем, едва ли они говорить станут.       — Сколько тебе?       — Летом пятнадцать будет. А тебе?       — Пару месяцев назад исполнилось.       Вельзевул кивает и снова шмыгает. Они молчат так долго, что Гавриил думает, что она уснула. Его самого уже клонит в сон, но лежать ровно на боку он не привык: левая рука мешается, правая начала затекать под головой, и потому заснуть по-нормальному никак не получается.       — Вельзевул? — шепчет тихо, чтобы если что, не разбудить. — Ты спишь?       — Нет, — бурчит в ответ она и запрокидывает голову, пытаясь посмотреть в глаза. От этого становится ещё более неудобно.       — Можно я… положу на тебя руку?       Она щурится, соображая. Потом тушуется, пряча взгляд, сопит, и кивает. Гавриил кладёт руку ей на плечо, вторую — на подушку над её головой. Приподнимается, пытаясь не вывернуть шею, Вельзевул вертится, состыковывая свои острые плечи и локти с его подмышками и головой; ноги кажутся меньшей из проблем. Через пару минут неловкого кряхтения и мычания, заменяющего членораздельную речь, Вельзевул оказывается крепко прижатой к груди Гавриила в кольце его рук. Их сердца бешено бьются вразнобой. Одеяло слегка сползло и скомкалось, но сил снова разворачиваться и поправлять его ни у кого нет.       Они больше не говорят, сонные и слишком смущённые столь тесной позой. Для Гавриила, домашнего мальчика, это в высшей степени странно, что говорить про Вельзевул, которая вряд ли когда-то знала о любви и доверии. Ему отчего-то очень хочется показать Вельзевул всё это, хочется защитить её, раз уж никто больше не может защитить его самого. Гавриил всегда знал, что когда-нибудь ему придётся стать главным, стать защитником, кормильцем своей семьи. Только семьи у него больше нет, а вот Вельзевул есть. Кровать уже не кажется такой неудобной, и ветер с улицы и жар батареи не беспокоят, и Гавриил засыпает, разложив свои тревоги по полочкам.       Он просыпается слишком рано, он чувствует это, и сердце отчего-то бешено колотится. Гавриил не сразу соображает где он, почему и что происходит. Продирает глаза и видит чёрную мятую футболку. Вспоминает.       — Ты куда? — спрашивает взволнованно и садится на кровати.       — За час до подъёма — обход, и если меня не найдут на месте — мне крышка. Не очень страшно, — объясняет, ставя босые ноги на пол, — но лучше не попадаться, — шлёпает до двери, обняв себя за плечи, потом останавливается и вздыхает: — Изабель.       — Что?       — Моё настоящее имя — Изабель, — она оборачивается и коротко улыбается, но улыбка выходит какой-то хмурой и взгляд тоже холоден. Гавриил с трудом усваивает информацию, теряясь от такого странного сочетания эмоций. — Но если кому проболтаешься — прирежу.       — Изабель, — кивает, улыбаясь. Потом подскакивает, в два шага нагоняя Вельзевул-Изабель, когда она уже выходит в коридор, цепляет за локоть. — Ты придёшь вечером?       Она смотрит на его пальцы, несильно сжавшие её руку, тяжёлым взглядом, и Гавриил одёргивает руку, прячет за спину, пытаясь выглядеть непринуждённо, хотя внутри он напряжён, точно готовится к прыжку.       — Приду, — шепчет Изабель и закрывает за собой дверь.