Ночь

      Гавриил не помнит, как завалился домой и дошёл до кровати. Разделся ли он, где оставил сумку с вещами? В голове отрывочно мелькают мысли о том, что нужно принять жаропонижающее, что нужно заварить чай с лимоном, что нужно поесть, ведь он так дико голоден. Только тело не слушается совсем, и в лихорадочный сон Гавриил проваливается быстрее, чем успевает собраться с силами, которых у него нет.       Он бродит на кривой границе сна и реальности, не осознавая прошедшего времени, да и не думая об этом. Его мысли — о Вельзевул, и о том, что во рту слишком сухо, что хочется в туалет. Гавриил спешит уснуть, сбежать от этой нехорошей яви, и ему снится озеро, снятся документы, тонущие в воде, и чей-то крик. Чернила расплываются, превращаясь в жёсткие волосы; он видит силуэт в пустыне, кровавую луну и кактусы, раздирающие его кожу. Ему хочется унять боль — нужно смазать раны, и тёплые руки успокаивающе гладят по плечам. Боли как будто и не было.       В бредовый сон настойчиво проникает знакомый голос, Гавриил чувствует маленькие пальцы на своём лице. От него что-то хотят, но он так не хочет просыпаться…       — Попей, Гавриил, слышишь?       Губ касается тёплая вода, и Гавриил жадно пьёт, несмотря на кислый привкус. Его голову поддерживают, чтобы не захлебнулся; он разлепляет глаза, не желая больше находиться в неведении.       Вельзевул выглядит обеспокоенно, отставляя стакан на прикроватную тумбочку; там лежит градусник и упаковка от, вероятно, таблеток. Гавриил резко садится, скидывая с себя одеяло, и с удивлением обнаруживает себя не в офисном костюме, а в пропитавшихся потом трусах и майке. Он успел раздеться? Нет, даже кровать не расстелил…       Его бьёт озноб, и Гавриил только морщится: нужно дойти до туалета, привести себя в порядок, и потом снова провалиться в спасительный сон. Поясницу ломит. Гавриил поднимается, покачнувшись, и Вельзевул тут же оказывается под боком, придерживая.       — Обопрись, иначе свалишься где-нибудь по дороге, — ворчит.       Будто бы она со своим метр-шестьдесят и тощими ручонками сможет удержать его в равновесии… Но Гавриил покорно кладёт руку ей на плечо, впрочем, не перенося центра тяжести со своих ног. Всё равно чуть не врезается в дверной косяк, и на задворках сознания мелькает мысль, что не будь он болен, Вельзевул обязательно бы отвесила подзатыльник. Она только тихо ругается, и вопреки этому Гавриил лезет в душ, чтобы смыть с себя пот. Он не поскальзывается только чудом, упирается лбом в стенку душевой кабинки, наслаждаясь горячими струями воды. Согревающими. Но руки всё равно подрагивают.       Вельзевул настойчиво протягивает полотенце вместе с чистой одеждой и отводит Гавриила обратно в кровать. Она не позволяет ему пойти на кухню, говорит, что принесёт еду в постель, чтобы он больше вставать с ней не смел, пока не выздоровеет.       — Я могу о себе позаботиться, — возражает заплетающимся языком. После душа стало легче, и постепенно начинает действовать лекарство.       — Знаю я, как ты о себе заботишься: лежишь и не двигаешься, пока не сдохнешь, — злится, передавая ему тарелку с супом. Следит, чтобы ничего не пролил на себя.       И хотя глаза продолжает резать, спать Гавриил больше не хочет. Поедая суп, он рассматривает сидящую на краю кровати Вельзевул: на ней пиджак и белая рубашка, однотонные брюки — одежда, в которой она ходит исключительно на работу. Значит, сорвалась прямо оттуда, возможно, даже не заезжала домой. Гавриил не спрашивает — знает. Знает, что она звонила ему, наверное, раз пятнадцать и проклинала его каждый раз, когда телефон отвечал монотонным гудком. Знает, что она останется, пока температура не спадёт окончательно, и приедет завтра перед работой и после. И будет слать сообщения, спрашивая о самочувствии, будет заботиться. И знает, почему она так поступает, знает очень хорошо, хоть Вельзевул никогда об этом и не говорила, и не скажет, если он не спросит напрямую. Раньше Гавриил боялся, сейчас, когда мысли бродят где-то в тумане, он хочет услышать эти слова.       — Почему, когда мне плохо, ты всегда оказываешься рядом? — тихо спрашивает, отставляя тарелку на тумбочку.       Вельзевул улыбается одними кончиками губ, и это похоже на усмешку. Гавриил берёт её за руку, гладит большим пальцем по тыльной стороне ладони, где кожа шершавая из-за ветра и мороза.       — Потому что это правильно, — наконец отвечает и порывается уйти, но Гавриил не пускает, сжимает её руку сильнее.       — Если ты боишься, я могу сказать первым: я люблю тебя.       Слова слетают с губ так просто и звучат так правильно. Их следовало произнести раньше, чтобы не теряться в неопределённости, не прятаться за полусмыслом.       — Я не боюсь. Я тоже тебя люблю.       Теперь она улыбается широко и сжимает его руку в ответ.