Ночь

      Вельзевул просто закрывает дверь перед его носом и садится прямо у окна, выходящего в сад, упираясь лбом в стекло. Дома почти также холодно, как и на улице, и стекло не запотевает от неровного дыхания. Вельзевул вперивает свой взгляд в Гавриила, который, похоже, уходить совсем не собирается. Ему не хочется, и мужчина не придумывает ничего лучше, чем сесть перед окном на корточки, как и Вельзевул, прижимаясь лбом к стеклу. Их взгляды встречаются, как в глупом кино, и девушка не может понять, смущена она или раздражена до невозможного. По глазам видно, что ей точно не всё равно, и странная выходка Гавриила устраивает пятибальное землетрясение под её ногами. Это перерастает в некое соревнование, кто первый сдастся. Вельзевул блаженно прикрывает глаза и открывает снова, размышляя, с каким она связалась идиотом. Привыкший к теплу, сидит сейчас на холоде с затёкшими ногами и ждёт не пойми чего. Нет, серьёзно, чего он добивается? Что она сейчас встанет и впустит его? Будет слушать и отвечать на вопросы? Будет пытаться понять его дебильные объяснения? И о чём он собрался говорить вообще? О работе, про которую они оба забыли, или о нелепом поцелуе? Боже, правда нелепом!..       Гавриил не знал, что ноги может колоть так сильно. Он был заядлым бегуном и любителем хорошей тренировки и точно знал, как мышцы могут болеть. От приятной тяжести и теплоты, до судорог и ощущения, будто их пронзают мечом. Или их надо пронзить мечом, чтобы боль прекратилась. Но едва мужчине стоило подняться и попытаться сделать хоть шаг, он рухнул обратно на землю, ушибив колено, грудь и только чудом не въехав головой в каменную клумбу. Радовало только то, что дождевые лужи высохли ещё со вчерашнего вечера и пальто со штанами можно было бы просто отряхнуть от пыли. Повторную попытку подняться Гавриил предпринял минут через пятнадцать, убедившись, что ноги теперь подчиняются и тысячи маленьких игл не протыкают мышцы изнутри. Правда, пришлось заверить проходящую мимо старушку, что он не пьян и скорую вызывать не надо. Получилось неплохо, но Гавриил всё равно услышал слова какой-то молитвы. Про изгнание чего-то нечистого, кажется.       Он не уверен, что делать это действительно нужно. Мог просто уйти, мог не приходить вообще, мог уйти раньше. Но что-то внутри подсказывает, что оставить Вельзевул на промозглом подоконнике у входной и незапертой! двери — неправильно. Поэтому, подёргав ручку, Гавриил осторожно входит, стараясь скрипом стареньких половиц не разбудить Вельзевул. Но она не просыпается, даже когда он неловко берёт её на руки и отправляется бродить по дому в поисках спальни. Она обнаруживается на втором этаже, небольшая, с кучей полочек над кроватью и столом, заваленным бумагами, ручками и карандашами, огрызками от ластиков и карандашной стружкой, марающей руки. Гавриил укладывает Вельзевул в кровать, укутывая в толстое пуховое одеяло с рассыпанными по пододеяльнику нарисованными бабочками, стрекозами, мухами и кузнечиками, копошащимися в траве и бутонах стилизованных цветов. Девушка даже не поворачивается, чтобы устроится в коконе одеяла так, как привыкла. Кошка спрыгивает откуда-то сверху и с самым равнодушным выражением морды заползает хозяйке под руку, щекоча лицо усами.       Гавриил смотрит на это почти с умилением. Во всяком случае, вид спящей Вельзевул завораживает. Хмурость стёрлась с лица, и на губах проступила блаженная улыбка отдыхающего человека. Сейчас она выглядит самой настоящей красавицей, притом что в первую встречу, в её растянутой толстовке и с шальной походкой, он принял Вель за юношу. Да уж.       И вот именно сейчас нужно уходить. Перед совестью Гавриил был чист, мог отправляться домой и выспаться, хотя он прекрасно знал, что этого не случится. Он должен был уйти, а не бродить по дому и наблюдать за спящей Вельзевул. Должен был уйти, а не возиться с кофе и тостами на чужой кухне, дожидаясь пробуждения. Это определённо не то, чем Гавриил должен заниматься в этот день. Утро. На удивление, это была быстрая ночь, и спать он действительно не хочет.       Звонок в дверь в районе пяти утра едва не заставляет Гавриила выронить чашку. Он подходит и опасливо открывает дверь, тут же желая захлопнуть её обратно, причём с такой силой, чтобы крыша крыльца обвалилась на внезапного визитёра.       — Гавриил? — лицо Кроули перекашивается, словно тот съел килограмм лимонов и запил это острым соусом из перчика халапеньо. Он чуть поворачивает голову, замечая ложку в руках Гавриила, и вздыхает. — Даже знать не хочу. Позови Вельз.       — Она спит, — просто отвечает Гавриил, стараясь не очень сильно сжимать дверную ручку.       — Ла-адно. Тогда… — он смеряет Гавриил презрительным, мужчина уверен, взглядом, и, в этом он тоже уверен, закатывает глаза, внезапно выйдя из себя. — Стой! Ради Старых Богов, какого чёрта я тут делаю?! Чао!       Кроули машет рукой и исчезает с крыльца, не давая Гавриилу возможности что-либо понять и сказать. У Гавриила дёргается глаз. Он возвращается на кухню, чтобы разлить кофе по чашкам и намазать тосты шоколадной пастой. Буквально через пару минут раздаётся шлёпанье босых ног и раздражённое ворчание.       — Ты что здесь делаешь?       — Кофе. Тосты, — Гавриил обезоруживающе улыбается и берёт в руки чашку с дымящимся напитком, протягивая её Вельзевул, словно пытаясь её задобрить. Вельзевул выглядит как угодно, но только не задобренной.       Взяв чашку, она неловко садится за стол, словно и не её это дом вовсе. Словно она вторглась к кому-то и нагло пользуется гостеприимством и добротой хозяев. Гавриил заботливо пододвигает ей тарелку с тостами, стараясь выглядеть как можно добродушнее, чтобы скрыть внутреннее неудобство, потому что роль хозяина играет он. И это бесит Вельзевул до глубины души и приятно обескураживает в равной степени. Она кидает быстрый взгляд на старомодные часы с кукушкой и пыльным козырьком, медленно соображая, сколько сейчас времени и сколько его было, когда она отрубилась. Шестнадцать минут шестого и примерно без двадцати десять. Класс. Этот придурок сидел здесь всё это время?       Наверное, Вельзевул должна возмутиться, наверное, должна устроить допрос с пристрастием и убедиться, что Гавриил не маньяк-извращенец, наверное, должна выдворить его сию же минуту. Вместо этого она произносит одно слово, отпивая чёрный, до невозможности горький кофе.       — Вкусно, — да и то с набитым ртом, и не выражая своим видом никакого удовольствия.       Гавриил всё равно расцветает, как кактус ночью, и все мысли вываливаются из его головы.       — Спасибо.       Вельзевул елозит на стуле, смотрит на Гавриила и понимает, что он тоже смотрит на неё. Где-то в глубине сознания пробегает мысль, что взгляд нужно отвести, или хотя бы сделать его более равнодушным, однако по своему обыкновению Вельзевул только подгоняет эту мысль, чтобы глаза не мозолила. Гавриил смотрит с необъяснимой, еле заметной нежностью, с какой смотрят на мокрого, оборванного котёнка, которого вырвали из лап грозы и притащили в дом, помыли, высушили и закутали в полотенце, а теперь наблюдают, как малыш осваивается на новом месте. Осознание того, что это был её, Вельзевул, чёртов дом, снова доводит до точки кипения.       — Ты меня в кровать перенёс? — с интонациями заядлого охотника, удобно взявшего ружьё и уже держащего жертву на мушке, спрашивает Вельзевул, склоняясь над столом сильнее.       — Ага, — осторожно отвечает Гавриил.       — И просидел тут всю ночь?       — Ага.       — И завтрак приготовил?       — Ага.       — Зачем?       Гавриил едва не подпрыгивает на месте. Выстрел произведён, добыча бьётся в конвульсиях и осталось только понять, хватит ли у неё сил выжить.       — Забота, — тянет Гавриил таким тоном, словно пытаясь убедить и Вельзевул, и себя в этой банальной лжи, хотя на самом деле это чистейшей воды правда.       — А поцеловал зачем? — Вельзевул производит повторный выстрел, на этот раз ближе к сердцу. Шансов вырваться нет.       Гавриил мнётся, снова отпивает кофе, и вроде пытается отвести взгляд от лица девушки, но что-то не пускает. Смотреть не хочется, но не смотреть — ещё хуже.       — Зачем люди вообще целуются?!       — Первое — ради физического удовольствия, второе — из-за любви, — флегматично объясняет Вельзевул, милосердно, по идее, перерезая горло жертве, чтобы не мучилась.       Мужчина сдувается и тушуется, всё же пряча взгляд. Он вздыхает, будто порываясь ответить, но выдыхает, и его плечи ходят ходуном. Вельзевул сжаливается, встаёт, со скрипом отодвигая стул, медленно подходит к Гавриилу, следящему за ней удивлённым взглядом, и садится лицом к нему на колени, властно положив руки ему на плечи, и целует, вдохновенно нежно, в раскрытые губы, которые спустя всего лишь пару секунд ступора перехватывают инициативу. Гавриил обнимает девушку за талию, вынуждая прижаться ближе, и превращаясь из мёртвого оленя в такого же грациозного охотника.       Вельзевул зарывается пальцами в его волосы, не позволяя отстранится, хотя он совершенно этого не хочет. Внезапный горький поцелуй опьяняет, и Гавриил запускает холодные руки под укороченную футболку Вельзевул, касаясь разгорячённой после сна кожи. Девушка вздрагивает от прикосновений и отстраняется. Гавриил замирает на секунду, боясь, что неправильно всё понял и разрушил это странное хрупкое чувство, но Вельзевул всего-навсего стягивает с него свитер.       — Почему? — спрашивает Гавриил куда-то в поцелуй, становящийся всё более страстным.       — Не знаю, — честно отвечает Вельзевул, позволяя стащить с себя футболку. Она смотрит уже затуманенным взглядом на мужчину. Часть мозга точно знает ответ и готова кричать его во всё горло, настолько он очевиден всем, кроме другой части мозга, сознательной, которая решает подумать обо всём позже, позже утонуть в осознании трепетной любви к едва знакомому человеку, а пока отдаёт вполне строгий приказ целовать этого человека до одури.       Гавриил тянется руками к ширинке брюк, но Вельзевул его останавливает.       — Я не буду заниматься этим на кухне! — ворчит она и в следующую секунду ей приходится крепко обхватить ногами бёдра Гавриила.       Они буквально падают на диван в гостиной, и Вельзевул невольно вспоминает разбросанный поп-корн, разлитую колу и пьяного Кроули. Она прячет смешок в поцелуе, протяжно стонет, ощущая себя непозволительно счастливой, и всеми возможными способами пытается поделиться этим счастьем в Гавриилом.       Уже после, когда сердце замедляет свой ритм и тело окутывает тёплая нега и плед бабушки Вельзевул, Гавриил шепчет с нежностью и непоколебимой уверенностью, наконец подводя свои размётанные чувства под черту.       — Te amo, Belcebú.       Девушка хмурит лицо, приподнимаясь на локте и заглядывая Гавриилу в лицо.       — Что ты сейчас сказал?       — Я люблю тебя, Бельзебу, — повторяет мужчина уже на английском, при этом сохраняя испанское произношение имени, убирая упавшую на лицо влажную прядь волос.       — Бельзебу?       — Бельзебу.       Он обнимает её, укладывая к себе на грудь. Мигом наваливается дикая усталость и ничего сейчас не хочется больше, чем сна. Вельзевул расслабляется, убаюкиваемая биением чужого сердца, и глупо улыбается, наконец осознавая, что сказал Гавриил.       — Я тоже тебя люблю, — произносит она, закрывая глаза. Слабым движение ладони по спине мужчина даёт понять, что услышал.       Наверное, это была ещё не та любовь. Наверное, это была ещё страстно-нежная влюблённость конфетно-букетного периода, когда необходимо постоянно целоваться и задыхаться при виде возлюбленного. Наверное, это было что-то ещё более раннее и незрелое, чему не было ни названия, ни, тем более, определения, что вызывало сумятицу в голове, глупые поступки, слёзы и недопонимания, грозясь завянуть и не вырасти в ту зрелую любовь, когда три простых слова можно выразить тысячью другими, начиная от «надень шапку» и заканчивая «как дела?», и когда три простых слова превращаются во множество простых дел, незаметных мелочей, которые буквально заменяют воздух. Когда «я тебя люблю» становится чем-то настолько глубоким и проникновенным, что говорить это хочется всё чаще, но получается всё реже, только добавляя этим значимости, важности. Наверное, если сразу обозначить, сразу сказать это «я тебя люблю», оно и на самом деле будет так. Будто эти слова вкупе с поцелуями и заботой станут подкормкой для нежного, хрупкого, непонятного чувства, солнечными лучами блуждающего внутри души и улыбкой вырывающимся на лицо.